Неточные совпадения
Как ни тщательно и любовно берегли Ахиллу от его увлечений, все-таки его не могли совсем уберечь от них, и он самым разительным образом оправдал на себе то теоретическое положение,
что «тому нет спасения,
кто в самом себе носит врага».
— Да в
чем же вы тут, отец дьякон, видите сомнение? — спрашивали его те,
кому он жаловался.
Кто это, говорит, засвидетельствовал,
что жезл Ааронов расцвел?
Неправ остался один я, к которому все их критические мнения поступили на антикритику: впервые огорчил я мою Наташу, отвергнув ее мнение насчет того,
что я всех умнее, и на вопрос ее,
кто меня умнее? отвечал,
что она.
Она. Любишь? Но ты ее любишь сердцем, а помыслами души все-таки одинок стоишь. Не жалей меня,
что я одинока: всяк брат,
кто в семье дальше братнего носа смотрит, и между своими одиноким себя увидит. У меня тоже сын есть, но уж я его третий год не видала, знать ему скучно со мною.
—
Что ж это, — говорю, — может быть,
что такой случай и случился, я казачьей репутации нимало не защищаю, но все же мы себя героически отстояли от того, пред
кем вся Европа ниц простертою лежала.
В марте месяце сего года, в проезд чрез наш город губернатора, предводителем дворянства было праздновано торжество, и я, пользуясь сим случаем моего свидания с губернатором, обратился к оному сановнику с жалобой на обременение помещиками крестьян работами в воскресные дни и даже в двунадесятые праздники и говорил,
что таким образом великая бедность народная еще более увеличивается, ибо по целым селам нет ни у
кого ни ржи, ни овса…
„
Кто сии черти, и
что твои мерзкие уста болотом назвали?“ — подумал я в гневе и, не удержав себя в совершенном молчании, отвечал сему пану,
что „уважая сан свой, я даже и его на сей раз чертом назвать не хочу“.
Дивнее же всего Ахилла сделал этому финал: „Господа! — обратился он к публике, — может,
кто вздумает уверять,
что я
кто другой: так вы ему, сделайте милость, плюньте, потому
что я просто мещанин Иван Морозов из Севска“.
— А
что говорить, когда я сам не знаю,
кто у меня их, эти кости, назад украл.
А он: «Конечно, говорит, известно: это по самому по простому правилу,
кто сам претерпевал, тот и понять может,
что с обеих сторон станут с пучьями и начнут донимать как найлучше».
Я решил,
что мне здесь больше не жить; я кое с
кем в Петербурге в переписке; там один барин устраиват одно предприятие, и я уйду в Петербург.
Тут-то Алексей Никитич, дай им бог здоровья, уж и им это дело насолило, видят,
что беда ожидает неминучая, вдруг надумались или с
кем там в полку из умных офицеров посоветовались, и доложили маменьке,
что будто бы Вихиоршина карлица пропала.
Марфе Андревне все, знаете, от этого легче стало,
что уж ни у
кого ее нет, и начали они беспрестанно об этом говорить.
—
Кому? Забыли,
что ли, вы? У ктиторова места лист в прежнее время был наклеен. Теперь его сняли, а я все помню,
кому в нем за
что молебен петь положено.
— Как можно знать, как можно знать,
кто это будет? Но, однако, позвольте,
что же это я вижу? — заключил протоиерей, вглядываясь в показавшееся на горе облако пыли.
— Вот
что называется в самом деле быть умным! — рассуждала она, не сводя изумленного взгляда с двери, за которою скрылся Термосесов. — У всех строгости, заказы, а тут ничего: все позволяется, все можно, и между тем этот человек все-таки никого не боится. Вот с каким человеком легко жить; вот
кому даже сладко покоряться.
И на
что ему читать, когда он сам умнее всех,
кто пишет?..
— И прекрасно,
что он начальство уважает, и прекрасно! Ну, мы господ министров всех рядом под низок. Давай? Это
кто такой? Горчаков. Канцлер, чудесно! Он нам Россию отстоял! Ну, молодец,
что отстоял, — давай мы его за то первого и повесим. А это
кто? ба! ба! ба!
—
Кто же вам сказал,
что я вас люблю?
— Ну, полно врать вздор! как не любишь? Нет, а ты вот
что: я тебя чувствую, и понимаю, и открою тебе,
кто я такой, но только это надо наедине.
— Вы решились взять меня с собою вроде письмоводителя… То есть, если по правде говорить, чтобы не оскорблять вас лестию, вы не решились этого сделать, а я вас заставил взять меня. Я вас припугнул,
что могу выдать ваши переписочки кое с
кем из наших привислянских братий.
— Пармен Семенович, много слышу, сударь, нынче об этом примирении.
Что за мир с тем,
кто пардона не просит. Не гож этот мир, и деды недаром нам завещали «не побивши кума, не пить мировой».
