Неточные совпадения
—
Ах, дура-голова!.. Вот и толкуй с
тобой…
— Неужто правда, андел мой? А?
Ах, божже мой… да, кажется, только бы вот дыхануть одинова дали, а то ведь эта наша конпания — могила. Заживо все помираем…
Ах, друг
ты мой, какое
ты словечко выговорил! Сам, говоришь, и бумагу читал? Правильная совсем бумага? С орлом?..
— Да я… как гвоздь в стену заколотил: вот я какой человек. А что касаемо казенных работ, Андрон Евстратыч, так будь без сумления: хоша к самому министру веди — все как на ладонке покажем. Уж это верно… У меня двух слов не бывает. И других сговорю. Кажется, глупый народ, всего боится и своей пользы не понимает, а я всех подобью: и Луженого, и Лучка, и Турку.
Ах, какое
ты слово сказал… Вот наш-то змей Родивон узнает, то-то на стену полезет.
— Ну, что он? Поди, из лица весь выступил? А? Ведь ему это без смерти смерть. Как другая цепная собака: ни во двор, ни со двора не пущает. Не поглянулось ему? А?.. Еще сродни мне приходится по мамыньке — ну, да мне-то это все едино. Это уж мамынькино дело: она с ним дружит. Ха-ха!..
Ах, андел
ты мой, Андрон Евстратыч! Пряменько
тебе скажу: вдругорядь нашу Фотьянку с праздником делаешь, — впервой, когда россыпь открыл, а теперь — словечком своим озолотил.
— А это
ты правильно, Яша… Ни баба, ни девка, ни солдатка наша Феня…
Ах, раздуй их горой, кержаков!.. Да
ты вот что, Яша, подвинься немного в седле…
— А
ты пасть-то свою раствори, Тарас! — огрызнулся Кишкин. — О Пронькиной вышке своя речь…
Ах, ботало коровье!.. С
тобой пива не сваришь…
—
Ах, и хитер
ты, Акинфий Назарыч! — блаженно изумлялся Мыльников. — В самое то есть живое место попал… Семь бед — один ответ. Когда я Татьяну свою уволок у Родивона Потапыча, было тоже греха, а только я свою линию строго повел. Нет, брат, шалишь… Не тронь!..
— Он за баб примется, — говорил Мыльников, удушливо хихикая. — И достанется бабам…
ах как достанется! А
ты, Яша, ко мне ночевать, к Тарасу Мыльникову. Никто пальцем не смеет тронуть… Вот это какое дело, Яша!
—
Ах, дедушка, как это
ты не поймешь, что я ничего не могу сделать!.. — взмолился Карачунский. — Уж для тебя-то я все бы сделал.
—
Ах, какой же
ты, братец мой, непонятный! Ну, тут
тебе и есть Миляев мыс, потому как Мутяшка упала в Меледу под самой Каленой горой.
—
Ах, дура точеная… Добром
тебе говорят! — наступал Кишкин, размахивая короткими ручками. — А то у меня смотри, разговор короткий будет…
—
Ах и нехорошо, Андрон Евстратыч! Все вместе были, а как дошло дело до богачества — один
ты и остался. Ухватил бы свинью, только
тебя и видели. Вот какая твоя деликатность, братец
ты мой…
— Плачет о нас с
тобой острог-то, Андрон Евстратыч… Все там будем, сколько ни прыгаем. Ну, да это наплевать…
Ах, Андрон Евстратыч!.. Разве Ястребов вор? Воры-то — ваша балчуговская компания, которая народ сосет, воры — инженеры, канцелярские крысы вроде
тебя, а я хлеб даю народу… Компания-то полуторых рублей не дает за золотник, а я все три целковых.
— А
ты собачкой за ним побеги, Петр Васильич…
Ах, прокурат!.. Глаз-то кривой у него как заиграл!..
— Не упомню, не то сегодня, не то вчера… Горюшко лютое, беда моя смертная пришла, Устинья Марковна. Разделились мы верами, а во мне душа полымем горит… Погляжу кругом, а все красное.
