Неточные совпадения
— Я дам тебе
план и инструкции как действовать, а самому мне нужно
будет тем временем остаться здесь. А еще прежде того,
есть у тебя деньги или нет?
— Ну да; я знаю. Это по-здешнему считается хорошо. Экипаж, лошадей, прислугу… все это чтоб
было… Необходимо, чтобы твое положение било на эффект, понимаешь ты: это мне нужно!
План мой таков, что… общего
плана нет. В общем
плане только одно: что мы оба с тобой хотим
быть богаты. Не правда ли?
Без ошибок
было нельзя, и пригонка нынешнего спокойного, просторного и теплого мундира Горданову обошлась ему не без хлопот: надо
было выбираться из хаоса страшно переплетенных и перепутанных понятий, уставов и преданий, в которых не
было ничего стройного и без которых нельзя
было вывести никакого
плана и никакой системы для дальнейших действий.
Староверка Ванскок держалась древнего нигилистического благочестия; хотела, чтобы общество
было прежде уничтожено, а потом обобрано, между тем как Горданов проповедовал
план совершенно противоположный, то
есть, чтобы прежде всего обобрать общество, а потом его уничтожить.
Ему уже нечего
будет сокрушаться и говорить: „здравствуй, беспомощная старость, догорай, бесполезная жизнь!“ Но нечего бояться этого и мне, — нет, мой
план гениален; мой расчет верен, и
будь только за что зацепиться и на чем расправить крылья, я не этою мещанскою обстановкой стану себя тешить, — я стану считать рубли не сотнями тысяч, а миллионами… миллионами… и я пойду, вознесусь, попру… и…»
— У меня
есть один
план… или как это у нас в старину говорилось, одно «предприятие», весьма для вас небезвыгодное.
— Извольте-с. У меня
есть мысль, соображение или, лучше сказать, совершенно верный, математически рассчитанный и точный, зрело обдуманный
план в полгода времени сделать из двадцати пяти тысяч рублей серебром громадное состояние в несколько десятков миллионов.
— Я знаю, и мне для меня от вас пока ничего не нужно. Но
план мой верен: вы знаете, что я служил в западном крае и, кажется, служил не дурно: я получал больше двух тысяч содержания, чего с меня, одинокого человека,
было, конечно, весьма довольно; ужиться я по моему характеру могу решительно со всяким начальством, каких бы воззрений и систем оно ни держалось.
— Успокойтесь, любезный Тихон Ларионович: я вам не завидую и конкуренции вам не сделаю; мои
планы иные, и они, не в обиду вам
будь сказано, кажутся мне повернее ваших. А вы вот что… позволяете вы говорить с вами начистоту?
— Вы меня не спрашиваете, в чем заключается мой
план, заметьте, несомненный
план приобретения громаднейшего состояния, и я знаю, почему вы меня о нем не спрашиваете: вы не спрашиваете не потому, чтоб он вас не интересовал, а потому, что вы знаете, что я вам его не скажу, то
есть не скажу в той полноте, в которой бы мой верный
план, изобретение человека, нуждающегося в двадцати пяти тысячах, сделался вашим
планом, —
планом человека, обладающего всеми средствами, нужными для того, чтобы через полгода, не более как через полгода, владеть состоянием, которым можно удивить Европу.
И затем, с общего согласия,
был улажен
план действий, во исполнение которого Кишенский должен
был «устроить обыск».
У него действительно
был такой
план, и в ту минуту, до которой доведена наша история, Горданов действительно
был уже близок к его осуществлению.
Этот достойный всеобщего внимания
план, тщательно скрываемый от всех и от каждого гениальным в своем роде Павлом Николаевичем, должен
быть принят и читателями до некоторого времени на веру.
Два года тому назад, когда он, только слегка наметив свой
план, бросил службу и приехал в Петербург, у него не
было ничего, кроме небольшого, заложенного и перезаложенного хуторка, не имеющего уже никакой цены, да двух-трех тысяч наличности, собранной на службе из жалованья и наград, которые он получал, благодаря его усердию, рачительности и талантам.
Но тут опять
была задача: по малосодержательности Ларисы, защищенной от наблюдателей ее многоговорящею красотой, Бодростина сама не знала, какой бы
план можно
было порекомендовать Горданову для обхождения с нею с большим успехом.
Горданов и сам действительно так думал и держал этот
план на первом месте, но это
была его ошибка: Бодростина и в помышлении не имела
быть когда-нибудь его женой.
Глафира Васильевна знала, что Павел Николаевич человек коварный и трус, но трус, который так дальновидно расчетлив, что обдумает все и пойдет на все, а ее
план был столько же прост, сколько отчаян.
И у Павла Николаевича созрел
план, по которому он смело надеялся закрепить за собою Ларису еще крепче, чем Глафиру Васильевну, и
был вполне уверен, что ни Бодростина и никто на свете этого
плана не проникнут.
— У вас ведь, должно
быть, никаких нет определенных
планов насчет вашего самого ближайшего будущего?
«P. S. Можете спросить Дакку, которая знает, что я пишу вам это письмо: она очень честная госпожа и все знает, — вы ее помните: белая и очень красивая барыня в русском вкусе, потому что
план Кишенского прежде
был рассчитан на нее, но Казимира все это перестроила самыми пошлыми польскими интригами. Данка ничего не скроет и все скажет».
