Неточные совпадения
Д. Н. Мамина-Сибиряка.)] ворочает!» Она вспомнила,
что сегодня среда — постный
день, а Егор — кержак [Кержаками на Урале,
в заводах, называют старообрядцев, потому
что большинство из них выходцы с р. Керженца.
Опрометью летевшая по двору Катря набежала на «фалетура» и чуть не сшибла его с ног, за
что и получила
в бок здорового тумака. Она даже не оглянулась на эту любезность, и только голые ноги мелькнули
в дверях погреба: Лука Назарыч первым
делом потребовал холодного квасу, своего любимого напитка, с которым ходил даже
в баню. Кержак Егор спрятался за дверью конюшни и отсюда наблюдал приехавших гостей: его кержацкое сердце предчувствовало,
что начались важные события.
В течение времени Пеньковка так разрослась,
что крайними домишками почти совсем подошла к Кержацкому концу, — их
разделила только громадная дровяная площадь и черневшие угольные валы.
— Кто рано встает, тому бог подает, Иван Семеныч, — отшучивался Груздев, укладывая спавшего на руках мальчика на полу
в уголку, где кучер разложил дорожные подушки. — Можно один-то
день и не поспать: не много таких
дней насчитаешь. А я, между прочим, Домнушке наказал самоварчик наставить… Вот оно сон-то как рукой и снимет. А это кто там спит? А, конторская крыса Овсянников… Чего-то с дороги поясницу разломило, Иван Семеныч!
Знакомый человек, хлеб-соль водили, — ну, я ему и говорю: «Сидор Карпыч, теперь ты будешь бумаги
в правление носить», а он мне: «Не хочу!» Я его посадил на три
дня в темную, а он свое: «Не хочу!»
Что же было мне с ним делать?
— А кто
в гору полезет? — не унимался Самоварник, накренивая новенький картуз на одно ухо. — Ха-ха!.. Вот оно
в чем дело-то, родимые мои… Так, Дорох?
Около Самоварника собралась целая толпа,
что его еще больше ободрило.
Что же, пустой он человек, а все-таки и пустой человек может хорошим словом обмолвиться. Кто
в самом
деле пойдет теперь
в огненную работу или полезет
в гору? Весь кабак загалдел, как пчелиный улей, а Самоварник орал пуще всех и даже ругал неизвестно кого.
Положение Татьяны
в семье было очень тяжелое. Это было всем хорошо известно, но каждый смотрел на это, как на что-то неизбежное. Макар пьянствовал, Макар походя бил жену, Макар вообще безобразничал, но где
дело касалось жены — вся семья молчала и делала вид,
что ничего не видит и не слышит. Особенно фальшивили
в этом случае старики, подставлявшие несчастную бабу под обух своими руками. Когда соседки начинали приставать к Палагее, она подбирала строго губы и всегда отвечала одно и то же...
«Три пьяницы» вообще чувствовали себя прекрасно,
что бесило Рачителиху, несколько раз выглядывавшую из дверей своей каморки
в кабак. За стойкой управлялся один Илюшка, потому
что днем в кабаке народу было немного, а набивались к вечеру. Рачителиха успевала
в это время управиться около печи, прибрать ребятишек и вообще повернуть все свое бабье
дело, чтобы вечером уже самой выйти за стойку.
— Ну,
дело дрянь, Илюшка, — строго проговорил Груздев. — Надо будет тебя и
в сам-деле поучить, а матери где же с тобой справиться?.. Вот
что скажу я тебе, Дуня: отдай ты его мне, Илюшку, а я из него шелкового сделаю. У меня, брат, разговоры короткие.
— А наши-то тулянки
чего придумали, — трещала участливо Домнушка. — С ног сбились, всё про свой хлеб толкуют. И всё старухи… С заводу хотят уезжать куда-то
в орду, где земля дешевая. Право… У самих зубов нет, а своего хлеба захотели, старые… И хохлушек туда же подманивают, а доведись до
дела, так на снохах и поедут. Удумали!.. Воля вышла, вот все и зашевелились: кто куда, — объясняла Домнушка. — Старики-то так и поднялись, особенно
в нашем Туляцком конце.
