Неточные совпадения
— Нет, про долг он ничего не
говорил, а только наказывал, чтобы
ты приехал в Полдневскую. «Надо, —
говорит, —
мне с Гордеем Евстратычем переговорить…» Крепко наказывал.
— А у Вукола вон какой домина схлопан — небось, не от бедности!
Я ехал мимо-то, так загляденье, а не дом. Чем мы хуже других, мамынька, ежели нам Господь за родительские молитвы счастье посылает… Тоже и насчет Маркушки мы все справим по-настоящему, неугасимую в скиты закажем, сорокоусты по единоверческим церквам, милостыню нищей братии, ну, и
ты кануны будешь
говорить. Грешный человек, а душа-то в нем христианская. Вот и будем замаливать его грехи…
— Молодец, если умел Сила Пазухина поучить… —
говорил на другой день Сила Андроныч, подавая Ворону стакан водки из собственных рук. — Есть сноровка… молодец!.. Только под ребро никогда не бей: порешишь грешным делом… Я-то ничего, а другому, пожиже, и не дохнуть. Вон у
тебя какие безмены.
— Ах, какой же
ты, право, непонятный… Знамо дело, что не дадут.
Я уж
тебе говорил, что надо под Шабалина подражать… он тоже на жилке робит, а списывает золото россыпным… Есть тут один анжинер —
тебе уж к нему в правую ногу придется…
— Ну,
я приеду к вам в Белоглинский, —
говорил на другой день Лапшин, — тогда все твое дело устрою; а
ты, смотри, хорошенько угощай…
— Так вот
ты где поживаешь, Гордей Евстратыч! — заплетавшимся языком
говорил Порфир Порфирыч. — Ничего, славный домик… Лучше, чем у
меня в Сосногорском. Только вот печка очень велика…
— Ох, дотянуть бы
мне только до весны, — иногда
говорил Маркушка с странным дрожанием голоса. — Доживу
я, Кайло? Как
ты думаешь?..
— Надо, брат, эту темноту-то свою белоглинскую снимать с себя, —
говорил Вукол Шабалин, хлопая Гордея Евстратыча по плечу. — По-настоящему надо жить, как прочие живут… Первое, одеться надо как следует.
Я тебе порекомендую своего портного в Петербурге… Потом надо компанию водить настоящую, а не с какими-нибудь Пазухиными да Колпаковыми. Тут, брат, всему выучат.
— Гляжу
я на
тебя и ума не могу приложить: в кого
ты издалась такая удалая, —
говорила иногда Татьяна Власьевна, любуясь красавицей Феней. — Уж можно сказать, что во всем не как наша Анна Гордеевна.
— Ну, Ариша, так вот в чем дело-то, — заговорил Гордей Евстратыч, тяжело переводя дух. — Мамынька
мне все рассказала, что у нас делается в дому. Ежели бы раньше не таили ничего, тогда бы ничего и не было… Так ведь? Вот
я с
тобой и хочу
поговорить, потому как
я тебя всегда любил… Да-а. Одно
тебе скажу: никого
ты не слушай, окромя
меня, и все будет лучше писаного. А что там про мужа болтают — все это вздор… Напрасно только расстраивают.
— Хорошо… Ну, что муж
тебя опростоволосил, так это опять — на всякий чох не наздравствуешься…
Ты бы
мне обсказала все, так Михалко-то пикнуть бы не смел…
Ты всегда
мне говори все… Вот
я в Нижний поеду и привезу
тебе оттуда такой гостинец… Будешь
меня слушаться?
— Ну, уважила
ты нас всех, Феня, —
говорил на прощанье Гордей Евстратыч. — Пожалуй,
я этак часто поважусь к вам в гости ездить…
—
Я еще у
тебя, Феня, в долгу, —
говорил Гордей Евстратыч, удерживая на прощанье в своей руке руку Фени. — Знаешь за что? Если
ты не знаешь, так
я знаю… Погоди, живы будем, в долгу у
тебя не останемся. Добрая у
тебя душа, вот за что
я тебя и люблю. Заглядывай к нам-то чаще, а то моя Нюша совсем крылышки опустила.
— А
ты думаешь,
мне легко их
говорить? И
тебе, барышня моя распрекрасная, тоже слезы будут… Да.
— Только для
тебя, Феня, и согрешил!.. —
говорил расходившийся старик, вытирая вспотевшее лицо платком. — По крайности буду знать, в чем попу каяться в Великом посте… А у
меня еще есть до
тебя большое слово, Феня.
