Неточные совпадения
У Лиодора мелькнула мысль: пусть Храпун утешит старичонку. Он молча передал ему повод и сделал знак Никите выпустить чумбур. Все разом бросились в стороны. Посреди двора остались лошадь и бродяга. Старик отпустил повод, смело подошел к лошади, потрепал ее по шее, растянул душивший ее чумбур,
еще раз потрепал и спокойно пошел вперед,
а лошадь покорно пошла за ним, точно за настоящим хозяином. Подведя успокоенного Храпуна к террасе, бродяга проговорил...
Я
еще чуть не задавила его: он в окошке-то, значит, прилег на подоконник,
а я забыла о нем, да тоже хотела поглядеть на двор-то, да на него и навалилась всем туловом.
— Я тебе наперво домишко свой покажу, Михей Зотыч, — говорил старик Малыгин не без самодовольства, когда они по узкой лесенке поднимались на террасу. — В прошлом году только отстроился. Раньше-то некогда было. Семью на ноги поднимал,
а меня господь-таки благословил: целый огород девок. Трех с рук сбыл,
а трое сидят
еще на гряде.
— Уж это што говорить: извелись на модах вконец!.. Матери-то в сарафанах
еще ходят,
а дочкам фигли-мигли подавай… Одно разоренье с ними. Тяжеленько с дочерями, Михей Зотыч,
а с зятьями-то вдвое… Меня-таки прямо наказал господь. Неудачлив я на зятьев.
— Вот это я люблю! — поддержал его хозяин. — Я сам, брат, не люблю все эти трень-брень,
а все бабы моду придумывают. Нет лучше закуски, как ржаная корочка с сольцой да
еще с огурчиком.
— Стрела,
а не девка! —
еще больше некстати похвалил ее захмелевший домовладыка. — Вот посмотри, Михей Зотыч, она и мне ложку деревянную приволокет: знает мой карахтер.
Еще не успеешь подумать,
а она уж сделала.
Трех дочерей отдал замуж,
а доведись — и пообедать ни у одного зятя не пообедаешь: у писаря мне низко обедать, Пашка Булыгин
еще побьет,
а немец мой сам глядит, где бы пообедать.
Были
еще две маленьких комнаты, в одной из которых стояла кровать хозяина и несгораемый шкаф,
а в другой жила дочь Устинька с старухой нянькой.
— Ты это что добрых-то людей пугаешь? —
еще раз удивился хозяин улыбаясь. — Бродяга не бродяга,
а около этого.
—
А уж это как бог приведет… Вот
еще как мои-то помощники. Емельян-то, значит, большак, из воли не выходит,
а на Галактиона как будто и не надеюсь. Мудреный он у меня.
— Особенное тут дело выходит, Тарас Семеныч. Да… Не спросился Емельян-то, видно, родителя. Грех тут большой вышел… Там
еще, на заводе, познакомился он с одною девицей… Ну,
а она не нашей веры, и жениться ему нельзя, потому как или ему в православные идти, или ей в девках сидеть. Так это самое дело и затянулось: ни взад ни вперед.
—
А сам
еще не знаю где, миленький. Где бог приведет… На постоялый двор куда-нибудь заверну.
— Ну,
а еще-то што? Ну, договаривай.
А тут
еще наехали разные тетки, свояченицы и дальние родственницы, и каждая чем-нибудь расстраивала.
— Ну, капитал дело наживное, — спорила другая тетка, — не с деньгами жить…
А вот карахтером-то ежели в тятеньку родимого женишок издастся, так уж оно не того… Михей-то Зотыч, сказывают, двух жен в гроб заколотил. Аспид настоящий,
а не человек. Да
еще сказывают, что у Галактиона-то Михеича уж была своя невеста на примете, любовным делом, ну, вот старик-то и торопит, чтобы огласки какой не вышло.
Анфуса Гавриловна все это слышала из пятого в десятое, но только отмахивалась обеими руками: она хорошо знала цену этим расстройным свадебным речам. Не одно хорошее дело рассыпалось вот из-за таких бабьих шепотов. Лично ей жених очень нравился, хотя она многого и не понимала в его поведении.
А главное, очень уж пришелся он по душе невесте. Чего же
еще надо? Серафимочка точно помолодела лет на пять и была совершенно счастлива.
Мне идти к родному батюшке!.. — у жениха вдруг упало сердце, точно он делал что-то нехорошее и кого-то обманывал, у него даже мелькнула мысль, что ведь можно
еще отказаться, время не ушло,
а впереди целая жизнь с нелюбимой женой.