На звон колокольчиков выбежал Вася, пропадавший по целым
дням на голубятне, а Матюшка Гущин, как медведь, навьючил на себя все,
что было
в экипаже, и потащил
в горницы.
Все понимали,
что в ходоки нужно выбрать обстоятельных стариков, а не кого-нибудь.
Дело хлопотливое и ответственное, и не всякий на него пойдет. Раз под вечер, когда семья Горбатых дружно вершила первый зарод, к ним степенно подвалила артелька стариков.
Накануне успеньева
дня в господский дом явились лесообъездчики с заявлением,
что они желают остаться на своей службе. Петр Елисеич очень удивился, когда увидел среди них Макара Горбатого.
Прошел и успеньев
день. Заводские служащие, отдыхавшие летом, заняли свои места
в конторе, как всегда, — им было увеличено жалованье, как мастерам и лесообъездчикам. За контору никто и не опасался, потому
что служащим, поколениями выраставшим при заводском
деле и не знавшим ничего другого, некуда было и деваться, кроме своей конторы. Вся разница теперь была
в том,
что они были вольные и никакой Лука Назарыч не мог послать их
в «гору». Все смотрели на фабрику,
что скажет фабрика.
Аграфена стояла перед ним точно
в тумане и плохо понимала,
что он говорит. Неужели она проспала целый
день?.. А старец ее пожалел… Когда она садилась
в сани, он молча сунул ей большой ломоть ржаного хлеба. Она действительно страшно хотела есть и теперь повиновалась угощавшему ее Кириллу.
Дело в том,
что они ехали по самому перевалу, на значительной высоте.
Но черемуховая палка Тита, вместо нагулянной на господских харчах жирной спины Домнушки, угодила опять на Макара.
Дело в том,
что до последнего часа Макар ни слова не говорил отцу, а когда Тит велел бабам мало за малым собирать разный хозяйственный скарб, он пришел
в переднюю избу к отцу и заявил при всех...
В первые же
дни мальчик так отмахал себе руки,
что не мог идти на работу.
Нюрочке делалось совестно за свое любопытство, и она скрывалась, хотя ее так и тянуло
в кухню, к живым людям. Петр Елисеич половину
дня проводил на фабрике, и Нюрочка ужасно скучала
в это время, потому
что оставалась
в доме одна, с глазу на глаз все с тою же Катрей. Сидор Карпыч окончательно переселился
в сарайную, а его комнату временно занимала Катря. Веселая хохлушка тоже заметно изменилась, и Нюрочка несколько раз заставала ее
в слезах.
Вообще происходило что-то непонятное, странное, и Нюрочка даже поплакала, зарывшись с головой под свое одеяло. Отец несколько
дней ходил грустный и ни о
чем не говорил с ней, а потом опять все пошло по-старому. Нюрочка теперь уже начала учиться, и
в ее комнате стоял особенный стол с ее книжками и тетрадками. Занимался с ней по вечерам сам Петр Елисеич, — придет с фабрики, отобедает, отдохнет, напьется чаю и скажет Нюрочке...
Опять тормозила петербургская контора, потому
что весь вопрос сводился на деньги; заводовладельцы привыкли только получать с заводов миллионные прибыли и решительно ничего не вкладывали
в дело от себя.
За этим
делом Петр Елисеич совсем забыл окружающих и даже о том,
что в последнее время отравляло ему жизнь.
Груздев приехал перед масленицей и остановился
в господском доме. Петр Елисеич обрадовался ему, как дорогому гостю, потому
что мог с ним отвести душу. Он вытащил черновые посланного проекта и торопливо принялся объяснять суть
дела, приводя выдержки из посланной рукописи. Груздев слушал его со вниманием заинтересованного человека.
Прекрасная вещь сама по себе, потому
что не потребуется практикующейся нынче сушки дров, а потом и дров потребуется вдвое меньше, потому
что в дело пойдет и хворост, и щепы, и разный хлам.
— А ведь ты верно говоришь, — согласился обескураженный Петр Елисеич. — Как это мне самому-то
в голову не пришло? А впрочем, пусть их думают,
что хотят… Я сказал только то,
что должен был сказать. Всю жизнь я молчал, Самойло Евтихыч, а тут прорвало… Ну, да теперь уж нечего толковать:
дело сделано. И я не жалею.
