Неточные совпадения
— Прощайте, миленькие малютки! — сказал Чичиков, увидевши Алкида и Фемистоклюса, которые занимались каким-то деревянным гусаром, у которого уже не было ни руки, ни носа. — Прощайте, мои крошки. Вы извините меня,
что я не привез вам гостинца, потому
что, признаюсь, не знал даже, живете ли вы на
свете, но теперь, как приеду, непременно привезу. Тебе привезу саблю; хочешь саблю?
Не то на
свете дивно устроено: веселое мигом обратится в печальное, если только долго застоишься перед ним, и тогда бог знает
что взбредет в голову.
Женитьба его ничуть не переменила, тем более
что жена скоро отправилась на тот
свет, оставивши двух ребятишек, которые решительно ему были не нужны.
В ту же минуту он предлагал вам ехать куда угодно, хоть на край
света, войти в какое хотите предприятие, менять все
что ни есть на все,
что хотите.
«
Что ни говори, — сказал он сам себе, — а не подоспей капитан-исправник, мне бы, может быть, не далось бы более и на
свет божий взглянуть!
Хорошенький овал лица ее круглился, как свеженькое яичко, и, подобно ему, белел какою-то прозрачною белизною, когда свежее, только
что снесенное, оно держится против
света в смуглых руках испытующей его ключницы и пропускает сквозь себя лучи сияющего солнца; ее тоненькие ушки также сквозили, рдея проникавшим их теплым
светом.
Известно,
что есть много на
свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со своего плеча: хватила топором раз — вышел нос, хватила в другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила на
свет, сказавши: «Живет!» Такой же самый крепкий и на диво стаченный образ был у Собакевича: держал он его более вниз,
чем вверх, шеей не ворочал вовсе и в силу такого неповорота редко глядел на того, с которым говорил, но всегда или на угол печки, или на дверь.
— Ну, может быть, это вам так показалось: он только
что масон, а такой дурак, какого
свет не производил.
Чичиков открыл рот, с тем чтобы заметить,
что Михеева, однако же, давно нет на
свете; но Собакевич вошел, как говорится, в самую силу речи, откуда взялась рысь и дар слова...
Чичиков опять хотел заметить,
что и Пробки нет на
свете; но Собакевича, как видно, пронесло: полились такие потоки речей,
что только нужно было слушать...
Случись же под такую минуту, как будто нарочно в подтверждение его мнения о военных,
что сын его проигрался в карты; он послал ему от души свое отцовское проклятие и никогда уже не интересовался знать, существует ли он на
свете или нет.
Скоро вслед за ними все угомонилось, и гостиница объялась непробудным сном; только в одном окошечке виден еще был
свет, где жил какой-то приехавший из Рязани поручик, большой, по-видимому, охотник до сапогов, потому
что заказал уже четыре пары и беспрестанно примеривал пятую.
И уж как ни старались потом мужья и родственники примирить их, но нет, оказалось,
что все можно сделать на
свете, одного только нельзя: примирить двух дам, поссорившихся за манкировку визита.
Затем писавшая упоминала,
что омочает слезами строки нежной матери, которая, протекло двадцать пять лет, как уже не существует на
свете; приглашали Чичикова в пустыню, оставить навсегда город, где люди в душных оградах не пользуются воздухом; окончание письма отзывалось даже решительным отчаяньем и заключалось такими стихами...
Есть случаи, где женщина, как ни слаба и бессильна характером в сравнении с мужчиною, но становится вдруг тверже не только мужчины, но и всего
что ни есть на
свете.
Можно сказать решительно,
что ничего еще не было подобного на
свете.
Да не покажется читателю странным,
что обе дамы были не согласны между собою в том,
что видели почти в одно и то же время. Есть, точно, на
свете много таких вещей, которые имеют уже такое свойство: если на них взглянет одна дама, они выйдут совершенно белые, а взглянет другая, выйдут красные, красные, как брусника.
— Как подумаешь, право,
чего не происходит на
свете!
Ну можно ли было предполагать, когда, помните, Чичиков только
что приехал к нам в город,
что он произведет такой странный марш в
свете?
Цитует немедленно тех и других древних писателей и чуть только видит какой-нибудь намек или просто показалось ему намеком, уж он получает рысь и бодрится, разговаривает с древними писателями запросто, задает им запросы и сам даже отвечает на них, позабывая вовсе о том,
что начал робким предположением; ему уже кажется,
что он это видит,
что это ясно, — и рассуждение заключено словами: «так это вот как было, так вот какой народ нужно разуметь, так вот с какой точки нужно смотреть на предмет!» Потом во всеуслышанье с кафедры, — и новооткрытая истина пошла гулять по
свету, набирая себе последователей и поклонников.
Оказалось,
что Чичиков давно уже был влюблен, и виделись они в саду при лунном
свете,
что губернатор даже бы отдал за него дочку, потому
что Чичиков богат, как жид, если бы причиною не была жена его, которую он бросил (откуда они узнали,
что Чичиков женат, — это никому не было ведомо), и
что жена, которая страдает от безнадежной любви, написала письмо к губернатору самое трогательное, и
что Чичиков, видя,
что отец и мать никогда не согласятся, решился на похищение.
Собакевич отвечал,
что Чичиков, по его мнению, человек хороший, а
что крестьян он ему продал на выбор и народ во всех отношениях живой; но
что он не ручается за то,
что случится вперед,
что если они попримрут во время трудностей переселения в дороге, то не его вина, и в том властен Бог, а горячек и разных смертоносных болезней есть на
свете немало, и бывают примеры,
что вымирают-де целые деревни.
