Неточные совпадения
Это говорилось уже давно: последний
раз, что я слышала от бабушки эту тираду, было в сорок восьмом году, с небольшим за год до ее смерти, и я должна сказать, что, слушая тогда ее укоризненное замечание о том, что «
так немногие в себе человека уважают», я, при всем моем тогдашнем младенчестве, понимала, что вижу пред собою одну из тех, которая умела себя уважать.
«Ну, в
таком разе, — говорят, — отойди лучше от меня прочь…»
Так месяца два шло, а в счастье никакой перемены нет, и вдруг один
раз приходит к ним в палатку адъютант, расстроенный, весь бледный, и говорит им что-то по-французски, робко и несмело, а должно быть, самое неприятное.
«Точно
так, ваше сыятелство!» — и что
раз ответит, выкрикнет, то еще больше в струну по-полковому вытягивается,
так что даже нога об ногу кожаной подшивкой на панталонах скрипит.
Вся эта эпопея разыгралась еще в то время, когда бабушка жила в Петербурге, но завершилась она браком Марии Николаевны как
раз к возвращению княгини в Протозаново. Ольга Федотовна, узнав как-то случайно Марью Николаевну, отрекомендовала ее в одной из своих вечерних бесед княгине, а та, имея общую коллекторам страсть к приобретению новых экземпляров, сейчас же пожелала познакомиться с «героиней». (
Так она с первого слова назвала Марью Николаевну, выслушав о ней доклад Ольги Федотовны.)
Для быстролетной любви этой началась краткая, но мучительная пауза: ни бабушка, ни дьяконица ничего не говорили Ольге Федотовне, но она все знала, потому что,
раз подслушав случайно разговор их, она повторила этот маневр умышленно и, услыхав, что она служит помехою карьере, которую сестра богослова считает для брата наилучшею, решилась поставить дело в
такое положение, чтоб этой помехи не существовало.
Марья Николаевна, по женскому такту, никому об этой встрече не сказала, она думала: пусть Ольга Федотовна сделает как думает. Бабушке ровно ничего не было известно: она только замечала, что Ольга Федотовна очень оживлена и деятельна и даже три
раза на неделе просилась со двора, но княгиня не приписывала это ничему особенному и ни в чем не стесняла бедную девушку, которую невдалеке ожидало
такое страшное горе. Княгиня только беспокоилась: как ей открыть, что богослов никогда ее мужем не будет.
Ничего ей прямо не говорили, а
так всё за нею ухаживали, то на перелет, то на рыбную ловлю ее брали, и тут она у меня один
раз с лодки в озеро упала…
Бабушка, говорят, много
раз настаивала, чтобы Патрикей и
такого участия не принимал в столовой услуге, но это запрещение служить ей
так сильно его огорчало, что княгиня нашлась вынужденною ему уступить.
От
таких требовалось только одно: чтобы человек не был неблагодарен и хоть
раз в год приезжал извещать Варвару Никаноровну, как идут его дела.
Все эти люди считали обязанностью хоть
раз побывать у бабушки, и она им, разумеется, была рада,
так как у нее «гость был божий посол», но тем не менее тут с этими «послами» иногда происходили прекурьезные расправы, которыми злополучная Марья Николаевна терзалась и мучилась беспримерно.
Всякий, бывало, мне сейчас и руку подает, а иной, добрый,
так даже с ним и поцелуемся и оба расхохочемся, и даже не
раз из Петербурга от
таких друзей поклоны получала…
Как она обернулась и мимоходом повела глазами на Дон-Кихота,
так он и намагнетизировался. Та смотрит на него, потому что видит его смотрящим в первый
раз после долгого беспамятства, а он от нее глаз оторвать не может. Глаза большие, иссера-темные, под черною бровью дужкою, лицо горит жизнью, зубы словно перл, зерно к зерну низаны, сочные алые губы полуоткрыты, шея башенкой, на плечах — эполет клади, а могучая грудь как корабль волной перекачивает.
Вот он
раз сидит на могиле, а над ним летит ласточка — вот точно
такая, как теперь перед нами…
— Просто к слову,
так садись до обеда и скажи мне, пожалуй, что
такая за притча, что я тебя ни
разу не видала. Столько времени здесь живу и, кажется, всех у себя перевидела, а тебя не видала. Слышу ото всех, что живет воин галицкий, то тут, то там является защитником, а за меня, за вдову, ни
разу и заступиться не приехал… Иль чем прогневала?
Так в чем застал, в том и суди.
— Гм! жене… Ну, пускай
так будет этот
раз на память! — позволил Дон-Кихот, — но только… вперед этого больше не надо.
