Неточные совпадения
Теперь было
все пусто кругом,
как у него в карманах…
— Балчуговские сами по себе: ведь
у них площадь в пятьдесят квадратных верст. На сто лет хватит… Жирно будет, ежели бы им еще и Кедровскую дачу захватить: там четыреста тысяч десятин… А
какие места: по Суходойке-реке, по Ипатихе, по Малиновке — везде золото.
Все россыпи от Каленой горы пошли, значит, в ней жилы объявляются… Там еще казенные разведки были под Маяковой сланью, на Филькиной гари, на Колпаковом поле,
у Кедрового ключика. Одним словом, Палестина необъятная…
— Известно, золота в Кедровской даче неочерпаемо, а только ты опять зря болтаешь: кедровское золото мудреное — кругом болота, вода долит, а внизу камень. Надо еще взять кедровское-то золото. Не об этом речь. А дело такое, что в Кедровскую дачу кинутся промышленники из города и с Балчуговских промыслов народ будут сбивать. Теперь
у нас
весь народ
как в чашке каша, а тогда и расползутся… Их только помани. Народ отпетый.
— Да я…
как гвоздь в стену заколотил: вот я
какой человек. А что касаемо казенных работ, Андрон Евстратыч, так будь без сумления: хоша к самому министру веди —
все как на ладонке покажем. Уж это верно…
У меня двух слов не бывает. И других сговорю. Кажется, глупый народ,
всего боится и своей пользы не понимает, а я
всех подобью: и Луженого, и Лучка, и Турку. Ах,
какое ты слово сказал… Вот наш-то змей Родивон узнает, то-то на стену полезет.
У себя дома Яша Малый не мог распорядиться даже собственными детьми, потому что
все зависело от дедушки, а дедушка относился к сыну с большим подозрением,
как и к Устинье Марковне.
— Что же вера?
Все одному Богу молимся,
все грешны да Божьи… И опять не первая Федосья Родионовна по древнему благочестию выдалась:
у Мятелевых жена православная по городу взята,
у Никоновых ваша же балчуговская… Да мало ли!.. А между прочим, что это мы разговариваем,
как на окружном суде… Маменька, Феня, обряжайте закусочку да чего-нибудь потеплее для родственников. Честь лучше бесчестья завсегда!.. Так ведь, Тарас?
Яша сразу обессилел: он совсем забыл про существование Наташки и сынишки Пети. Куда он с ними денется, ежели родитель выгонит на улицу?.. Пока большие бабы судили да рядили, Наташка не принимала в этом никакого участия. Она пестовала своего братишку смирненько где-нибудь в уголке,
как и следует сироте, и
все ждала, когда вернется отец. Когда в передней избе поднялся крик,
у ней тряслись руки и ноги.
Мыльников с важностью присел к столу и рассказал
все по порядку:
как они поехали в Тайболу,
как по дороге нагнали Кишкина,
как потом Кишкин дожидался их
у его избушки.
Старик так и ушел, уверенный, что управляющий не хотел ничего сделать для него.
Как же, главный управляющий
всех Балчуговских промыслов — и вдруг не может отодрать Яшку?.. Своего блудного сына Зыков нашел
у подъезда. Яша присел на последнюю ступеньку лестницы, положив голову на руки, и спал самым невинным образом. Отец разбудил его пинком и строго проговорил...
Вот и седые волосы
у него, а сердце
все молодо, да еще
как молодо…
— Невозможно мне… Гребтится
все,
как там
у нас на Фотьянке? Петр-то Васильич мой что-то больно ноне стал к водочке припадать. Связался с Мыльниковым да с Кишкиным… Не гожее дело.
— Благодетель, на тебя стараемся! — отвечали пьяные голоса. — Мимо тебя ложки в рот не пронесешь…
Все у тебя
как говядина в горшке.
— Уж я произведу… Во
как по гроб жизни благодарить будете…
У меня рука легкая на золото; вот главная причина… Да…
Всем могу руководствовать вполне.
Простые рабочие, не владевшие даром «словесности»,
как Мыльников, довольствовались пока тем, что забирали
у городских охотников задатки и записывались зараз в несколько разведочных партий, а деньги, конечно, пропивали в кабаке тут же. Никто не думал о том, чтобы завести новую одежду или сапоги.
