Неточные совпадения
—
Ну,
что же?
Ну, пусть будет двести тысяч. И это деньги.
— Э, перестань, дружок, это пустое. Какие между нами счеты… Вот тебе спасибо,
что ты приехал к нам, Пора, давно пора.
Ну, как там дела-то твои?
— Разве я не знаю…
Что же, ты видел эту…
ну, мачеху свою?
—
Ну,
что мое гнездо? — спрашивал обыкновенно Гуляев, когда приезжал с приисков домой.
—
Ну вот и хорошо,
что пришел с нами помолиться, — говорила Марья Степановна, когда выходила из моленной. — Тут половина образов-то твоих стоит, только я тебе их не отдам пока…
—
Ну, уж извини, голубушка…
Что другое действительно не понимаю, — стара стала и глупа, а уж это-то я понимаю.
— Наконец-то ты собрался, — весело проговорила Марья Степановна, появляясь в дверях. — Вижу, вижу;
ну,
что же, бог тебя благословит…
— Да… Но ведь миллионами не заставишь женщину любить себя… Порыв, страсть — да разве это покупается на деньги? Конечно, все эти Бахаревы и Ляховские будут ухаживать за Приваловым: и Nadine и Sophie, но… Я, право, не знаю,
что находят мужчины в этой вертлявой Зосе?..
Ну, скажите мне, ради бога,
что в ней такого: маленькая, сухая, вертлявая, белобрысая… Удивляюсь!
— Не беспокойся, папахен: Сергей Александрыч ведь хорошо знает,
что у нас с тобой нет миллионов, — добродушно басил Nicolas, хлопая Ивана Яковлича по спине. —
Ну, опять продулся?
—
Ну так доложи хозяйке,
что так и так, мол, гости, — распоряжался Веревкин, как в своем кабинете.
— Как хотите, Сергей Александрыч. Впрочем, мы успеем вдоволь натолковаться об опеке у Ляховского. Ну-с, как вы нашли Василья Назарыча? Очень умный старик. Я его глубоко уважаю, хотя тогда по этой опеке у нас вышло маленькое недоразумение, и он, кажется, считает меня причиной своего удаления из числа опекунов. Надеюсь,
что, когда вы хорошенько познакомитесь с ходом дела, вы разубедите упрямого старика. Мне самому это сделать было неловко… Знаете, как-то неудобно навязываться с своими объяснениями.
—
Ну,
что ваша рыбка? — спрашивал Половодов, не зная, о
чем ему говорить с своим гостем.
— Ну-с, Оскар Филипыч, расскажите,
что вы думаете о самом Привалове? — спрашивал Половодов, весь покрасневший от выпитого вина.
— И отлично! Теперь вам остается только действовать, и я буду надеяться на вашу опытность. Вы ведь пользуетесь успехом у женщин и умеете с ними дела водить,
ну вам и книги в руки. Я слышал мельком,
что поминали Бахареву, потом дочь Ляховского…
— А дядюшка-то? Хорош!.. — вслух проговорил Половодов и засмеялся. —
Ну, кто бы мог подумать,
что в этакой фигурке сидят такие гениальные мысли?!
—
Ну, вот и отлично! — обрадовался молодой человек, оглядывая Привалова со всех сторон. — Значит, едем? Только для
чего ты во фрак-то вытянулся, братец… Испугаешь еще добрых людей, пожалуй.
Ну, да все равно, едем.
Ну, да я на тебя не сержусь, а приехал специально за тобой потому,
что послала мамка.
—
Ну, брат, не ври, меня не проведешь, боишься родителя-то? А я тебе скажу,
что совершенно напрасно. Мне все равно, какие у вас там дела, а только старик даже рад будет. Ей-богу… Мы прямо на маменькину половину пройдем.
Ну, так едешь,
что ли? Я на своей лошади за тобой приехал.
— А я тебе вот
что скажу, — говорил Виктор Васильич, помещаясь в пролетке бочком, — если хочешь угодить маменьке, заходи попросту, без затей, вечерком… Понимаешь — по семейному делу. Мамынька-то любит в преферанс сыграть,
ну, ты и предложи свои услуги. Старуха без ума тебя любит и даже похудела за эти дни.
