Родион Антоныч слишком далеко зашел, чтобы теперь
думать о своей рубашке и, махнув рукой, решил лечь костьми за Раису Павловну: он еще веровал в нее, потому что за нее был всесильный Прейн.
Неточные совпадения
«Вишь, какая приворотная гривенка, —
думал про себя Родион Антоныч, наблюдая все время интересного молодого человека. — Небось
о генерале да
о своей сестричке ни гу-гу… Мастер, видно, бобы разводить с бабами. Ох-хо-хо, прости, господи, наши прегрешения».
В генеральском флигельке наступившая ночь не принесла с собой покоя, потому что Нина Леонтьевна недовольна поведением генерала, который, если бы не она, наверно позволил бы Раисе Павловне разыгрывать совсем неподходящую ей роль. В
своей ночной кофточке «чугунная болванка» убийственно походит на затасканную замшевую куклу, но генерал боится этой куклы и боится сказать,
о чем он теперь
думает. А
думает он
о своем погибающем друге Прозорове, которого любил по студенческим воспоминаниям.
Если, например, Родион Антоныч и другие заслуженные дельцы являлись
своими в управительском кружке и появлялись даже на завтраках Раисы Павловны, то жене Родиона Антоныча, как существу низшего порядка, нельзя было и
думать о возможности разделять общественное положение мужа.
Покуривая сигару, Прейн все время
думал о той тройке, которая специально была заказана для Прозорова; он уступил
свою дорожную коляску, в которой должны были приехать Прозоров с дочерью и доктор.
Увлекшись
своей речью, генерал не хотел замечать, что Евгений Константиныч
думает совсем
о другом и только делает вид, что внимательно слушает его.
Платон Васильич вечно был занят
своей фабрикой и машинами и только
о них и мог постоянно
думать, — все остальное для него проходило точно в тумане, а особенно таким туманом был покрыт приезд набоба.
Поклонившись в ответ на комплимент набоба, Тетюев с напускной развязностью занял стул около письменного стола; Прейн, закурив сигару, следил за этой сценой
своими бесцветными глазами и
думал о том, как ему утишить ненависть Луши к Раисе Павловне.
Иногда она старалась не
думать о готовившемся спектакле, но ее точно подталкивал какой-то бес и шептал на ухо: «Вот теперь Братковский идет на репетицию… вот он в уборной у Наташи и помогает ей гримироваться… вот он улыбается и смотрит так ласково
своими голубыми глазами».
Просветленная собственным чувством, Луша долго
думала о самой себе и
своих отношениях к Прейну.
— И прекрасно… Ваше положение теперь совсем неопределенное, и необходимо серьезно
подумать о Луше… Если вы не будете ничего иметь против, я возьму Лушу на
свое попечение, то есть помогу ей уехать в Петербург, где она, надеюсь, скорее устроится, чем здесь. Не пропадать же ей за каким-нибудь Яшкой Кормилицыным…
Кити с гордостью смотрела на своего друга. Она восхищалась и ее искусством, и ее голосом, и ее лицом, но более всего восхищалась ее манерой, тем, что Варенька, очевидно, ничего не
думала о своем пении и была совершенно равнодушна к похвалам; она как будто спрашивала только: нужно ли еще петь или довольно?
А денег-то от вас я не возьму, потому что, ей-богу, стыдно в такое время
думать о своей прибыли, когда умирают с голода.
— Маменька, что бы ни случилось, что бы вы обо мне ни услышали, что бы вам обо мне ни сказали, будете ли вы любить меня так, как теперь? — спросил он вдруг от полноты сердца, как бы не
думая о своих словах и не взвешивая их.
И Анна Сергеевна в тот вечер
думала о своих гостях. Базаров ей понравился — отсутствием кокетства и самою резкостью суждений. Она видела в нем что-то новое, с чем ей не случалось встретиться, а она была любопытна.
— Да, — сказал Клим, нетерпеливо тряхнув головою, и с досадой подумал о людях, которые полагают, что он должен помнить все глупости, сказанные ими. Настроение его становилось все хуже;
думая о своем, он невнимательно слушал спокойную, мерную речь Макарова.
Неточные совпадения
Иной городничий, конечно, радел бы
о своих выгодах; но, верите ли, что, даже когда ложишься спать, все
думаешь: «Господи боже ты мой, как бы так устроить, чтобы начальство увидело мою ревность и было довольно?..» Наградит ли оно или нет — конечно, в его воле; по крайней мере, я буду спокоен в сердце.
Алексей Александрович ничего не хотел
думать о поведении и чувствах
своей жены, и действительно он об этом ничего не
думал.
Этот ужас смолоду часто заставлял его
думать о дуэли и примеривать себя к положению, в котором нужно было подвергать жизнь
свою опасности.
Но он не сделал ни того, ни другого, а продолжал жить, мыслить и чувствовать и даже в это самое время женился и испытал много радостей и был счастлив, когда не
думал о значении
своей жизни.
О матери Сережа не
думал весь вечер, но, уложившись в постель, он вдруг вспомнил
о ней и помолился
своими словами
о том, чтобы мать его завтра, к его рожденью, перестала скрываться и пришла к нему.