Ах, тоска смертная… Фенюшка, родная, что
ты сделала над своей головой?.. Лучше бы
ты померла…
—
Ах, андел
ты мой, да ведь то другие, а я не чужой человек, — с нахальством объяснял Мыльников. — Уж я бы постарался для
тебя.
—
Ах, какой
ты, Тарас, непонятный! Я про свою голову, а он про делянку. Как я раздумаюсь под вечер, так впору руки на себя наложить. Увидишь мамыньку, кланяйся ей… Пусть не печалится и меня не винит: такая уж, видно, выпала мне судьба злосчастная…
—
Ах, боже мой… Вот так роденьку Бог дал!.. — удивлялся Мыльников, распоясываясь. — Я сломя голову к
тебе из Балчугов гоню, а она меня вон каким шампанским встретила…
— Так своего счастья не понимаю?
Ах вы, шуты гороховые… Вторая Фотьянка… ха-ха!.. Попадешь
ты в сумасшедшую больницу, Андрошка… Лягушек в болоте давить, а он богатства ищет. Нет,
ты святого на грех наведешь.
— Это точно…
Ах, волк
тебя заешь. Правильно… Сколько
тебе денег-то надобно?
— Только товар портишь, шваль! — ругался Петр Васильич. — Что добыл, то и стравил конпании ни за грош… По полтора рубля за золотник получаешь.
Ах, дурак Мыльников… Руки бы
тебе по локоть отрубить… утопить… дурак, дурак! Нашел жилку и молчал бы, а то растворил хайло: «Жилку обыскал!» Да не дурак ли?.. Язык
тебе, подлому, отрезать…
— А такая!.. Вот погляди
ты на меня сейчас и скажи: «Дурак
ты, Петр Васильич, да еще какой дурак-то…
ах какой дурак!.. Недаром кривой ерахтой все зовут… Дурак, дурак!..» Так ведь?.. а?.. Ведь мне одно словечко было молвить Ястребову-то, так болото-то и мое… а?.. Ну не дурак ли я после того? Убить меня мало, кривого подлеца…
— Верно! — обрадовался Петр Васильич. — Так достигнем, говоришь?
Ах, андел
ты мой, ничего не пожалею…
—
Ах, Марья Родивоновна: бойка, да речиста, да увертлива… Быть, видно, по-твоему. Только умей ухаживать за стариком… по-настоящему. Нарочно горенку для
тебя налажу: сиди в ней канарейкой. Вот только парень-то… ну, да это твое девичье дело. Уластила старика, егоза…
—
Ах, Окся, Окся… да не Окся ли?!. Какие
ты слова выражаешь?..
— Ну, это его дело… Может,
ты же ему место-то приспособил своим доносом. Влетел он в это самое дело как кур в ощип…
Ах, Андрошка, бить-то
тебя было некому!..
—
Ах, Марьюшка, родная сестрица! — ахнул Мыльников. — Вот когда
ты уважила…
— Да ты-то разе прокурор?..
Ах, Ермолай, Ермолай… Дыра у
тебя, видно, где-нибудь есть в башке, не иначе я это самое дело понимаю. Теперь в свидетели потащат… ха-ха!.. Сестра милосердная
ты, Ермошка…
—
Ах, какой
ты несообразный человек, Матюшка!.. Ничего-то
ты не понимаешь… Будет золото на Сиротке, уж поверь мне. На Ягодном-то у Ястребова не лучше пески, а два пуда сдал в прошлом году.
—
Ах, батюшки… да как это
тебя угораздило-то?
—
Ах, Родион Потапыч! — обрадовался Кишкин. — А я-то и не узнал
тебя. Давненько не видались… Когда в последний-то раз мы с
тобой встретились?
Ах да, вот здесь же у следователя. Еще
ты меня страмил…
— Цельную неделю, дедушка, маялась и все никак разродиться не могла… На голос кричала цельную неделю, а в лесу никакого способия.
Ах, дедушка, как она страждила… И
тебя вспомнила. «Помру, — грит, — Матюшка, так
ты сходи к дедушке на Рублиху и поблагодари, что узрел меня тогда».