— Мы ведь тут, каналья ты этакая, живем одною семьей,
а я у них, как посаженый отец на свадьбе… Ты, ангел мой,
еще не знаешь исправника Полупьянова. За глаза меня так навеличивают. Хорош мальчик, да хвалить некому…
А впрочем, не попадайся, ежели что — освежую…
А русскую хорошо пляшешь? Не умеешь? Ах ты, пентюх!..
А вот постой, мы Харитину в круг выведем. Вот так девка: развей горе веревочкой!
— Ну,
а этот… старичонко с палочкой…
Еще который сына женил в Заполье на твоей сестре.
— Хорошо, хорошо.
Еще поговорим…
А муж у тебя молодец, Сима. Красивый.
— Эх, родитель, родитель! — корил Галактион. — Двадцать пять рублей дороги,
а время нипочем… Мы
еще с осени выложим фундамент,
а за зиму выстроимся. Время-то дороже денег. Дай я переговорю с мужиками-то.
Слухи о новой мельнице в Прорыве разошлись по всей Ключевой и подняли на ноги всех старых мельников, работавших на своих раструсочных мельницах. Положим, новая мельница будет молоть крупчатку,
а все-таки страшно. Это была
еще первая крупчатка на Ключевой, и все инстинктивно чего-то боялись.
Но все эти сомнения и недосказанные мысли разрешились сами собой, когда Серафима, краснея и заикаясь, призналась, что она беременна. Муж посмотрел на нее непонимающими глазами,
а потом так хорошо и любовно обнял и горячо поцеловал…
еще в первый раз поцеловал.
— Вторую мельницу строить не буду, — твердо ответил Галактион. — Будет с вас и одной. Да и дело не стоящее. Вон запольские купцы три мельницы-крупчатки строят, потом Шахма затевает, — будете не зерно молоть,
а друг друга есть. Верно говорю… Лет пять
еще поработаешь,
а потом хоть замок весь на свою крупчатку. Вот сам увидишь.
Вечером, когда уже подали самовар, неожиданно приехала Харитина. Она вошла, не раздеваясь, прямо в столовую, чтобы показать матери новый воротник. Галактион давно уже не видал ее и теперь был поражен. Харитина сделалась
еще красивее,
а в лице ее появилось такое уверенное, почти нахальное выражение.
—
А помнишь, дурачок, как я тебя целовала? Я тебя все
еще немножко люблю… Приезжай ко мне с визитом. Поговорим.
Отправляясь в первый раз с визитом к своему другу Штоффу, Галактион испытывал тяжелое чувство. Ему
еще не случалось фигурировать в роли просителя, и он испытывал большое смущение.
А вдруг Штофф сделает вид, что не помнит своих разговоров на мельнице? Все может быть.
У Штоффа была уже своя выездная лошадь, на которой они и отправились в думу. Галактион опять начал испытывать смущение. С чего он-то едет в думу? Там все свои соберутся,
а он для всех чужой. Оставалось положиться на опытность Штоффа. Новая дума помещалась рядом с полицией. Это было новое двухэтажное здание,
еще не оштукатуренное. У подъезда стояло несколько хозяйских экипажей.
—
А я ведь знавал Михея-то Зотыча, — говорил он, подвигая стул ближе к Галактиону. —
Еще там, на заводах… Как же! У него три сына было, три молодца.
—
А вы забыли, как я на вашей свадьбе была? Как же, мы тогда
еще с Харитиной русскую отплясывали. Какие мы тогда глупые были: ничего-то, ничего не понимали. Совсем девчонки.
— Муж? — повторила она и горько засмеялась. — Я его по неделям не вижу… Вот и сейчас закатился в клуб и проиграет там до пяти часов утра,
а завтра в уезд отправится. Только и видела… Сидишь-сидишь одна, и одурь возьмет. Тоже живой человек… Если б
еще дети были… Ну, да что об этом говорить!.. Не стоит!
Еще вчера Галактион мог бы сказать ей, как все это нехорошо и как нужно жить по-настоящему,
а сегодня должен был слушать и молчать.
—
А ты, брат, не сомневайся, — уговаривал его Штофф, — он уже был с Галактионом на «ты». — Как нажиты были бубновские капиталы? Тятенька был приказчиком и ограбил хозяина, пустив троих сирот по миру. Тут, брат, нечего церемониться…
Еще темнее это винокуренное дело. Обрати внимание.
— Да ведь и вы, доктора, тоже хороши, — азартно вступилась она. — Тоже по закону морите живых людей… Прежде человек сам умирал,
а нынче
еще заплати доктору за удовольствие помереть.
— Вы это правильно,
а только суди на волка, суди и по волку, — так пословица говорится, доктор. Видали мы и настоящих господ, и господ иностранцев, какие они узоры-то выводят?
Еще нас поучат.