Все надежды возлагались на будущее, а в частности на Кедровскую дачу.
— Милости просим, — приглашал Тарас. — Здесь нам много способнее будет разговоры-то разговаривать, а в кабаке еще, того гляди, подслушают да вызнают… Тоже народ ноне пошел, шильники. Эй, Окся, айда к Ермошке. Оборудуй четверть водки… Да
у меня смотри: одна нога здесь, а другая там. Господа, вы на нее не смотрите: дура набитая. При ней
все можно говорить, потому,
как стена, ничего не поймет.
Когда Окся принесла водки и колбасы, твердой
как камень, разговоры сразу оживились.
Все пропустили по стаканчику, но колбасу ел один Кишкин да хозяин. Окся стояла
у печки и не могла удержаться от смеха, глядя на них: она в первый раз видела,
как едят колбасу, и даже отплюнула несколько раз.
— Так ты нам с начала рассказывай, Мина, — говорил Тарас, усаживая старика в передний угол. —
Как у вас
все дело было… Ведь ты тогда в партии был, когда при казне по Мутяшке ширпы били?
Надо, — говорит, — чтобы невинная девица обошла сперва место то по три зари, да ширп бы она же указала…» Ну,
какая у нас в те поры невинная девица, когда в партии
все каторжане да казаки; так золото и не далось.
Таким образом баня сделалась главным сборным пунктом будущих миллионеров, и сюда же натащили разную приисковую снасть, необходимую для разведки: ручной вашгерд, насос, скребки, лопаты, кайлы, пробный ковш и т. д. Кишкин отобрал заблаговременно паспорта
у своей партии и предъявил в волость, что требовалось по закону.
Все остальные слепо повиновались Кишкину,
как главному коноводу.
Когда взошло солнце, оно осветило собравшиеся на Миляевом мысу партии. Они сбились кучками, каждая
у своего огонька.
Все устали после ночной схватки. Рабочие улеглись спать, а бодрствовали одни хозяева, которым было не до сна. Они зорко следили друг за другом,
как слетевшиеся на добычу хищные птицы. Кишкин сидел
у своего огня и вполголоса беседовал с Миной Клейменым.
Да и
какие деньги
у бабы, которая сидит
все дома и убивается по домашности да с ребятишками.
—
У вас здесь, сказывают, веселье, не то что
у нас: сидишь, даже одурь возьмет… Прокопий на своей фабрике, Анна с ребятишками, мамынька
все вздыхает али жаловаться начнет, а я
как очумелая… Завидно на других-то делается.
Феня ужасно перепугалась возникшей из-за нее ссоры, но
все дело так же быстро потухло,
как и вспыхнуло. Карачунский уезжал, что было слышно по топоту сопровождавших его людей… Петр Васильич опрометью кинулся из избы и догнал Карачунского только
у экипажа, когда тот садился.
В сущности, бабы были правы, потому что
у Прокопия с Яшей действительно велись любовные тайные переговоры о вольном золоте.
У безответного зыковского зятя
все сильнее въедалась в голову мысль о том,
как бы уйти с фабрики на вольную работу. Он вынашивал свою мечту с упорством
всех мягких натур и затаился даже от жены.
Вся сцена закончилась тем, что мужики бежали с поля битвы самым постыдным образом и как-то сами собой очутились в кабаке Ермошки.
Этот вольный порыв, впрочем, сменился
у Прокопия на другой же день молчаливым унынием, и Анна точила его
все время,
как ржавчина.
— А ежели она
у меня с ума нейдет?..
Как живая стоит… Не могу я позабыть ее, а жену не люблю. Мамынька женила меня, не своей волей… Чужая мне жена. Видеть ее не могу… День и ночь думаю о Фене.
Какой я теперь человек стал: в яму бросить —
вся мне цена.
Как я узнал, что она ушла к Карачунскому, —
у меня свет из глаз вон. Ничего не понимаю… Запряг долгушку, бросился сюда, еду мимо господского дома, а она в окно смотрит. Что тут со мной было — и не помню, а вот, спасибо, Тарас меня из кабака вытащил.
