Неточные совпадения
— Полноте, Лизочка, — я отпущу с вами Женни, и ничего не
будет, ни
слова никто не скажет.
— Это гадко, а не просто нехорошо. Парень слоняется из дома в дом по барынькам да сударынькам, везде ему рады. Да и отчего ж нет? Человек молодой, недурен, говорить не дурак, — а дома пустые комнаты да женины капризы помнятся; эй, глядите, друзья, попомните мое
слово:
будет у вас эта милая Зиночка ни девушка, ни вдова, ни замужняя жена.
— Ну, и так до сих пор: кроме «да» да «нет», никто от нее ни одного
слова не слышал. Я уж
было и покричал намедни, — ничего, и глазом не моргнула. Ну, а потом мне жалко ее стало, приласкал, и она ласково меня поцеловала. — Теперь вот перед отъездом моим пришла в кабинет сама (чтобы не забыть еще, право), просила ей хоть какой-нибудь журнал выписать.
— То-то хорошо. Скажи на ушко Ольге Сергеевне, — прибавила, смеясь, игуменья, — что если Лизу
будут обижать дома, то я ее к себе в монастырь возьму. Не смейся, не смейся, а скажи. Я без шуток говорю: если увижу, что вы не хотите дать ей жить сообразно ее натуре, честное
слово даю, что к себе увезу.
Словом, на меревском дворе
были настоящие святки.
— У нас теперь, — хвастался мещанин заезжему человеку, —
есть купец Никон Родионович, Масленников прозывается, вот так человек! Что ты хочешь, сейчас он с тобою может сделать; хочешь, в острог тебя посадить — посадит; хочешь, плетюганами отшлепать или так в полицы розгам отодрать, — тоже сичас он тебя отдерет. Два
слова городничему повелит или записочку напишет, а ты ее, эту записочку, только представишь, — сичас тебя в самом лучшем виде отделают. Вот какого себе человека имеем!
По
словам Хомякова, страна
была
— Ну,
словом, точно лошадь тебя описывает, и вдобавок, та, говорит, совсем не то, что эта; та (то
есть ты-то) совсем глупенькая…
— Да какие ж выводы, Лизавета Егоровна? Если б я изобрел мазь для ращения волос, — употребляю
слово мазь для того, чтобы не изобресть помаду при Помаде, — то я
был бы богаче Ротшильда; а если бы я знал, как людям выйти из ужасных положений бескровной драмы, мое имя поставили бы на челе человечества.
Есть сила благодатная
В созвучье
слов живых.
Лиза проехала всю дорогу, не сказав с Помадою ни одного
слова. Она вообще не
была в расположении духа, и в сером воздухе, нагнетенном низко ползущим небом,
было много чего-то такого, что неприятно действовало на окисление крови и делало человека способным легко тревожиться и раздражаться.
Женни, наливая тарелку супу, струсила, чтобы Лиза не отозвалась на эту любезность
словом, не отвечающим обстоятельствам, и взглянула на нее со страхом, но опасения ее
были совершенно напрасны.
Здесь
был только зоологический Розанов, а
был еще где-то другой, бесплотный Розанов, который летал то около детской кроватки с голубым ситцевым занавесом, то около постели, на которой спала женщина с расходящимися бровями, дерзостью и эгоизмом на недурном, но искаженном злостью лице, то бродил по необъятной пустыне, ловя какой-то неясный женский образ, возле которого ему хотелось упасть, зарыдать, выплакать свое горе и, вставши по одному
слову на ноги, начать наново жизнь сознательную, с бестрепетным концом в пятом акте драмы.
— Я люблю вас, Евгения Петровна, — повторил Вязмитинов, — я хотел бы
быть вашим другом и слугою на целую жизнь… Скажите же, скажите одно
слово!
Такой это
был простой и искренний привет, что не смешал он доктора и не сконфузил, а только с самого его приезда в Москву от этих
слов ему впервые сделалось веселее и отраднее.
В таком состоянии
была душа Марьи Михайловны Райнер, когда она дождалась второго сына, по ее
словам, «вымоленного и выпрошенного у неба».
Я не хочу тебя обязывать
словом, но мне
было бы очень отрадно умирать, надеясь, что ты, Вася, не забудешь моей просьбы.
Райнеру видится его дед, стоящий у столба над выкопанной могилой. «Смотри, там Рютли», — говорит он ребенку, заслоняя с одной стороны его детские глаза. «Я не люблю много
слов. Пусть Вильгельм
будет похож сам на себя», — звучит ему отцовский голос. «Что я сделаю, чтоб походить самому на себя? — спрашивает сонный юноша. — Они сделали уже все, что им нужно
было сделать для этих гор».
Вообще все его
слова и манеры
были как нельзя более под стать его сюртуку, красноречиво говорили о его благовоспитанности и с первого же раза располагали в его пользу.
Так прошло еще с час. Говорил уж решительно один Бычков; даже араповским
словам не
было места.
— Это вздор: родительская любовь предрассудок — и только. Связь
есть потребность, закон природы, а остальное должно лежать на обязанностях общества. Отца и матери, в известном смысле
слова, ведь нет же в естественной жизни. Животные, вырастая, не соображают своих родословных.
— Низость, это низость — ходить в дом к честной женщине и
петь на ее счет такие гнусные песни. Здесь нет ее детей, и я отвечаю за нее каждому, кто еще скажет на ее счет хоть одно непристойное
слово.
— Урсула слишком поторопилась дать свое
слово: она не может
быть и никогда не
будет женою нерешительного человека.
Рациборский между
слов узнал, что Розанов скоро познакомится с маркизой, и сказал, что ему
будет очень приятно с ним там встречаться, что это дом очень почтенный.
