Неточные совпадения
Этот Шахма
был известная степная продувная бестия; он любил водить компанию с купцами и разным начальством. О его богатстве ходили невероятные слухи, потому что в один вечер Шахма иногда проигрывал по нескольку тысяч, которые
платил с чисто восточным спокойствием. По наружности это
был типичный жирный татарин, совсем без шеи, с заплывшими узкими глазами. В своей степи он делал большие дела, и купцы-степняки не могли обойти его власти. Он приехал на свадьбу за триста верст.
— Как же ты мог любить, когда совсем не знал меня? Да я тебе и не нравилась. Тебе больше нравилась Харитина. Не отпирайся, пожалуйста, я все видела, а только мне
было тогда почти все равно. Очень уж надоело в девицах сидеть. Тоска какая-то, все не мило. Я даже злая сделалась, и мамаша
плакала от меня. А теперь я всех люблю.
Серафима даже
заплакала от радости и бросилась к мужу на шею. Ее заветною мечтой
было переехать в Заполье, и эта мечта осуществилась. Она даже не спросила, почему они переезжают, как все здесь останется, — только бы уехать из деревни. Городская жизнь рисовалась ей в самых радужных красках.
— О чем мы
плачем, славяночка? Нехорошо
плакать. У славяночки
будет новая подруга. Им вместе
будет веселее. Они
будут учиться, играть, гулять.
Свидетелями этой сцены
были Анфуса Гавриловна, Харитон Артемьич и Агния. Галактион чувствовал только, как вся кровь бросилась ему в голову и он начинает терять самообладание. Очевидно, кто-то постарался и насплетничал про него Серафиме. Во всяком случае, положение
было не из красивых, особенно в тестевом доме. Сама Серафима показалась теперь ему такою некрасивой и старой. Ей совсем
было не к лицу сердиться. Вот Харитина, так та делалась в минуту гнева еще красивее, она даже
плакала красиво.
— Опять ты глуп… Раньше-то ты сам цену ставил на хлеб, а теперь
будешь покупать по чужой цене. Понял теперь? Да еще сейчас вам, мелкотравчатым мельникам, повадку дают, а после-то всех в один узел завяжут… да… А ты сидишь да моргаешь… «Хорошо», говоришь. Уж на что лучше… да… Ну, да это пустяки, ежели сурьезно разобрать. Дураков учат и
плакать не велят… Похожи
есть патреты. Вот как нашего брата выучат!
Долго Галактион ходил по опустевшему гнезду, переживая щемящую тоску. Особенно жутко ему сделалось, когда он вошел в детскую. Вот и забытые игрушки, и пустые кроватки, и детские костюмчики на стене… Чем бедные детки виноваты? Галактион присел к столу с игрушками и
заплакал. Ему сделалось страшно жаль детей. У других-то все по-другому, а вот эти
будут сиротами расти при отце с матерью… Нет, хуже! Ах, несчастные детки, несчастные!
Когда Харитон Артемьич вышел с террасы, наступила самая томительная пауза, показавшаяся Галактиону вечностью. Анфуса Гавриловна присела к столу и тихо
заплакала. Это
было самое худшее, что только можно
было придумать. У Галактиона даже заныло под ложечкой и вылетели из головы все слова, какие он хотел сказать теще.
В зале делалось душно, особенно когда зажгли лампы. Свидетелям не
было конца. Все самые тайные подвиги Полуянова выплывали на свет божий. Свидетельствовала крестьяне, мещане, мелкие и крупные купцы, какие-то бабы-торговки, — все это
были данники Полуянова, привыкшие ему
платить из года в год. Страница за страницей развертывалась картина бесконечного сибирского хищения. Многое Полуянов сам забыл и с удивлением говорил...
— Ух, надоела мне эта самая деревенская темнота! — повторял он. — Ведь я-то не простой мужик, Галактион Михеич, а свою полировку имею… За битого двух небитых дают. Конешно, Михей Зотыч жалованья мне не
заплатили, это точно, а я не сержусь… Что же, ему, может, больше надо. А уж в городе-то я вот как
буду стараться. У меня короткий разговор: раз, два — и готово. Ха-ха… Дела не подгадим. Только вот с мертвяком ошибочка вышла.
Эта сцена и закончилась припадком, уже настоящим припадком настоящей эпилепсии. Теперь уже не
было места ни сомнениям, ни надеждам. Стабровский не
плакал, не приходил в отчаяние, как это бывало с ним раньше, а точно весь замер. Прежде всего он пригласил к себе в кабинет Устеньку и объяснил ей все.
— А вот назло вам поеду, и вы должны мной гордиться, как своим первым пассажиром. Кроме того, у меня рука легкая… Хотите, я
заплачу вам за проезд? — это
будет началом кассы.
На Иртыше затонула баржа с незастрахованным чужим товаром, пароход «Первинка» напоролся на подводный камень и целое лето простоял без работы,
было несколько запоздавших грузов, за которые пришлось
платить неустойку, — одним словом, одна неудача за другой.
Симон чуть не
плакал. Он надеялся через женитьбу вырваться с мельницы, а тут выходило так, что нужно
было возвращаться туда же со старою «молодой». Получился один срам. Оставалась последняя надежда на Замараева.
Михей Зотыч побежал на постоялый двор, купил ковригу хлеба и притащил ее в башкирскую избу. Нужно
было видеть, как все кинулись на эту ковригу, вырывая куски друг у друга. Люди обезумели от голода и бросались друг на друга, как дикие звери. Михей Зотыч стоял, смотрел и
плакал… Слаб человек, немощен, а велика его гордыня.
Особенно типичным примером таких отношений
был тот, когда Галактион отказался не только
платить взятые у Стабровского пятьдесят тысяч, но даже отказался приехать для личных объяснений.
— Они выгонят меня из дому, как старую водовозную клячу, — спокойно предусматривала события мисс Дудль. — И я не довела бы себя до этого, если бы мне не
было жаль мистера Стабровского… Без меня о нем все забудут. Мистер Казимир ждет только его смерти, чтобы получить все деньги… Дидя
будет еще много
плакать и тогда вспомнит обо мне.
Банковские воротилы
были в страшной тревоге, то
есть Мышников и Штофф. Они совещались ежедневно, но не могли прийти ни к какому результату. Дело в том, что их компаньон по пароходству Галактион держал себя самым странным образом, и каждую минуту можно
было ждать, что он подведет. Сначала Штофф его защищал, а потом, когда Галактион отказался
платить Стабровскому, он принужден
был молчать и слушать. Даже Мышников, разоривший столько людей и всегда готовый на новые подвиги, — даже Мышников трусил.