— А что Родион-то Потапыч скажет, когда узнает? — повторяла Устинья Марковна. — Лучше уж Фене оставаться было в Тайболе: хоть не настоящая, а
все же
как будто и жена. А теперь на улицу глаза нельзя будет показать…
У всех на виду наше-то горе!
— Кожин меня за воротами ждет, Степан Романыч… Очертел он окончательно и дурак дураком. Я с ним теперь отваживаюсь вторые сутки… А Фене я сродственник: моя-то жена родная — ейная сестра, значит, Татьяна. Ну, значит, я и пришел объявиться, потому
как дело это особенное. Дома ревут
у Фени, Кожин грозится зарезать тебя, а я с емя со
всеми отваживаюсь… Вот
какое дельце, Степан Романыч. Силушки моей не стало…
— И увезу, а ты мне сруководствуй деляночку на Краюхином увале, — просил в свою очередь Мыльников. — Кедровскую-то дачу бросил я, Фенюшка… Ну ее к черту! И конпания
у нас была: пришей хвост кобыле.
Все врозь, а главный заводчик Петр Васильич. Такая кривая ерахта!.. С Ястребовым снюхался и золото для него скупает… Да ведь ты знаешь, чего я тебе-то рассказываю. А ты деляночку-то приспособь… В некоторое время пригожусь, Фенюшка. Без меня,
как без поганого ведра, не обойдешься…
Всю дорогу до Фотьянки Мыльников болтал без утыху и даже рассказал,
как он пил чай с Карачунским сегодня, пока Кожин ждал его
у ворот господского дома.
— Этакие бесстыжие глаза… — подивилась на него старуха, качая головой. — То-то путаник-мужичонка!.. И сон
у них
у всех один: Окся-то так же дрыхнет,
как колода. Присунулась до места и спит… Ох, согрешила я! Не нажить, видно, мне другой-то Фени… Ах, грехи, грехи!..
Мыльников с намерением оставил до следующего дня рассказ о том,
как был
у Зыковых и Карачунского, — он рассчитывал опохмелиться на счет этих новостей и не ошибся. Баушка Лукерья сама послала Оксю в кабак за полштофом и с жадным вниманием прослушала
всю болтовню Мыльникова, напрасно стараясь отличить, где он говорит правду и где врет.
Опохмелившись, Мыльников соврал еще что-то и отправился в кабак к Фролке, чтобы послушать, о чем народ галдит.
У кабака всегда народ сбивался в кучу, и
все новости собирались здесь,
как в узле. Когда Мыльников уже подходил к кабаку, его чуть не сшибла с ног бойко катившаяся телега. Он хотел обругаться, но оглянулся и узнал любезную сестрицу Марью Родионовну.
С других приисков народ заходил, и
вся Мутяшка была на вестях:
у кого
какое золото идет, где новые работы ставят и т. д.
— Ну-ну, без тебя знаю, — успокоил его Кишкин. — Только вот тебе мой сказ, Петр Васильич… Видал,
как рыбу бреднем ловят: большая щука уйдет, а маленькая рыбешка
вся тут и осталась. Так и твое дело… Ястребов-то выкрутится:
у него семьдесят семь ходов с ходом, а ты влопаешься со своими весами
как кур во щи.
Нужно было ехать через Балчуговский завод; Кишкин повернул лошадь объездом, чтобы оставить в стороне господский дом.
У старика кружилась голова от неожиданного счастья, точно эти пятьсот рублей свалились к нему с неба. Он так верил теперь в свое дело, точно оно уже было совершившимся фактом. А главное,
как приметы-то
все сошлись: оба несчастные, оба не знают, куда голову приклонить. Да тут золото само полезет. И
как это раньше ему Кожин не пришел на ум?.. Ну, да
все к лучшему. Оставалось уломать Ястребова.
У него сейчас мелькнул в голове план новенького полукаменного домика с раскрашенными ставнями. И на Фотьянке начали мужики строиться — там крыша новая, там ворота, там сруб, а он
всем покажет,
как надо строиться.
— На девятую сажень выбежала… Мы этой самой штольней насквозь пройдем
весь кряж, и
все обозначится, что есть, чего нет. Да и вода показалась.