— А кто его любит? Самое поганое
дело… Целовальники, и те все разбежались бы, если бы ихняя воля. А только
дело верное, поэтому за него и держимся… Ты думаешь, я много на караване заводском наживу? Иной год и из кармана уплывет, а кабаками и раскроюсь. Ежели бог пошлет счастки
в Мурмосе, тогда и кабаки побоку… Тоже выходит причина, чтобы не оставаться на Самосадке. Куда ни кинь, везде выходит,
что уезжать.
Туляцкому и Хохлацкому концам было не до этих разговоров, потому
что все жили
в настоящем. Наезд исправника решил все
дело: надо уезжать. Первый пример подал и здесь Деян Поперешный. Пока другие говорили да сбирались потихоньку у себя дома, он взял да и продал свой покос на Сойге, самый лучший покос во всем Туляцком конце. Покупателем явился Никитич. Сделка состоялась, конечно,
в кабаке и «руки розняла» сама Рачителиха.
В это время обыкновенно
в Туляцком конце «играли свадьбы», а нынче только Чеботаревы выдали одну дочь, да и то все
дело свертели на скорую руку, так
что свадьба походила на пожар.
Долго стоял Коваль на мосту, провожая глазами уходивший обоз. Ему было обидно,
что сват Тит уехал и ни разу не обернулся назад. Вот тебе и сват!.. Но Титу было не до вероломного свата, — старик не мог отвязаться от мысли о дураке Терешке, который все
дело испортил. И откуда он взялся, подумаешь: точно из земли вырос… Идет впереди обоза без шапки, как ходил перед покойниками.
В душе Тита этот пустой случай вызвал первую тень сомнения: уж ладно ли они выехали?
Присутствовавшие за ужином дети совсем не слушали,
что говорили большие. За
день они так набегались,
что засыпали сидя. У Нюрочки сладко слипались глаза, и Вася должен был ее щипать, чтобы она совсем не уснула. Груздев с гордостью смотрел на своего молодца-наследника, а Анфиса Егоровна потихоньку вздыхала, вглядываясь
в Нюрочку. «Славная девочка, скромная да очестливая», — думала она матерински. Спать она увела Нюрочку
в свою комнату.
— Мое
дело, конечно, сторона, любезный, — проговорил Петр Елисеич
в заключение, чувствуя,
что солдат подозревает его
в каких-то личных расчетах. — Но я сказал тебе, как лучше сделать по-моему… Она отвыкла от вашей жизни.
— Это не наше
дело… — заговорил он после неприятной паузы. — Да и тебе пора спать. Ты вот бегаешь постоянно
в кухню и слушаешь все,
что там говорят. Знаешь,
что я этого не люблю.
В кухне болтают разные глупости, а ты их повторяешь.
— Им нужны кровопийцы, а не управители! — кричал он, когда
в Ключевской завод приехал исправник Иван Семеныч. — Они погубят все
дело, и тогда сам Лука Назарыч полетит с своего места… Вот посмотрите,
что так будет!
— Вот и с старушкой кстати прощусь, — говорил за чаем Груздев с грустью
в голосе. — Корень была, а не женщина… Когда я еще босиком бегал по пристани, так она частенько началила меня… То за вихры поймает, то подзатыльника хорошего даст. Ох, жизнь наша, Петр Елисеич… Сколько ни живи, а все помирать придется. Говори мне спасибо, Петр Елисеич,
что я тогда тебя помирил с матерью. Помнишь? Ежели и помрет старушка, все же одним грехом у тебя меньше. Мать — первое
дело…
Про черный
день у Петра Елисеича было накоплено тысяч двенадцать, но они давали ему очень немного. Он не умел купить выгодных бумаг, а чтобы продать свои бумаги и купить новые — пришлось бы потерять очень много на комиссионных расходах и на разнице курса. Предложение Груздева пришлось ему по душе. Он доверялся ему вполне. Если
что его и смущало, так это груздевские кабаки. Но ведь можно уговориться, чтобы он его деньги пустил
в оборот по другим операциям, как та же хлебная торговля.