—
Ну, к отцу не хочешь ехать, ко мне бы заглянул, а уж я тут надумалась о тебе. Кабы ты чужой был, а то о тебе же сердце болит… Вот отец-то какой у нас: чуть
что — и пошел…
— А ведь я
чего не надумалась здесь про тебя, — продолжала Марья Степановна, усаживая гостя на низенький диванчик из карельской березы, — и болен-то ты, и на нас-то на всех рассердился, и бог знает какие пустяки в голову лезут. А потом и не стерпела: дай пошлю Витю,
ну, и послала, может, помешала тебе?
—
Ну рассказывай,
чем тебя угощала Антонида-то Ивановна, — допрашивала старушка своего гостя.
Больно уж, говорят, дерзко он суд ведет,
ну, и тоже такая гуляка,
что не приведи истинный Христос.
—
Ну, не буду, не буду… — согласился Виктор Васильич. — Я как-нибудь после Сергею Александрычу доскажу одному. Где эти кислые барышни заведутся, и поговорить ни о
чем нельзя. Вон Зося, так ей все равно: рассказывай,
что душе угодно.
Ну, какую в номере смелость окажешь, окромя того,
что зеркало расщепать или другую мебель какую…
—
Что ты пристал ко мне с ножом к горлу?
Ну, сколько тебе нужно?
— О-о-о… — стонет Ляховский, хватаясь обеими руками за голову. — Двадцать пять рублей, двадцать пять рублей… Да ведь столько денег чиновник не получает, чи-нов-ник!.. Понял ты это? Пятнадцать рублей, десять, восемь… вот сколько получает чиновник! А ведь он благородный, у него кокарда на фуражке, он должен содержать мать-старушку… А ты
что?
Ну, посмотри на себя в зеркало: мужик, и больше ничего… Надел порты да пояс — и дело с концом… Двадцать пять рублей… О-о-о!
—
Ну,
что, как вы нашли Ляховского? — спрашивал Веревкин, явившись к Привалову через несколько дней после его визита. — Не правда ли, скотина во всех отношениях? Ха-ха! Воображаю, какого шута горохового он разыграл перед вами для первого раза…
—
Что же, я только в своей стихии — не больше того. «Пьян да умен — два угодья в нем…» Видишь, начинаю завираться.
Ну, спой, голубчик.
—
Ну, так вы, батенька, ничего не видели; это unicus [редкий экземпляр (лат.).] в своем роде… Да, да. Наш доктор отыскал его… Замечательная голова: философ, ученый, поэт — все,
что хотите, черт его знает,
чего он только не учил и
чего не знает! В высшей степени талантливая натура. И очень благодарен доктору за этот подарок.
—
Ну, а вы
что же молчите? Какую такую пользу вы можете принести нашему делу? На
что вы надеетесь?
— «Отлично надеюсь»! — передразнил Ляховский. — Вы говорить-то сначала выучитесь по-русски… Не сегодня завтра Веревкин отправится хлопотать по опеке,
ну, на
что же вы надеетесь, позвольте полюбопытствовать?
—
Ну, ты
что же ко мне-то не заходишь?
— Да ей нездоровится что-то… — подобрав губы, ответила Марья Степановна. — Все это от ваших книжек: читает, читает,
ну и попритчится
что ни на есть.
— Привалов действительно хороший человек, — соглашалась девушка, — но нам с тобой он принес немало зла. Его появление в Узле разрушило все планы. Я целую зиму подготовляла отца к тому, чтобы объявить ему…
ну,
что мы…
— А ты возьми глаза-то в зубы, да и посмотри, — хрипло отозвался Данила Семеныч, грузно вваливаясь в переднюю. —
Что, не узнал, старый хрен? Девичья память-то у тебя под старость стала…
Ну,
чего вытаращил на меня шары-то? Выходит,
что я самый и есть.
—
Ну, а
что твоя нога, папа?