Как тридцатую сажень кончили, точно ножом отрезало: везде вода. Во
всей даче
у нас одно положенье…
Карачунский чувствовал,
как все начинает вертеться
у него перед глазами, и паровая машина работала точно
у него в голове.
Мысль о деньгах засела в голове Кишкина еще на Мутяшке, когда он обдумал
весь план,
как освободиться от своих компаньонов, а главное, от Кожина, которому необходимо было заплатить деньги в первую голову. С этой мыслью Кишкин ехал до самой Фотьянки, перебирая в уме
всех знакомых,
у кого можно было бы перехватить на такой случай. Таких знакомых не оказалось, кроме
все того же секретаря Ильи Федотыча.
«Нет, брат, к тебе-то уж я не пойду! — думал Кишкин, припоминая свой последний неудачный поход. — Разве толкнуться к Ермошке?.. Этому надо
все рассказать, а Ермошка
все переплеснет Кожину — опять нехорошо. Надо так сделать, чтобы и шито и крыто. Пожалуй,
у Петра Васильича можно было бы перехватить на первый раз, да уж больно завистлив пес: над чужим счастьем задавится… Еще уцепится
как клещ, и не отвяжешься от него…»
— Что ты, что ты!.. Ни под
каким видом не открывайся —
все дело испортишь. Загалдят, зашумят… Стравят и Ястребова, и Кожина — не расхлебаешься потом. Тихонько возьми
у какого-нибудь верного человека.
— Что ты, миленький,
какие у меня деньги? Да двух-то сотельных я отродясь не видывала! На похороны себе берегу две красненьких — только и
всего…
Ее удивило больше
всего то, что
у баушки завелись какие-то дела с Кишкиным, тогда
как раньше она и слышать о нем не хотела,
как о первом смутьяне и затейщике, сбивавшем с толку мужиков.
С Петром Васильичем вообще что-то сделалось, и он просто бросался на людей,
как чумной бык. С баушкой
у них шли постоянные ссоры, и они старались не встречаться. И с Марьей
у баушки
все шло «на перекосых», — зубастая да хитрая оказалась Марья, не то что Феня, и даже помаленьку стала забирать верх в доме. Делалось это само собой, незаметно, так что баушка Лукерья только дивилась, что ей самой приходится слушаться Марьи.
— Нет, ты лучше убей меня, Матюшка!.. Ведь я
всю зиму зарился на жилку Мыльникова,
как бы от нее свою пользу получить, а богачество было прямо
у меня в дому, под носом… Ну
как было не догадаться?.. Ведь Шишка догадался же… Нет, дурак, дурак, дурак!..
Как у свиньи под рылом
все лежало…
— Так поглядывает, а чтобы приставал — этого нет, — откровенно объяснила Марья. — Да и
какая ему корысть в мужней жене!.. Хлопот много. Как-то он проезжал через Фотьянку и увидел
у нас Наташку. Ну, приехал веселый такой и
все про нее расспрашивал: чья да откуда?..
У кабатчика Ермошки происходили разговоры другого характера. Гуманный порыв соскочил с него так же быстро,
как и налетел. Хорошие и жалобные слова,
как «совесть», «христианская душа», «живой человек», уже не имели смысла, и обычная холодная жестокость вступила в свои права. Ермошке даже
как будто было совестно за свой подвиг, и он старательно избегал всяких разговоров о Кожине. Прежде
всего начал вышучивать Ястребов, который нарочно заехал посмеяться над Ермошкой.
Матюшке, впрочем, было с полгоря прохлаждаться, потому что
все знали,
какие у него деньги запрятаны в кожаном кисете, висевшем на шее.
— Вот, Оксинька,
какие дела на белом свете делаются, — заключил свои рассказы Петр Васильич, хлопая молодайку по плечу. — А ежели разобрать, так ты поумнее других протчих народов себя оказала… И ловкую штуку уколола!.. Ха-ха!..
У дедушки,
у Родиона Потапыча, жилку прятала?..
У родителя стянешь да к дедушке?.. Никто и не подумает… Верно!.. Уж так-то ловко… Родитель-то и сейчас волосы на себе рвет. Ну, да ему
все равно не пошла бы впрок и твоя жилка.
Все по кабакам бы растащил…