Неточные совпадения
Тихо, без всякого движения
сидела на постели монахиня, устремив полные благоговейных слез глаза на озаренное лампадой распятие, молча смотрели на нее девушки. Всенощная кончилась, под окном послышались шаги и голос игуменьи, возвращавшейся
с матерью Манефой. Сестра Феоктиста быстро встала, надела свою шапку
с покрывалом и, поцеловав обеих девиц, быстро скользнула за двери игуменьиной кельи.
Если б я был поэт, да еще хороший поэт, я бы непременно описал вам, каков был в этот вечер воздух и как хорошо было в такое время
сидеть на лавочке под высоким частоколом бахаревского сада, глядя на зеркальную поверхность тихой реки и запоздалых овец,
с блеянием перебегавших по опустевшему мосту.
Рядом
с матерью
сидит старшая дочь хозяев, Зинаида Егоровна, второй год вышедшая замуж за помещика Шатохина, очень недурная собою особа
с бледно-сахарным лицом и капризною верхнею губкою; потом матушка-попадья, очень полная женщина в очень узком темненьком платье, и ее дочь, очень тоненькая, миловидная девушка в очень широком платье, и, наконец, Соня Бахарева.
Против Сони и дочери священника
сидит на зеленой муравке человек лет двадцати восьми или тридцати; на нем парусинное пальто, такие же панталоны и пикейный жилет
с турецкими букетами, а на голове ветхая студенческая фуражка
с голубым околышем и просаленным дном.
— На кабриолетке-с
сидят.
— Это сегодня, а то мы все вдвоем
с Женни
сидели, и еще чаще она одна. Я, напротив, боюсь, что она у меня заскучает, журнал для нее выписал. Мои-то книги, думаю, ей не по вкусу придутся.
Мать Агния у окна своей спальни вязала нитяной чулок. Перед нею на стуле
сидела сестра Феоктиста и разматывала
с моталки бумагу. Был двенадцатый час дня.
— Я завтра полочки тут для книг привешу, — проговорил Помада, сидевший тут же на ящике в углу, и на следующее утро он явился
с тремя книжными полочками на ремне и большою, закрытою зеленою бумагою клеткою, в которой
сидел курский соловей.
Здесь свечечка оказывалась еще бессильнее при темных обоях комнаты. Только один неуклюжий, запыленный чехол, окутывавший огромную люстру
с хрустальными подвесками, невозможно выделялся из густого мрака, и из одной щелки этого чехла на Помаду смотрел крошечный огненный глазок. Точно Кикимора подслушала Помадины думы и затеяла пошутить
с ним: «Вот, мол, где я сижу-то: У меня здесь отлично, в этом пыльном шалашике».
Он рассказывал, как дворяне сговаривались забаллотировать предводителя, и вдруг все единогласно его выбрали снова, посадили на кресла, подняли, понесли по зале и, остановясь перед этой дурой, предводительшей, которая
сидела на хорах, ни
с того ни
с сего там что-то заорали, ура, или рады стараться.
Вечером, когда сумрак сливает покрытые снегом поля
с небом, по направлению от Мерева к уездному городу ехали двое небольших пошевней. В передних санях
сидели Лиза и Гловацкая, а в задних доктор в огромной волчьей шубе и Помада в вытертом котиковом тулупчике, который по милости своего странного фасона назывался «халатиком».
Розанова
сидела под окном, окруженная Ольгой Сергеевной и Софи. Перед ними стоял, держа сзади фуражку, Помада, а Зина
с многозначительной миной на лице тревожно ходила взад и вперед по зале.
Лиза
сидела против Помады и
с напряженным вниманием смотрела через его плечо на неприятный рот докторши
с беленькими, дробными мышиными зубками и на ее брови, разлетающиеся к вискам, как крылья копчика, отчего этот лоб получал какую-то странную форму, не безобразную, но весьма неприятную для каждого привыкшего искать на лице человека черт, более или менее выражающих содержание внутреннего мира.
Посреди сеней, между двух окон, стояла Женни, одетая в мундир штатного смотрителя. Довольно полинявший голубой бархатный воротник
сидел хомутом на ее беленькой шейке, а слежавшиеся от долгого неупотребления фалды далеко разбегались спереди и пресмешно растягивались сзади на довольно полной юбке платья. В руках Женни держала треугольную шляпу и тщательно водила по ней горячим утюгом, а возле нее, на доске, закрывавшей кадку
с водою, лежала шпага.