— Вот мы приехали знакомиться, — с польскою ласковостью заговорил Стабровский, наблюдая дочь. — Мы, старики, уже прожили свое,
а молодым людям придется
еще жить. Покажите нам свою славяночку.
Крошечная детская с одним окном и двумя кроватями привела мисс Дудль
еще раз в ужас,
а потом она уже перестала удивляться. Гости произвели в детской что-то вроде обыска. Мисс Дудль держала себя, как опытный сыщик: осмотрела игрушки, книги, детскую кровать, заглянула под кровать, отодвинула все комоды и даже пересчитала белье и платья. Стабровский с большим вниманием следил за ней и тоже рассматривал детские лифчики, рубашки и кофточки.
Стабровский занимал громадную квартиру, которую отделал с настоящею тяжелою роскошью. Это чувствовалось
еще в передней, где гостей встречал настоящий швейцар, точно в думе или в клубе. Стабровский выбежал сам навстречу, расцеловал Устеньку и потащил ее представлять своей жене, которая сидела обыкновенно в своей спальне, укутанная пледом. Когда-то она была очень красива,
а теперь больное лицо казалось старше своих лет. Она тоже приласкала гостью, понравившуюся ей своею детскою свежестью.
Благодарная детская память сохранила и перенесла это первое впечатление через много лет, когда Устенька уже понимала, как много и красноречиво говорят вот эти гравюры картин Яна Матейки [Ян Матейко (1838–1893) — выдающийся польский живописец.] и Семирадского [Семирадский Генрих Ипполитович (1843–1902) — русский живописец.], копии с знаменитых статуй,
а особенно та этажерка с нотами, где лежали рыдающие вальсы Шопена, старинные польские «мазуры» и
еще много-много других хороших вещей, о существовании которых в Заполье даже и не подозревали.
— Не отпирайся… Обещал прислать за нами лошадей через две недели,
а я прожила целых шесть, пока не догадалась сама выехать. Надо же куда-нибудь деваться с ребятишками… Хорошо, что
еще отец с матерью живы и не выгонят на улицу.
А он
еще так соскучился о ребятишках и так рад был их видеть.
Агния молча проглотила эту обиду и все-таки не переставала любить Галактиона. В их доме он один являлся настоящим мужчиной, и она любила в нем именно этого мужчину, который делает дом. Она тянулась к нему с инстинктом здоровой, неиспорченной натуры, как растение тянется к свету. Даже грубая несправедливость Галактиона не оттолкнула ее,
а точно
еще больше привязала. Даже Анфуса Гавриловна заметила это тяготение и сделала ей строгий выговор.
Первым в клубе встретился Штофф и только развел руками, когда увидал Галактиона с дамой под руку. Вмешавшись в толпу, Галактион почувствовал себя
еще свободнее. Теперь уже никто не обращал на них внимания.
А Прасковья Ивановна крепко держала его за руку, раскланиваясь направо и налево. В одной зале она остановилась, чтобы поговорить с адвокатом Мышниковым, посмотревшим на Галактиона с удивлением.
Адвокат ничего не ответил,
а только
еще раз пожал плечами и с улыбкой посмотрел на Галактиона. Происходило что-то непонятное для последнего, и он начинал испытывать смущение.
В течение целых пятнадцати лет все художества сходили Полуянову с рук вполне благополучно,
а робкие проявления протеста заканчивались тем, что жалобщики и обиженные должны были выкупать свою строптивость новою данью. Одним словом, все привыкли к художествам Полуянова, считая их неизбежным злом, как градобитие,
а сам Полуянов привык к этому оригинальному режиму
еще больше. Но с последним казусом вышла большая заминка. Нужно же было сибирскому исправнику наскочить на упрямого сибирского попа.
Хотя Харитон Артемьич и предупредил зятя относительно Булыгиных,
а сам не утерпел и под пьяную руку все разболтал в клубе. Очень уж ловкий анекдот выходил. Это происшествие облетело целый город, как молния. Очень уж постарался Илья Фирсыч. Купцы хохотали доупаду.
А тут
еще суслонский поп ходит по гостиному двору и рассказывает, как Полуянов морозит у него на погребе скоропостижное девичье тело.
Поведение Прасковьи Ивановны положительно отталкивало Галактиона, тем более что ему решительно было не до любовных утех. Достаточно было одного домашнего ада,
а тут
еще приходится заботиться о сумасбродной Харитине. Она, например, ни за что не хотела выезжать из своей квартиры, где все было описано, кроме ее приданого.
— Ты бы то подумал, поп, — пенял писарь, — ну, пришлют нового исправника,
а он будет
еще хуже. К этому-то уж мы все привесились, вызнали всякую его повадку,
а к новому-то не будешь знать, с которой стороны и подойти. Этот нащечился,
а новый-то приедет голенький да голодный, пока насосется.