Каждый
раз, как княгиня додумывалась до этой мысли, она погружалась в
такую сосредоточенность, что граф не
раз вставал и, не прерывая этих мечтаний, молча подходил к руке княгини и уезжал.
Бабушка никогда и никому не говорила о сделанном ей графом предложении, а графу, кажется, не могло прийти желания об этом рассказывать, но тем не менее Ольга Федотовна все это знала, и когда я ее спрашивала: откуда ей были известны
такие тайности? она обыкновенно только сердилась и
раз даже пригрозила мне, что если я еще буду ей этим докучать, то она мне больше ничего не скажет.
Она тихо плечами поведет, а, наконец,
раз даже вслух проговорила: «Что это за глупость
такая!» и послала к нему Патрикея узнать о его здоровье, и если он здоров, то велели просить его, чтобы заехал.
Требование было и небольшое, но в то же время и не совсем легкое; но граф услужил княгине, он достал ей
такого француза, который превзошел все ее ожидания. Этот утешительный человек был французский гражданин monsieur Gigot, [Господин Жиго (франц.)] которому здесь надо дать маленькое место. Ne le renvoyez
раз, je vous prie! [Не отсылайте его, я вас прошу (франц.)] Он тут нужен.
С дьяконицей, Марьей Николаевной, Gigot тоже никак не мог разговориться: он много
раз к ней подсосеживался и много
раз начинал ей что-то объяснять и рассказывать, но та только тупо улыбалась да пожимала плечами и, наконец, однажды, увидев, что Gigot, рассказывая ей что-то, приходит в большое оживление, кричит, машет руками и, несмотря на ее улыбки и пожиманье плечами, все-таки не отстает от нее, а, напротив, еще схватил ее за угол ее шейного платка и начал его вертеть, Марья Николаевна
так этого испугалась, что сбросила с себя платок и, оставив его в руках Gigot, убежала от него искать спасения.
Графиня Антонида была чинна, и от нее холодком
так и повевало; впрочем, в общем всегда мало изменявшийся вид ее имел в себе на этот
раз нечто торжественное: ее коски на висках были словно круче, одутловатые щечки под смуглою кожею горели румяным подсветом, изумительной чистоты руки сверкали от гладкости, а каленое платье погромыхивало.
В
таком разе ей нет во мне никакой надобности, и вы ей можете посоветовать ученых людей в столицах: там есть много искусных для
такого преподавания.
Живучи в деревне, хотя и очень открыто, княгиня тратила относительно очень мало: кроме лимонов, сахару и прочей «бакалеи», которая
раз в год закупалась на коренной ярмарке, все было «из своей провизии», и княгиня была уверена, что через пять-шесть лет она опять будет совсем
так же исправна, как была перед выдачею замуж «нелюбимой дочери».
Туалет дядиной супруги был всегда очень продолжителен, и на этот
раз она с ним хотя и спешила, но все-таки не умела кончить его раньше часа.
Княгиня, узнав об этом, приказала, чтобы ей ванну молоком наливали, но сами сказали: «Мерзость какая» — и плюнули, потому что хоть она, положим, и хороша была, но все же княгиня в свое время двадцать
раз ее была красивее, а никогда ничего
такого не делалось.
Тетушке Клеопатре Львовне как-то
раз посчастливилось сообщить брату Валерию, что это не всегда
так было; что когда был жив папа, то и мама с папою часто езжали к Якову Львовичу и его жена Софья Сергеевна приезжала к нам, и не одна, а с детьми, из которых уже два сына офицеры и одна дочь замужем, но с тех пор, как папа умер, все это переменилось, и Яков Львович стал посещать maman один, а она к нему ездила только в его городской дом, где он проводил довольно значительную часть своего времени, живучи здесь без семьи, которая жила частию в деревне, а еще более за границей.
Сыновья бросились собирать себе на головы горящие уголья: посоветовавшись между собою и не найдя никаких поводов к несогласному действию, они объявили матери, что ее добрая воля была награждать их сестру свыше законной меры, да еще второй
раз давать зятю на разживу и поручаться за его долги; что они во всем этом неповинны и отвечать последними остатками состояния не желают, а берут их себе,
так как эта малая частица их собственными трудами заработана, а матери предоставляют ведаться с кредиторами покойного зятя, как она знает.
Эта просьба старушкою была подана прокурору на первой неделе великого поста, и о ней вдруг заговорили, как о событии, выходящем вон из ряда; а на сынков стали покашиваться, но как
раз целый год прошел, пока проходили разные процедуры и старушка из тюрьмы доказывала своим свободным детям, что у них еще есть деньги и что
так как они не делились, то она в этих деньгах имеет часть.