Вязмитинов долго
сидел и молчал, не сводя глаз
с Женни.
Петру Лукичу после покойного сна было гораздо лучше. Он
сидел в постели, обложенный подушками, и пил потихоньку воду
с малиновым сиропом. Женни
сидела возле его кровати; на столике горела свеча под зеленым абажуром.
Гловацкий обмогался; он
сидел в постели и перетирал деревянною ложечкою свой нюхательный табак на синем чайном блюдце, а Женни
сидела у свечки
с зеленым абажуром и читала вслух книгу.
Давыдовская любила Арапова просто потому, что он молод, что
с ним можно врать всякую скоромь и,
сидя у него, можно встречаться
с разными молодыми людьми.
Кроме того, при этой задней, совершенно удаленной от всякого соседства комнатке, в стене, была маленькая дверь в небольшой чуланчик
с каменным погребом, в котором у Арапова
сидел на цепи злющий барсук.
Напротив его
сидела Давыдовская в широчайшей холстинковой блузе,
с волосами, зачесанными по-детски, сбоку, и курила свою неизменную трубку.
По мере того как одна сторона зеленого дуба темнеет и впадает в коричневый тон, другая согревается, краснеет; иглистые ели и сосны становятся синими, в воде вырастает другой, опрокинутый лес; босые мальчики загоняют дойных коров
с мелодическими звонками на шеях; пробегают крестьянки в черных спензерах и яркоцветных юбочках, а на решетчатой скамейке в высокой швейцарской шляпе и серой куртке
сидит отец и ведет горячие споры
с соседом или заезжим гостем из Люцерна или Женевы.
А между тем революция кончилась; Марис и Фрейлиграт
сидели за конторками у лондонских банкиров; Роберта Блюма уже не было на свете, и старческие трепетания одряхлевшей немецкой Европы успокоились под усмиряющие песни публицистов и философов 1850 года. Все было тихо, и германские владельцы думали, что сделать
с скудной складчиной, собранной на отстройку кельнской кафедры?
Старик Райнер все слушал молча, положив на руки свою серебристую голову. Кончилась огненная, живая речь, приправленная всеми едкими остротами красивого и горячего ума. Рассказчик сел в сильном волнении и опустил голову. Старый Райнер все не сводил
с него глаз, и оба они долго молчали. Из-за гор показался серый утренний свет и стал наполнять незатейливый кабинет Райнера, а собеседники всё
сидели молча и далеко носились своими думами. Наконец Райнер приподнялся, вздохнул и сказал ломаным русским языком...
Изредка только по этому простору
сидят убогие деревеньки, в которых живут люди, не знакомые почти ни
с какими удобствами жизни; еще реже видны бедные церкви, куда народ вносит свое горе, свою радость.
Райнер все стоял, прислонясь к столу и скрестя на груди свои сильные руки; студент и Барилочка
сидели молча, и только один Арапов спорил
с Ярошиньским.
— Я живу один
с человеком, часто усылаю его куда-нибудь, а сам
сижу постоянно за работою в этой комнате, так должен был позаботиться о некоторых ее удобствах.
В гостиной
сидели пан Ярошиньский, Арапов, хозяин дома и какой-то рыжий растрепанный коренастый субъект. Арапов продолжал беседу
с Ярошиньским, а Рациборский разговаривал
с рыжим.
Над этой изящной, коленопреклоненной фигурой рисовалась широкая грудь, на которой
сидела большая русая голова
с русою же окладистою бородою и голубыми глазами.
Лобачевский был не охотник до знакомств и
сидел почти безвыходно дома или в последнее время у Розанова,
с которым они жили дверь обо дверь и
с первой же встречи как-то стали очень коротки.
Долго пили без толку и без толку же шумели. Розанов все
сидел с Андрияном Николаевым у окошка, сменяли бутылочки и вели искреннюю беседу, стараясь говорить как можно тише.
Внимательно смотрел Розанов на этих стариков, из которых в каждом
сидел семейный тиран, способный прогнать свое дитя за своеволие сердца, и в каждом рыдал Израиль «о своем
с сыном разлучении».