Словом, это
была вторая углекислая фея Чистых Прудов.
Рогнеда Романовна от природы
была очень правдива, и, может
быть, она не лгала даже и в настоящем случае, но все-таки ей нельзя
было во всем верить на
слово, потому что она
была женщина «политичная». — Давно известно, что в русском обществе недостаток людей политических всегда щедро вознаграждался обилием людей политичных, и Рогнеда Романовна
была одним из лучших экземпляров этого завода.
Искренно ответили только Арапов и Бычков, назвавшие себя прямо красными. Остальные, даже не исключая Райнера, играли
словами и выходили какими-то пестрыми. Неприкосновенную белизну сохранили одни феи, да еще Брюхачев с Белоярцевым не солгали. Первый ничего не ответил и целовал женину руку, а Белоярцев сказал, что он в жизни понимает только одно прекрасное и никогда не
будет принадлежать ни к какой партии.
Впрочем, Белоярцев тем и отличался, что никогда не вмешивался ни в какой разговор, ни в какой серьезный спор, вечно отходя от них своим художественным направлением. Он с мужчинами или сквернословил, или
пел, и только иногда развязывал язык с женщинами да и то там, где над его
словами не предвиделось серьезного контроля.
Час
был поздний, и стали прощаться. Кажется, уж не из чего бы начаться новым спорам, но маркиза в два
слова дошла с Бычковым до того, что вместо прощанья Бычков кричал...
— Богато, одно
слово богато; честь мужу сему. Мне эти все штучки исправно доставляют, — добавил он с значительной улыбкой. — Приятель
есть военный офицер, шкипером в морской флотилии служит: все через него имеем.
— Да, помилуй бог! Надо все сделать тихо, смирно. Одно
слово глупое, один жест, и сейчас придерутся. Вы, мой милый, идите возле него, пожалуйста; пожалуйста,
будьте с ним, — упрашивала маркиза, как будто сыну ее угрожала опасность, при которой нужна
была скорая медицинская помощь.
— Да, пущу. Со мной не
было понятых. Если вы дадите
слово удирать отсюда подальше, я пущу вас.
Розанов никак не мог додумать, что это за штука, и теперь ему стали понятны
слова Стрепетова; но как дело уже
было кончено, то Розанов так это и бросил. Ему ужасно тяжело и неприятно
было возвращаться к памятникам прошедшего, кипучего периода его московской жизни.
Подруга Бычкова
была вдвое его моложе: ей
было лет девятнадцать. Это
была простенькая, миловидная и добродушная московская швейка, благоговеющая перед его непонятными
словами и не умеющая никак определить себе своего положения. Ее все звали просто Стешей, как звали ее, когда она училась в магазине.
— То-то, Бертольдинька, надо всегда жить так, чтобы не
было никаких секретов, — говорил ей Розанов, повторяя в шутку ее собственные
слова.
— Если все так
будут рассуждать только, — вмешался, поняв последние
слова, Бычков, — то, разумеется, ничего не
будет, а нужно делать.
Полинька Калистратова ни духом, ни
словом не давала Розанову заметить, что она помнит о его признании. Все шло так, как будто ничего не
было.
— В
словах Бертольди
есть свои основания.
Но зато, вот помяните мое
слово, проснется общественное сознание, очнутся некоторые из них самих, и не
будет для них на русской земле людей, поганее этих Красиных; не
будет ни одного из них, самими ими неразоблаченного и незаплеванного.
— Ну, да скряжничай не скряжничай — не отвертится. Мое
слово олово. Я сказал: вне брака более ничего не
будет, ни-ни-ни… А перевенчаемся — уж я ей это припомню, как скряжничать.
Но не такова
была Полинька, чтобы человек не нашелся сказать
слова в ее присутствии.
Дела Розанова шли ни хорошо и ни дурно. Мест служебных не
было, но Лобачевский обещал ему хорошую работу в одном из специальных изданий, — обещал и сделал.
Слово Лобачевского имело вес в своем мире. Розанов прямо становился на полторы тысячи рублей годового заработка, и это ему казалось очень довольно.
— Оттого, что я этого не хочу, оттого, что я пойду к генерал-губернатору: я мать, я имею всякое право, хоть бы ты
была генеральша, а я имею право;
слово скажу, и тебя выпорют, да, даже выпорют, выпорют.
— Да мы, бывало, как идет покойница-мать… бывало, духу ее боимся: невестою уж
была, а материнского
слова трепетала; а нынче… вон хоть ваш Серж наделал…
Он как будто впал в забытье; но через четверть часа опять широко раскрыл глаза и скоро-скоро, как бы боясь, что ему не
будет время высказать свое
слово, залепетал...
Словом, решено
было основать тот «общественный дом», в котором Розанов встретил Лизу в начале третьей книги этого романа.
— Ну, по крайней мере я пока понимал это так и искал чести принадлежать только к такому союзу, где бы избытки средств, данных мне природою и случайностями воспитания, могли
быть разделены со всеми по праву, которое я признаю за обществом, но о таком союзе, каким он выходит, судя по последним
словам господина Белоярцева, я такого же мнения, как и господин Кусицын.
— Что ж? если вы рисуете себе все это такими черными красками и боитесь… — начал
было Белоярцев, но Лиза остановила его
словами, что она ничего не боится и остается верною своему
слову, но уже ничего не ожидает ни от кого, кроме времени.
Агата, произнося эти
слова, подняла стакан,
выпила его одним приемом и захохотала.
— Вот то-то и
есть, что у нас от слова-то очень далеко до дела. На
словах вот мы отрицаемся важных чувств, выдуманных цивилизациею, а на деле какой-нибудь уж чисто ложный стыд сейчас нас и останавливает.