— Вот говорит пословица: «Для друга семь верст не околица!» — говорил он, снимая картуз. — Прохожу мимо, вижу
свет в окне, дай, думаю себе, зайду, верно, не спит. А! вот хорошо,
что у тебя на столе чай, выпью с удовольствием чашечку: сегодня за обедом объелся всякой дряни, чувствую,
что уж начинается в желудке возня. Прикажи-ка мне набить трубку! Где твоя трубка?
Нужно знать,
что Чичиков был самый благопристойный человек, какой когда-либо существовал в
свете.
Ибо,
что ни говори, не приди в голову Чичикову эта мысль, не явилась бы на
свет сия поэма.
Не загляни автор поглубже ему в душу, не шевельни на дне ее того,
что ускользает и прячется от
света, не обнаружь сокровеннейших мыслей, которых никому другому не вверяет человек, а покажи его таким, каким он показался всему городу, Манилову и другим людям, и все были бы радешеньки и приняли бы его за интересного человека.
Еще падет обвинение на автора со стороны так называемых патриотов, которые спокойно сидят себе по углам и занимаются совершенно посторонними делами, накопляют себе капитальцы, устроивая судьбу свою на счет других; но как только случится что-нибудь, по мненью их, оскорбительное для отечества, появится какая-нибудь книга, в которой скажется иногда горькая правда, они выбегут со всех углов, как пауки, увидевшие,
что запуталась в паутину муха, и подымут вдруг крики: «Да хорошо ли выводить это на
свет, провозглашать об этом?
Остановился пораженный божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба?
что значит это наводящее ужас движение? и
что за неведомая сила заключена в сих неведомых
светом конях?
Обнаруживала ли ими болеющая душа скорбную тайну своей болезни,
что не успел образоваться и окрепнуть начинавший в нем строиться высокий внутренний человек;
что, не испытанный измлада в борьбе с неудачами, не достигнул он до высокого состоянья возвышаться и крепнуть от преград и препятствий;
что, растопившись, подобно разогретому металлу, богатый запас великих ощущений не принял последней закалки, и теперь, без упругости, бессильна его воля;
что слишком для него рано умер необыкновенный наставник и нет теперь никого во всем
свете, кто бы был в силах воздвигнуть и поднять шатаемые вечными колебаньями силы и лишенную упругости немощную волю, — кто бы крикнул живым, пробуждающим голосом, — крикнул душе пробуждающее слово: вперед! — которого жаждет повсюду, на всех ступенях стоящий, всех сословий, званий и промыслов, русский человек?
— Хорошо; положим, он вас оскорбил, зато вы и поквитались с ним: он вам, и вы ему. Но расставаться навсегда из пустяка, — помилуйте, на
что же это похоже? Как же оставлять дело, которое только
что началось? Если уже избрана цель, так тут уже нужно идти напролом.
Что глядеть на то,
что человек плюется! Человек всегда плюется; да вы не отыщете теперь во всем
свете такого, который бы не плевался.
— Позвольте мне как-нибудь обделать это дело, — сказал он вслух. — Я могу съездить к его превосходительству и объясню,
что случилось это с вашей стороны по недоразумению, по молодости и незнанью людей и
света.
— Да как сказать — куда? Еду я покуда не столько по своей надобности, сколько по надобности другого. Генерал Бетрищев, близкий приятель и, можно сказать, благотворитель, просил навестить родственников… Конечно, родственники родственниками, но отчасти, так сказать, и для самого себя; ибо видеть
свет, коловращенье людей — кто
что ни говори, есть как бы живая книга, вторая наука.
Родственники, конечно, родственниками, но отчасти, так сказать, и для самого себя; потому
что, точно, не говоря уже о пользе, которая может быть в геморроидальном отношенье, одно уже то, чтоб увидать
свет, коловращенье людей… кто
что ни говори, есть, так сказать, живая книга, та же наука.
Все они были до того нелепы, так странны, так мало истекали из познанья людей и
света,
что оставалось только пожимать плечами да говорить: «Господи боже! какое необъятное расстояние между знаньем
света и уменьем пользоваться этим знаньем!» Почти все прожекты основывались на потребности вдруг достать откуда-нибудь сто или двести тысяч.
Проходит после того десять лет — мудрец все еще держится на
свете, еще больше прежнего кругом в долгах и так же задает обед, и все думают,
что он последний, и все уверены,
что завтра же потащут хозяина в тюрьму.
— Могу сказать,
что получите первейшего сорта, лучше которого <нет> в обеих столицах, — говорил купец, потащившись доставать сверху штуку; бросил ее ловко на стол, разворотил с другого конца и поднес к
свету. — Каков отлив-с! Самого модного, последнего вкуса!
— Поверьте мне, Афанасий Васильевич, я чувствую совершенно справедливость <вашу>, но говорю вам,
что во мне решительно погибла, умерла всякая деятельность; не вижу я,
что могу сделать какую-нибудь пользу кому-нибудь на
свете.
— А зачем же так вы не рассуждаете и в делах
света? Ведь и в
свете мы должны служить Богу, а не кому иному. Если и другому кому служим, мы потому только служим, будучи уверены,
что так Бог велит, а без того мы бы и не служили.
Что ж другое все способности и дары, которые розные у всякого? Ведь это орудия моленья нашего: то — словами, а это делом. Ведь вам же в монастырь нельзя идти: вы прикреплены к миру, у вас семейство.
— Павел Иванович, все равно: и с имуществом, и со всем,
что ни есть на
свете, вы должны проститься. Вы подпали под неумолимый закон, а не под власть какого человека.