— Да это
что ж? ведь этак нельзя ни о
чем говорить! — вскричал он. — Я один, а вы все вместе льстите. Этак хоть
кого переспоришь. А я знаю одно,
что я ничего старинного не уважаю.
— Ну то-то и есть! Стало быть, и тебе это ясно:
кто же теперь «маньяк»? Я ли,
что, яснее видя сие, беспокоюсь, или те,
кому все это ясно и понятно, но которые смотрят на все спустя рукава: лишь бы-де по наш век стало, а там хоть все пропади! Ведь это-то и значит: «дымом пахнет». Не так ли, мой друг?
Ему припомнились слова, некогда давно сказанные ему покойною боярыней Марфой Плодомасовой: «А ты разве не одинок?
Что же в том,
что у тебя есть жена добрая и тебя любит, а все же
чем ты болеешь, ей того не понять. И так всяк,
кто подальше брата видит, будет одинок промеж своих».
Кому мог он говорить о том,
что задумал?
— Да; это тебе все равно,
кому я их отдал, но отдай же и ты кому-нибудь свою удаль: ты не юноша, тебе пятьдесят лет, и ты не казак, потому
что ты в рясе. А теперь еще раз будь здоров, а мне пора ехать.
Кто, брат, знает, для
чего неисповедимые судьбы сблизили меня с этим семейством высокоуважаемой женщины?
Кто, брат, знает,
что и с тобой будет, как увидишь?
Г-н Туганов, быв здесь на вечере у здешнего исправника, говорил,
что „от земли застят солнце“, очевидно разумея под словом земля — народ, а под солнцем — монарха, но а
кто же застит, то уже не трудно определить, да, впрочем, он и сам это объяснил, сказав в разговоре,
что он человек земский, а „губернатор калиф на час“.
Я не арихметчик и этих годов в точности не понимаю, а ты возьми да в книгах почитай,
кто таков был Григорий Отрепьев до своего воцарения заместо Димитрия, вот ты тогда и увидишь,
чего дьяконы-то стоют?» — «Ну, то, говорит, Отрепьев; а тебе далеко, говорит, до Отрепьева».
— Я?.. мне все равно: мне
что сам владыка,
что кто простой, все равно. Мне владыка говорит: так и так, братец, а я ему тоже: так и так, ваше преосвященство; только и всего.
Кто за старшего?» Такой-то, Сергеев там
что ли, или Иванов.
Туберозов тотчас же взял и написал
кому и
что следовало, обозначив эту бумагу «Требованное всепокорнейшее прошение». Карлик заметил,
что слово «требованное» здесь совершенно неуместно, но Савелий это решительно отверг и сказал...
Да я по дальности мало у
кого и бываю, потому
что надо все в сторону; я же езжу на пол-империале, а на нем никуда в сторону невозможно, но вы этого, по своей провинциальности, не поймете: сидишь точно на доме, на крышке очень высоко, и если сходить оттуда, то надо иметь большею ловкость, чтобы сигнуть долой на всем скаку, а для женского пола, по причине их одежды, этого даже не позволяют.
Полагайтесь так,
что хотя не можете вы молиться сами за себя из уездного храма, но есть у вас такой человек в столице,
что через него идет за вас молитва и из Казанского собора, где спаситель отечества, светлейший князь Кутузов погребен, и из Исакиевского, который весь снаружи мраморный, от самого низа даже до верха, и столичный этот за вас богомолец я, ибо я, четши ектению велегласно за
кого положено возглашаю, а про самого себя шепотом твое имя, друже мой, отец Савелий, потаенно произношу, и молитву за тебя самую усердную отсюда посылаю Превечному, и жалуюсь, как ты напрасно пред всеми от начальства обижен.
Он не многословил в объяснениях, а отдал
кому следовало все,
чем мог располагать, и жалостно просил исхлопотать отцу Туберозову немедленно разрешение. Но хлопоты не увенчались успехом: начальство на сей раз показало,
что оно вполне обладает тем, в
чем ему у нас так часто любят отказывать. Оно показало,
что обладает характером, и решило,
что все определенное Туберозову должно с ним совершиться, как должно совершиться все определенное высшими судьбами.
— Это за
что же ему «маленький» памятник, а не большой? Он у нас большое время здесь жил и свои заслуги почище другого
кого оставил.
—
Что ты, убил
кого,
что ли?
— Да, да; по костюму совершенно черт, а по образку совершенно не черт, — поддержал его Захария и, тотчас же подскочив к этому сфинксу, запытал: — Послушай, братец:
кто ты такой? А? Слышишь,
что я говорю?.. Любезный!.. А? Слышишь?.. Говори… А то сечь будем!.. Говори!.. — добивался Захария.
Дьякон лежал с закрытыми глазами, но слышал, как лекарь сказал,
что кто хочет иметь дело с душой больного, тот должен дорожить первою минутой его просветления, потому
что близится кризис, за которым ничего хорошего предвидеть невозможно.