День шел за
днем с томительным однообразием, особенно зимой, а летом было тяжелее, потому
что скитницы изнывали
в своем одиночестве, когда все кругом зеленело, цвело и ликовало.
— А вот и пойдет… Заводская косточка, не утерпит: только помани. А
что касаемо обиды, так опять свои люди и счеты свои… Еще
в силе человек, без
дела сидеть обидно, а главное — свое ведь кровное заводское-то
дело! Пошлют кого другого — хуже будет… Сам поеду к Петру Елисеичу и буду слезно просить. А уж я-то за ним — как таракан за печкой.
Дело в том,
что Ефим Андреич только раз
в жизни выезжал с Ключевского завода, и то по случаю женитьбы, когда нужно было отправиться к невесте
в Мурмос.
Дело в том,
что отец Парасковьи Ивановны вел торговлю
в Мурмосе, имел небольшие деньги и жил, «не задевая ноги за ногу», как говорят на заводах.
Дело с переездом Петра Елисеича
в Крутяш устроилось как-то само собой, так
что даже Ефим Андреич удивился такому быстрому выполнению своего плана.
Переезд с Самосадки совершился очень быстро, — Петр Елисеич ужасно торопился, точно боялся,
что эта новая должность убежит от него. Устраиваться
в Крутяше помогали Ефим Андреич и Таисья. Нюрочка здесь
в первый раз познакомилась с Парасковьей Ивановной и каждый
день уходила к ней. Старушка с первого раза привязалась к девочке, как к родной. Раз Ефим Андреич, вернувшись с рудника, нашел жену
в слезах. Она открыла свое тайное горе только после усиленных просьб.
Так
дело и тянулось
день за
днем, а к каравану больная уже чувствовала,
что она не жилец на белом свете, хотя этого и не говорила мужу, чтобы напрасно не тревожить его
в самую рабочую пору.
В самый
день похорон, — хоронили покойницу ночью, чтобы не производить соблазна, — прискакал с Самосадки нарочный с известием,
что груздевский караван разбился. Это грозило полным разорением, а между тем Груздев отнесся к этому несчастию совершенно спокойно, точно
дело шло о десятке рублей.
Никаких разговоров по первоначалу не было, как не было их потом, когда на другой
день приехал с пожара Макар. Старик отмалчивался, а сыновья не спрашивали. Зато Домнушка
в первую же ночь через Агафью вызнала всю подноготную: совсем «выворотились» из орды, а по осени выедет и большак Федор с женой. Неловко было выезжать всем зараз, тоже совестно супротив других, которым не на
что было пошевельнуться: уехали вместе, а назад повернули первыми Горбатые.
С этого разговора песни Наташки полились каждый вечер, а
днем она то и
дело попадала Груздеву на глаза. Встретится, глаза опустит и даже покраснеет. Сейчас видно,
что очестливая девка, не халда какая-нибудь. Раз вечерком Груздев сказал Артему, чтобы он позвал Наташку к нему
в балаган: надо же ее хоть чаем напоить, а то
что девка задарма горло дерет?
Адам «начертан» богом пятого марта
в шестом часу
дня; без души он пролетал тридцать лет, без Евы жил тридцать
дней, а
в раю всего был от шестого часу до девятого; сатана зародился на море Тивериадском,
в девятом валу, а на небе он был не более получаса; болезни
в человеке оттого,
что диавол «истыкал тело Адама»
в то время, когда господь уходил на небо за душой, и т. д., и т. д.
Все это было так просто и ясно,
что Нюрочка только удивлялась, как другие ничего не хотят замечать и живут изо
дня в день слепцами.
Красивое это озеро Октыл
в ясную погоду. Вода прозрачная, с зеленоватым оттенком. Видно, как по
дну рыба ходит. С запада озеро обступили синею стеной высокие горы, а на восток шел низкий степной берег, затянутый камышами. Над лодкой-шитиком все время с криком носились белые чайки-красноножки. Нюрочка была
в восторге, и Парасковья Ивановна все время держала ее за руку, точно боялась,
что она от радости выскочит
в воду. На озере их обогнало несколько лодок-душегубок с богомольцами.
Старик Тит не вмешивался
в эти бабьи
дела, потому
что до поры до времени не считал себя хозяином.