Неточные совпадения
Я с раннего моего детства имела о князе Льве Яковлевиче какое-то величественное, хотя чрезвычайно краткое представление. Бабушка моя, княгиня Варвара Никаноровна, от которой я впервые услыхала его имя, вспоминала своего свекра не иначе
как с улыбкою совершеннейшего счастья, но
никогда не говорила о нем много, это точно считалось святыней, которой нельзя раскрывать до обнажения.
Ольга Федотовна
никогда не могла примириться с тем, что бабушка ценила поступок Грайвороны
как нечто достойное особой похвалы и благодарности, тогда
как Ольга Федотовна знала, что и она сама, и Патрикей, и многие другие люди не раз, а сто раз кряду умерли бы за князя и княгиню и не помыслили бы поставить это себе в заслугу, а только считали бы это за святой долг и за блаженство.
С той поры,
как она впервые себя сознала, до тех пор,
как сказала пред смертью: «Приими дух мой», она
никогда не думала о себе и жила для других, а преимущественно, разумеется, для своей семьи.
Этим рукомеслом она внесла в дом довольство и счастие,
каких семья еще
никогда не знала.
Марья Николаевна, по женскому такту, никому об этой встрече не сказала, она думала: пусть Ольга Федотовна сделает
как думает. Бабушке ровно ничего не было известно: она только замечала, что Ольга Федотовна очень оживлена и деятельна и даже три раза на неделе просилась со двора, но княгиня не приписывала это ничему особенному и ни в чем не стесняла бедную девушку, которую невдалеке ожидало такое страшное горе. Княгиня только беспокоилась:
как ей открыть, что богослов
никогда ее мужем не будет.
Прискакав после долговременного отсутствия домой, Дон-Кихот впал в полосу долговременного штиля,
какого потом не бывало уже во всю его остальную жизнь, и тут он совершил один страшный и бесповоротный шаг, о котором, вероятно, имел какое-нибудь мнение, но
никогда его никому не высказывал.
И он потом, сделавшись коротким и близким приятелем в доме княгини,
никогда не принял себе от нее ничего, ни в виде займа, ни в виде подарка.
Как с ним ни хитрили, чтоб обновить его костюм или помочь упряжной сбруишкой, — не решались ни к чему приступить, потому что чувствовали, что его взаправду скорее перервешь, чем вывернешь. От бабушки принимали пособие все, но Дон-Кихот
никогда и ничего решительно, и княгиня высоко ценила в нем эту черту.
Дон-Кихот стоял и соображал: этого еще
никогда не было, чтоб его смели искать в княгинином доме… Он видел в этом новость, в которой обсуждал не свое положение, а то,
какое значение имеет это по отношению к Варваре Никаноровне. Пользуются ли тем, что ее дома нет, или уже отныне и ее не боятся и не уважают по-прежнему? Откуда это?.. Конечно, не от здешних: у них на это еще не хватило бы смелости… Нет; это оттуда, где она сама теперь… одна…
И вот после всех этих предуготовлений и предуведомлений совершился вход княжны Анастасии в родительский дом, где ее ожидала такая заботливая нежность и старание забыть прошлое и любить ее
как можно более. Ольга Федотовна
никогда не хотела распространяться о том,
как это было.
— Да, — поддерживала бабушка, — умеренность большое дело: всего и счастлив только один умеренный, но надо не от мяса одного удерживаться. Это пост для глаз человеческих, а души он не пользует: лошади
никогда мяса не едят, а всё
как они скоты, то скотами и остаются; а надо во всем быть умеренною и свою нетерпеливость и другие страсти на сердце своем приносить во всесожжение богу, а притом, самое главное, о других помнить.
Оставимте это, граф,
как бы этого и разговора не было, и
никогда не будем к этому возвращаться, а будем, прошу вас, по-старому друзьями.
Так
как угроза была слишком страшна для моего любопытства, то я уже
никогда не возобновляла моих расспросов, но по догадкам думаю, что моя милая старушка, вероятно, просто-напросто подсматривала и подслушивала за своею матушкой княгиней.
Журавский, посвятивший крестьянскому вопросу всю свою жизнь и все свои средства,
никогда в лучших своих мечтах не дерзал проектировать так,
как это сделалось…
Я, здесь ничего не узнавши, да бегу к Патрикею Семенычу, чтобы с его умом посоветоваться, да
как раз в угольной наскочила, что княгиня, — чего
никогда не бывало, — в утреннем капоте стоят, а перед ними бедный Жигошка и на коленях вертится, и ручонки ломает, и к небу таращится, и сам плачет.
— Да; только в самом себе… но… все равно… Вы обобрали меня,
как птицу из перьев. Я
никогда не думала, что я совсем не христианка. Но вы принесли мне пользу, вы смирили меня, вы мне показали, что я живу и думаю,
как все, и ничуть не лучше тех, о ком говорят, будто они меня хуже… Привычки жизни держат в оковах мою «христианку», страшно… Разорвать их я бессильна… Конец!.. Я должка себя сломать или не уважать себя,
как лгунью!
Так
как он
никогда не лгал, то я могу с его же слов сообщить вам, что он родился в ночь на первое число генваря 1801 года.
Однако решительного охуждения невестке бабушка, говорят,
никогда не изрекала и на вопрос моего отца:
как ей Александра Ярославовна нравится? — коротко отвечала...
Княгиня, узнав об этом, приказала, чтобы ей ванну молоком наливали, но сами сказали: «Мерзость
какая» — и плюнули, потому что хоть она, положим, и хороша была, но все же княгиня в свое время двадцать раз ее была красивее, а
никогда ничего такого не делалось.
Осторожность свою в этих, по ее словам, «тяжелых сношениях» она ставила выше всего, потому что подозревала, что «эти люди способны ссориться и мириться», тогда
как Софья Сергеевна
никогда ни с кем не ссорилась и потому, следовательно, ни с кем и не мирилась.
Так они органически поделили свое существование, и ни одному из них
никогда в мысль не приходило что-нибудь в этих отношениях переиначивать: тетушка думала, что она «свет», и терпела дядю, который, по ее мнению, не принадлежал свету, а
какие мысли имел на ее счет дядя? — об этом никто не знал и не смел судить, потому что на этот счет от прямодушнейшего Якова Львовича никакой хитрец ничего не мог выпытать.
Увидав это, дядя не выдержал своей роли и в ужасе заметил, что такое образование равносильно круглому невежеству; что знание языков важно
как средство, при пособии которого человек может с большим успехом приобретать другие знания, которые, собственно, только и начинают образование ума; но, встретив в ответ на это сухую, исполненную жалости к его заблуждениям улыбку своей жены, он оставил и это так,
как оно есть, но впоследствии был несколько несправедлив,
никогда не прощая детям их невежества и осмеивая его в глаза им иногда тонко, а иногда и довольно зло.
Неточные совпадения
Так хочется,
как еще
никогда не хотелось.
Я карт и в руки
никогда не брал; даже не знаю,
как играть в эти карты.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело,
какого еще
никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь,
как курица»; а в другом словно бес
какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И
как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Городничий. Ах, боже мой! Я, ей-ей, не виноват ни душою, ни телом. Не извольте гневаться! Извольте поступать так,
как вашей милости угодно! У меня, право, в голове теперь… я и сам не знаю, что делается. Такой дурак теперь сделался,
каким еще
никогда не бывал.
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые будут не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только я, право, боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо,
какого в хорошем обществе
никогда не услышишь.