На время не станем доискиваться:
был ли это со стороны Горданова неосторожный промах, или точно и верно рассчитанный
план, и возвратимся к обществу, оставшемуся в домике Синтяниной после отъезда Бодростиной, Висленева и Горданова.
Иосаф Висленев
был взят и в бумагах его
был отыскан дерзостнейший
план, за который автора, по справедливости, можно
было бы посадить, если не в сумасшедший, то в смирительный дом, но, что всего хуже, при этом
плане был длинный список лиц, имевших неосторожность доверяться моему легкомысленному жениху.
Дело Висленева
было в наших глазах ничтожно по его несбыточности, но он, конечно, должен
был знать, что его
будут судить не по несбыточности, а по достоинству его намерений, и, несмотря на то, что играл не только репутацией, но даже судьбой лиц, имеющих необдуманность разделять его ветреные
планы и неосторожность вверить ему свои имена.
Откровенность в этом случае не
была в его
планах, да ему
было некогда: он сам только что получил разрешение съездить под поручительством в Петербург и торопился несказанно.
Пока в маленьком городке люди оживали из мертвых, женились и ссорились, то улаживая, то расстраивая свои маленькие делишки, другие герои нашего рассказа заняты
были делами, если не более достойными, то более крупными. Париж деятельнейшим образом сносился с Петербургом об окончании
плана, в силу которого Бодростина должна
была овдоветь, получить всю благоприобретенную часть мужнина состояния и наградить Горданова своею рукой и богатством.
Кишенский, бывший душой всего этого дела, все обставил безукоризненно, и сам
пил,
ел, золотил руки и наслаждался, лелея дальновидный
план обобрать Бодростина вконец.
Плана этого Кишенский, разумеется, не открывал никому, а тем менее Казимире, которая с первого же шага сметила, что верткий фельетонист, шпион, социалист и закладчик, хлопочет недаром и не из-за того, чтобы только попить и
поесть у нее на бодростинский счет.
Он даже предался мечтам по этому случаю, как он
будет перебегать из Бодростинского имения в одном уезде в другое, его же имение, находящееся в другом уезде, и сделается таким образом неуловимым для беспощадной жены своей и ее друга Кишенского; и Иосаф Платонович, уносясь такими мечтами, сделался даже весел и начал трунить над затруднительным положением, в которое он поставит этим коварством несчастных становых; но Глафира неожиданно разбила весь этот хитрый
план и разрушила его счастливую иллюзию.
Глафира Бодростина, издавна начертав себе
план завладеть огромным состоянием своего мужа, ускользавшим от нее по ее же собственной вине, по ее неспособности совладать с собою в первые годы своего замужества и лицемерно или искренно составить себе прочную репутацию, взялась за это дело несколько поздно; но она, как мы видели, не теряла надежды привести все к такому концу, какой для нее
был нужен.
Простой
план известь мужа и овладеть его состоянием
был известен, кроме ее самой, одному Горданову, но Горданов недаром додумывался в Москве до того, что это не весь
план, а не более как только намек на то, чего желает и к чему стремится Глафира.
Глафира сама опасалась, что Горданов это прозрел и насторожил внимание, но она
была твердо уверена, что он не может разгадать ее
плана в его целом.
— А далее?.. А далее?.. Я не знаю, что далее… И она лежала, кусая себе губы, и досадливо вглядывалась в ту страшную духовную нищету свою, которая готовилаей после осуществления ее
плана обладать громадным вещественным богатством, и в эти минуты Глафира
была человек, более чем все ее партнеры. Она видела и мысленно измеряла глубину своего падения и слала горькие пени и проклятия тому, кто оторвал ее от дающих опору преданий и опрокинул пред ней все идеалы простого добра и простого счастия…
Горданов же
был ей, конечно, необходим, потому что, кроме него, она ни на кого не могла положиться в этом трудном деле, за которое, не желая ничем рисковать, сама взяться не хотела, точно так же, как не намерен
был подвергать себя непосредственному риску и Горданов, предоставивший к завершению всего
плана омраченного Жозефа.
Все, что он мог сообщить, заключалось в том, что Бодростина не спиритка, а Тартюф в женской юбке и должна иметь какие-нибудь гнуснейшие
планы; но как Александра Ивановна
была и сама того мнения, то она могла только подивиться вместе с мужем, что этого никто, кроме их, как будто не видит.
Синтянину не поразило, что разойтись с Ларой
было противно
планам Горданова, но она не могла постичь, как он и Лара признали удобным поселиться maritalement, [Как муж и жена (франц.).] здесь, в губернском городе, где подобное положение для женщины должно
быть гораздо несноснее, чем в столице. Но тем не менее Филетер Иванович не шутил: Горданов действительно устроился вместе с Ларой.
О
плане этом никто не высказал никакого мнения, да едва ли о нем не все тотчас же и позабыли. Что же касается до генеральши, то она даже совсем не обращала внимания на эту перемолвку. Ее занимал другой вопрос: где же Лариса? Она глядела на все стороны и видела всех: даже, к немалому своему удивлению, открыла в одном угле Ворошилова, который сидел, утупив свои золотые очки в какой-то кипсек, но Лары между гостями не
было. Это смутило Синтянину, и она подумала...