То Арапов ругает на
чем свет стоит все существующее, но ругает не так, как ругал иногда Зарницын, по-фатски, и не так, как ругал сам Розанов, с сознанием какой-то неотразимой необходимости оставаться весь век в пассивной роли, — Арапов ругался яростно, с пеною у рта, с сжатыми кулаками и с искрами неумолимой мести в глазах, наливавшихся кровью; то он ходит по целым дням, понурив голову, и только по временам у него вырываются бессвязные, но грозные слова, за которыми слышатся таинственные планы мировых переворотов; то он начнет расспрашивать Розанова о провинции, о духе народа, о настроении высшего общества, и расспрашивает придирчиво, до мельчайших подробностей, внимательно вслушиваясь в каждое слово и стараясь всему придать смысл и значение.
Неточные совпадения
— В
чем? А вот в слабоязычии, в болтовне, в неумении скрыть от
света своего горя и во всяком отсутствии желания помочь ему, исправить свою жизнь, сделать ее сносною и себе, и мужу.
— А ты к
чему пристала, глядя на
свет сквозь закрашенные стекла института?
Этой-то вот травой
что можно сделать на
свете!
— Помада! Он того мнения,
что я все на
свете знаю и все могу сделать. Вы ему не верьте, когда дело касается меня, — я его сердечная слабость. Позвольте мне лучше осведомиться, в каком он положении?
— Пусть
свет, люди тяжелыми уроками научат тому;
чего она не хочет понимать, — продолжала чрез некоторое время Ольга Сергеевна.
Женни заметила при
свете луны, как на глазах Лизы блеснули слезы, но не слезы горя и отчаяния, а сердитые, непокорные слезы, и прежде
чем она успела что-нибудь сообразить, та откинула волосы и резко сказала...
Когда доктор заходил посидеть вечерок у Гловацких, тогда уж обыкновенно не читали, потому
что у доктора всегда было
что вытащить на
свет из грязной, но не безынтересной ямы, именуемой провинциальною жизнью.
В своей чересчур скромной обстановке Женни, одна-одинешенька, додумалась до многого. В ней она решила,
что ее отец простой, очень честный и очень добрый человек, но не герой, точно так же, как не злодей;
что она для него дороже всего на
свете и
что потому она станет жить только таким образом, чтобы заплатить старику самой теплой любовью за его любовь и осветить его закатывающуюся жизнь. «Все другое на втором плане», — думала Женни.
— Я с его женой когда-то коротка была, да ведь это давно; она забыла уж, я думаю,
что я и на свете-то существую.
— А
что, — начал тихо Арапов, крепко сжимая руку Розанова, —
что, если бы все это осветить другим
светом? Если бы все это в темную ночь залить огнем? Набат, кровь, зарево!..
А между тем революция кончилась; Марис и Фрейлиграт сидели за конторками у лондонских банкиров; Роберта Блюма уже не было на
свете, и старческие трепетания одряхлевшей немецкой Европы успокоились под усмиряющие песни публицистов и философов 1850 года. Все было тихо, и германские владельцы думали,
что сделать с скудной складчиной, собранной на отстройку кельнской кафедры?
Розанов видел,
что «черт» одна из тех многочисленных личностей, которые обитают в Москве, целый век таясь и пресмыкаясь, и понимал,
что этому созданию с вероятностью можно ожидать паспорта только на тот
свет; но как могли эти ручищи свертывать и подклеивать тонкую папиросную гильзу — Розанов никак не мог себе вообразить, однако же ничего не сказал угрюмому Арапову.
Конечно, не всякий может похвалиться,
что он имел в жизни такого друга, каким была для маркизы Рогнеда Романовна, но маркиза была еще счастливее. Ей казалось,
что у нее очень много людей, которые ее нежно любят и готовы за нею на край
света. Положим,
что маркиза в этом случае очень сильно ошибалась, но тем не менее она все-таки была очень счастлива, заблуждаясь таким приятным образом. Это сильно поддерживало ее духовные силы и давало ей то,
что в Москве называется «форсом».
Рогнеда Романовна не могла претендовать ни на какое первенство, потому
что в ней надо всем преобладало чувство преданности, а Раиса Романовна и Зоя Романовна были особы без речей. Судьба их некоторым образом имела нечто трагическое и общее с судьбою Тристрама Шанди. Когда они только
что появились близнецами на
свет, повивальная бабушка, растерявшись, взяла вместо пеленки пустой мешочек и обтерла им головки новорожденных. С той же минуты младенцы сделались совершенно глупыми и остались такими на целую жизнь.
Блудом на землю потоп низведен был; блудом Данилова обитель разрушилась; блудом и весь
свет окаянный зле погибнет, —
что тут еще говорить!
Визит этот был сделан в тех соображениях,
что нехорошо быть знакомой с дочерью и не знать семейства. За окончанием всего этого маркиза снова делалась дамой, чтущей законы
света, и спешила обставить свои зады сообразно всем требованиям этих законов. Первого же шага она не боялась, во-первых, по своей доброте и взбалмошности, а во-вторых, и потому,
что считала себя достаточно высоко поставленною для того, чтобы не подвергнуться обвинениям в искательстве.
Лиза сказала о Вязмитинове,
что он стал неисправимым чиновником, а он отозвался о ней жене как о какой-то беспардонной либералке, которая непременно хочет переделать весь
свет на какой-то свой особенный лад, о котором и сама она едва ли имеет какое-нибудь определенное понятие.
— Они полагают,
что целый
свет так же легко обманывать, как они обманывают своим социализмом полсотни каких-нибудь юбок.
Агата осталась в Петербурге. С помощью денег, полученных ею в запечатанном конверте через человека, который встретил се на улице и скрылся прежде,
чем она успела сломать печать, бедная девушка наняла себе уютную каморочку у бабушки-голландки и жила, совершенно пропав для всего
света.
— А за то,
что нынче девки не в моде. Право, посмотришь, свет-то навыворот пошел. Бывало, в домах ли где, в собраниях ли каких, видишь, все-то кавалеры с девушками, с барышнями, а барышни с кавалерами, и таково-то славно, таково-то весело и пристойно. Парка парку себе отыскивает. А нынче уж нет! Все пошло как-то таранты на вон. Все мужчины, как идолы какие оглашенные, все только около замужних женщин так и вертятся, так и кривляются, как пауки; а те тоже чи-чи-чи! да га-га-га! Сами на шею и вешаются.
— Помилуйте, да мало ли
чего на
свете не бывает, нельзя же все так прямо и рассказывать. Журнал читается в семействах, где есть и женщины, и девушки, нельзя же нимало не щадить их стыдливости.
Придерживая очки, Самгин взглянул в щель и почувствовал, что он как бы падает в неограниченный сумрак, где взвешено плоское, правильно круглое пятно мутного света. Он не сразу понял,
что свет отражается на поверхности воды, налитой в чан, — вода наполняла его в уровень с краями, свет лежал на ней широким кольцом; другое, более узкое, менее яркое кольцо лежало на полу, черном, как земля. В центре кольца на воде, — точно углубление в ней, — бесформенная тень, и тоже трудно было понять, откуда она?
Неточные совпадения
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких,
что весь
свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!..
Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Да объяви всем, чтоб знали:
что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, —
что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого,
что и на
свете еще не было,
что может все сделать, все, все, все!
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать,
что есть нового на
свете. Я вам скажу,
что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше,
чем в «Московских ведомостях»!
Так с бородой козел // Гулял по
свету ранее, //
Чем праотец Адам, // А дураком считается // И посейчас козел!..
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то,
что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в
свете быть возможно.