На одной лавочке, в конце бульвара,
сидел высокий сутуловатый человек
с большою головою, покрытою совершенно белыми волосами, и
с сильным выражением непреклонной воли во всех чертах умного лица. Он был одет в ватную военную шинель старой формы
с капюшоном и в широкодонной военной фуражке
с бархатным околышем и красными кантами.
Рядом
с этим человеком
сидел Илья Артамонович Нестеров.
Вечером в этот день доктор зашел к маркизе; она
сидела запершись в своем кабинете
с полковником Степаненко.
— Она
с Степаненко
сидит.
Все это слабо освещалось одною стеариновою свечкою, стоявшею перед литографическим камнем, за которым на корточках
сидел Персиянцев. При этом слабом освещении, совершенно исчезавшем на темных стенах погреба и только
с грехом пополам озарявшем камень и работника, молодой энтузиаст как нельзя более напоминал собою швабского поэта, обращенного хитростью Ураки в мопса и обязанного кипятить горшок у ведьмы до тех пор, пока его не размопсит совершенно непорочная девица.
По выходе Персиянцева Розанов,
сидя на корточках, опустил руки на колени и тяжело задумался. В погреб уже более часа долетали рулады, которые вырабатывал носом и горлом сонный Персиянцев; приготовленные бумажки стали вянуть и
с уголков закручиваться; стеариновая свечка стала много ниже ростом, а Розанов все находился в своем столбняковом состоянии.
Он не сделался ни членом, ни постоянным гостем никакого клуба, а
сидел почти безвыходно дома и беседовал только
с Богатыревым, который заходил к нему по субботам и воскресеньям.
— Да известно где: у энтих сорок. Я, как огни зажгли, все под окна смотрела. Там оне… и барышня наша там, на полу
сидят,
с собачкой играют.
Заведение уже было пусто; только за одним столиком
сидели два человека, перед которыми стояла водка и ветчина
с хреном.
Через полчаса Розанов
сидел против нее за столом, на котором кипел самовар, и толково рассуждал
с нею о своем положении.
Розанов даже до сцены
с собою не допустил Ольгу Александровну. Ровно и тепло сдержал он радостные восторги встретившей его прислуги; спокойно повидался
с женою, которая
сидела за чаем и находилась в тонах; ответил спокойным поклоном на холодный поклон сидевшей здесь Рогнеды Романовны и, осведомясь у девушки о здоровье ребенка, прошел в свою комнату.
Человек, ехавший на дрожках, привстал, посмотрел вперед и, спрыгнув в грязь, пошел к тому, что на подобных улицах называется «тротуарами». Сделав несколько шагов по тротуару, он увидел, что передняя лошадь обоза лежала, барахтаясь в глубокой грязи. Около несчастного животного, крича и ругаясь, суетились извозчики, а в сторонке, немножко впереди этой сцены, прислонясь к заборчику,
сидела на корточках старческая женская фигура в ватошнике и
с двумя узелками в белых носовых платках.
На одном из окон этой комнаты
сидели две молодые женщины, которых Розанов видел сквозь стекла
с улицы; обе они курили папироски и болтали под платьями своими ногами; а третья женщина, тоже очень молодая,
сидела в углу на полу над тростниковою корзиною и намазывала маслом ломоть хлеба стоящему возле нее пятилетнему мальчику в изорванной бархатной поддевке.
Агата же
сидела, положив локоток на поднятое стекло дверцы, и то супила бровки, то тревожно переводила свои глаза
с одного лица на другое.
Райнер преспокойно
сидел с Евгенией Петровной у печки в ее спальне, и они не заметили, как к ним через детскую вошел Розанов, поднявшийся по черной лестнице.
В сенях, за вытащенным из избы столиком,
сидел известный нам старый трубач и пил из медного чайника кипяток, взогретый на остатках спирта командирского чая; в углу, на куче мелких сосновых ветвей, спали два повстанца, состоящие на ординарцах у командира отряда, а задом к ним
с стеариновым огарочком в руках, дрожа и беспрестанно озираясь, стоял сам стражник.
Перед утром связанного Райнера положили на фурманку; в головах у него
сидел подводчик, в ногах часовой солдат
с ружьем. Отдохнувший отряд снялся и тронулся в поход.
Против нее тоже
с работою в руках
сидела Полинька Калистратова.