Собственно, мебель ничего не стоила:
ну, ковры, картины, зеркала еще туда-сюда; а вот в стеклянном шкафике красовались японский фарфор и китайский сервиз — это совсем другое дело, и у Хины потекли слюнки от одной мысли,
что все эти безделушки можно будет приобрести за бесценок.
—
Ну,
что? — спросила глазами Антонида Ивановна, когда Привалов вернулся в свой уголок.
— Тонечка, голубчик…
Что же мне делать? — взмолился Привалов. —
Ну, научи…
—
Что это с тобой, ты больна серьезно? — спрашивал Василий Назарыч, ласково целуя дочь. —
Ну, садись…
—
Ну, уж извините, я вам голову отдаю на отсечение,
что все это правда до последнего слова. А вы слышали,
что Василий Назарыч уехал в Сибирь? Да… Достал где-то денег и уехал вместе с Шелеховым. Я заезжала к ним на днях: Марья Степановна совсем убита горем, Верочка плачет… Как хотите — скандал на целый город, разоренье на носу, а тут еще дочь-невеста на руках.
— Нет, ты слушай… Если бы Привалов уехал нынче в Петербург, все бы дело наше вышло швах: и мне, и Ляховскому, и дядюшке — шах и мат был бы. Помнишь, я тебя просил в последний раз во
что бы то ни стало отговорить Привалова от такой поездки, даже позволить ему надеяться… Ха-ха!.. Я не интересуюсь,
что между вами там было, только он остался здесь, а вместо себя послал Nicolas.
Ну, и просолил все дело!
— Да, вы можете надеяться… — сухо ответил Ляховский. — Может быть, вы надеялись на кое-что другое, но богу было угодно поднять меня на ноги… Да! Может быть, кто-нибудь ждал моей смерти, чтобы завладеть моими деньгами, моими имениями…
Ну, сознайтесь, Альфонс Богданыч, у вас ведь не дрогнула бы рука обобрать меня? О, по лицу вижу,
что не дрогнула бы… Вы бы стащили с меня саван… Я это чувствую!.. Вы бы пустили по миру и пани Марину и Зосю… О-о!.. Прошу вас, не отпирайтесь: совершенно напрасно… Да!
— А все-таки, знаете, Сергей Александрыч, я иногда страшно скучаю, — говорила Зося, когда Хина вышла из коша. — Вечное безделье, вечная пустота…
Ну, скажите,
что будет делать такая барышня, как я? Ведь это прозябание, а не жизнь. Так
что даже все удовольствия отравлены сознанием собственной ненужности.
— Ах, боже мой! Как ты не можешь понять такой простой вещи! Александр Павлыч такой забавный, а я люблю все смешное, — беззаботно отвечала Зося. — Вот и Хину люблю тоже за это…
Ну,
что может быть забавнее, когда их сведешь вместе?.. Впрочем, если ты ревнуешь меня к Половодову, то я тебе сказала раз и навсегда…
—
Ну, а еще о
чем плачешь?
—
Ну,
что твоя мельница? — спросил наконец Бахарев, не глядя на Привалова.
—
Ну, батенька, в это время успело много воды утечь… Значит, ты и о конкурсе ничего не знаешь?.. Завидую твоему блаженному неведению… Так я тебе расскажу все: когда Ляховский отказался от опекунства, Половодов через кого-то устроил в Петербурге так,
что твой второй брат признал себя несостоятельным по каким-то там платежам…
— Да, тут вышла серьезная история… Отец, пожалуй бы, и ничего, но мать — и слышать ничего не хочет о примирении. Я пробовал было замолвить словечко; куда, старуха на меня так поднялась,
что даже ногами затопала.
Ну, я и оставил. Пусть сами мирятся… Из-за
чего только люди кровь себе портят, не понимаю и не понимаю. Мать не скоро своротишь: уж если
что поставит себе — кончено, не сдвинешь. Она ведь тогда прокляла Надю… Это какой-то фанатизм!.. Вообще старики изменились: отец в лучшую сторону, мать — в худшую.