— Так и отдать ее Алешке? — докончил Гордей Евстратыч и тихо так засмеялся. — Так вот зачем
ты меня завела в свою горницу… Гм… Ежели бы это кто
мне другой сказал, а не
ты, так
я… Ну, да что об этом
говорить. Может, еще что на уме держишь, так уж
говори разом, и
я тебе разом ответ дам.
—
Я и не
говорю, что все такие, а только к слову пришлось: всякие бывают и молодые мужья… А муж постарше совсем уж другое: он уж не надышится на жену, на руках ее носит. Оно и спокойнее, и куда лучше, хоть
ты как поверни. Вон мамынька тоже за старого мужа выходила, а разве хуже других прожила? Прежде совсем не спрашивали девок, за кого замуж отдают, да жили не хуже нашего-то…
— Зотушка…
мне страшно… — шептала Феня, хватаясь за руку Зотушки. —
Говори что-нибудь… спой.
Ты никого не видишь?
— Ну и пойди туда. Чего корячишься? —
говорил Шабалин, подхватывая Зотушку под руку. — Вот
я тебе покажу, как не принимаешь… Такой состав у
меня есть, что рога в землю с двух рюмок.
—
Ты еще не знаешь Матрены-то Ильинишны, так и
говоришь так, а попробуй-ка. И Агнея Герасимовна: она только на вид простой прикидывается. У нас тут есть одна старая девушка, Марфа Петровна, так она
мне все рассказала, что
говорят про нас у Колобовых-то да у Савиных.
—
Ты еще благодари Бога, что Михалко-то одной водкой зашибается, а вон Архип-то, сказывают, больно за девками бегает… Уж так
мне жаль этой Дуни, так жаль, да и Матрены-то Ильинишны! Только
ты никому не
говори ничего, Ариша, боже
тебя сохрани!
— Ну, помиримся, Ариша, —
говорил он. — Да иди ко
мне, не бойся: не кусаюсь… Не хочешь?.. Не любишь?.. Ха-ха… Постой, змея,
ты от
меня все равно не уйдешь!
— Вот только нам с этим укционом развязаться, —
говорил Гордей Евстратыч в своей семье, — а там мы по-свойски расправимся с этими негодницами… На все закон есть, и каждый человек должен закону покориться: теперь
я банкрут — ну,
меня с укциону пустят;
ты вышла замуж —
тебя к мужу приведут. Потому везде закон, и супротив закону ничего не поделаешь… Разве это порядок от законных мужей бегать? Не-ет, мы их добудем и по-свойски разделаемся…
— Совсем наша старуха рехнулась, —
говорила Маланья, — чего шатуном-то бродит по горницам как зачумленная… Прости
ты меня, Господи!..
— Это
ты верно
говоришь, Аленушка,
я и сама часто о смертном часе думаю. Тоже мои года не маленькие; на семьдесят шестой перевалило… А все-таки страшно, Аленушка! Не знаем мы этого Павла Митрича, а чужая душа — потемки.
—
Ты не бегал бы от
меня, так дело-то лучше было бы, —
говорил Косяков, ласково поглядывая на старика своими вострыми глазами. — Приходи покалякать когда, поболтать, да и муху можно раздавить…
—
Я ведь тоже с
тобой давно хочу
поговорить, Зотей Евстратыч, и, кажется, мы столкуемся… Не насчет ли капиталов Гордея Евстратыча?
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Цветное!.. Право,
говоришь — лишь бы только наперекор. Оно
тебе будет гораздо лучше, потому что
я хочу надеть палевое;
я очень люблю палевое.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь
я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай
тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы
тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы,
говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах
ты, рожа!
Анна Андреевна. Где ж, где ж они? Ах, боже мой!.. (Отворяя дверь.)Муж! Антоша! Антон! (
Говорит скоро.)А все
ты, а всё за
тобой. И пошла копаться: «
Я булавочку,
я косынку». (Подбегает к окну и кричит.)Антон, куда, куда? Что, приехал? ревизор? с усами! с какими усами?
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к
тебе в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «
Я тебя, —
говорит, — не буду, —
говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это,
говорит, запрещено законом, а вот
ты у
меня, любезный, поешь селедки!»
Хлестаков. Да что?
мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)
Я не знаю, однако ж, зачем вы
говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а
меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри
ты какой!..
Я заплачу, заплачу деньги, но у
меня теперь нет.
Я потому и сижу здесь, что у
меня нет ни копейки.