Неточные совпадения
Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее уважение по службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности к людям, основанной в нем на сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той, что у него была в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем людям,
какого бы состояния и звания они ни были, и в-третьих — главное — в совершенном равнодушии к тому делу, которым он занимался, вследствие чего он
никогда не увлекался и не делал ошибок.
—
Как же ты говорил, что
никогда больше не наденешь европейского платья? — сказал он, оглядывая его новое, очевидно от французского портного, платье. — Так! я вижу: новая фаза.
Левин встречал в журналах статьи, о которых шла речь, и читал их, интересуясь ими,
как развитием знакомых ему,
как естественнику по университету, основ естествознания, но
никогда не сближал этих научных выводов о происхождении человека
как животного, о рефлексах, о биологии и социологии, с теми вопросами о значении жизни и смерти для себя самого, которые в последнее время чаще и чаще приходили ему на ум.
— Нет, ты постой, постой, — сказал он. — Ты пойми, что это для меня вопрос жизни и смерти. Я
никогда ни с кем не говорил об этом. И ни с кем я не могу говорить об этом,
как с тобою. Ведь вот мы с тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но я знаю, что ты меня любишь и понимаешь, и от этого я тебя ужасно люблю. Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
— Ах перестань! Христос
никогда бы не сказал этих слов, если бы знал,
как будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия только и помнят эти слова. Впрочем, я говорю не то, что думаю, а то, что чувствую. Я имею отвращение к падшим женщинам. Ты пауков боишься, а я этих гадин. Ты ведь, наверно, не изучал пауков и не знаешь их нравов: так и я.
―
Никогда, мама, никакой, — отвечала Кити, покраснев и взглянув прямо в лицо матери. — Но мне нечего говорить теперь. Я… я… если бы хотела, я не знаю, что сказать
как… я не знаю…
Не успела она войти в залу и дойти до тюлево-ленто-кружевно-цветной толпы дам, ожидавших приглашения танцовать (Кити
никогда не стаивала в этой толпе),
как уж ее пригласили на вальс, и пригласил лучший кавалер, главный кавалер по бальной иерархии, знаменитый дирижер балов, церемониймейстер, женатый, красивый и статный мужчина, Егорушка Корсунский.
— Помни, Анна: что ты для меня сделала, я
никогда не забуду. И помни, что я любила и всегда буду любить тебя,
как лучшего друга!
Она вспомнила,
как она рассказала почти признание, которое ей сделал в Петербурге молодой подчиненный ее мужа, и
как Алексей Александрович ответил, что, живя в свете, всякая женщина может подвергнуться этому, но что он доверяется вполне ее такту и
никогда не позволит себе унизить ее и себя до ревности.
Теперь она знала всех их,
как знают друг друга в уездном городе; знала, у кого
какие привычки и слабости, у кого
какой сапог жмет ногу; знала их отношения друг к другу и к главному центру, знала, кто за кого и
как и чем держится, и кто с кем и в чем сходятся и расходятся; но этот круг правительственных, мужских интересов
никогда, несмотря на внушения графини Лидии Ивановны, не мог интересовать ее, и она избегала его.
— Я вот что намерен сказать, — продолжал он холодно и спокойно, — и я прошу тебя выслушать меня. Я признаю,
как ты знаешь, ревность чувством оскорбительным и унизительным и
никогда не позволю себе руководиться этим чувством; но есть известные законы приличия, которые нельзя преступать безнаказанно. Нынче не я заметил, но, судя по впечатлению,
какое было произведено на общество, все заметили, что ты вела и держала себя не совсем так,
как можно было желать.
Она говорила себе: «Нет, теперь я не могу об этом думать; после, когда я буду спокойнее». Но это спокойствие для мыслей
никогда не наступало; каждый paз,
как являлась ей мысль о том, что она сделала, и что с ней будет, и что она должна сделать, на нее находил ужас, и она отгоняла от себя эти мысли.
Что клевер сеяли только на шесть, а не на двадцать десятин, это было еще досаднее. Посев клевера, и по теории и по собственному его опыту, бывал только тогда хорош, когда сделан
как можно раньше, почти по снегу. И
никогда Левин не мог добиться этого.
— Очень можно, куда угодно-с, — с презрительным достоинством сказал Рябинин,
как бы желая дать почувствовать, что для других могут быть затруднения,
как и с кем обойтись, но для него
никогда и ни в чем не может быть затруднений.
Нет, уж извини, но я считаю аристократом себя и людей подобных мне, которые в прошедшем могут указать на три-четыре честные поколения семей, находившихся на высшей степени образования (дарованье и ум — это другое дело), и которые
никогда ни перед кем не подличали,
никогда ни в ком не нуждались,
как жили мой отец, мой дед.
—
Никогда. Предоставь мне. Всю низость, весь ужас своего положения я знаю; но это не так легко решить,
как ты думаешь. И предоставь мне, и слушайся меня.
Никогда со мной не говори об этом. Обещаешь ты мне?… Нет, нет, обещай!…
Переодевшись без торопливости (он
никогда не торопился и не терял самообладания), Вронский велел ехать к баракам. От бараков ему уже были видны море экипажей, пешеходов, солдат, окружавших гипподром, и кипящие народом беседки. Шли, вероятно, вторые скачки, потому что в то время,
как он входил в барак, он слышал звонок. Подходя к конюшне, он встретился с белоногим рыжим Гладиатором Махотина, которого в оранжевой с синим попоне с кажущимися огромными, отороченными синим ушами вели на гипподром.
Со времени того разговора после вечера у княгини Тверской он
никогда не говорил с Анною о своих подозрениях и ревности, и тот его обычный тон представления кого-то был
как нельзя более удобен для его теперешних отношений к жене.
— Я не буду судиться. Я
никогда не зарежу, и мне этого нe нужно. Ну уж! — продолжал он, опять перескакивая к совершенно нейдущему к делу, — наши земские учреждения и всё это — похоже на березки, которые мы натыкали,
как в Троицын день, для того чтобы было похоже на лес, который сам вырос в Европе, и не могу я от души поливать и верить в эти березки!
И действительно, Левин
никогда не пивал такого напитка,
как эта теплая вода с плавающею зеленью и ржавым от жестяной брусницы вкусом. И тотчас после этого наступала блаженная медленная прогулка с рукой на косе, во время которой можно было отереть ливший пот, вздохнуть полною грудью и оглядеть всю тянущуюся вереницу косцов и то, что делалось вокруг, в лесу и в поле.
Мысль искать своему положению помощи в религии была для нее, несмотря на то, что она
никогда не сомневалась в религии, в которой была воспитана, так же чужда,
как искать помощи у самого Алексея Александровича.
— Алексей сделал нам ложный прыжок, — сказала она по-французски, — он пишет, что не может быть, — прибавила она таким естественным, простым тоном,
как будто ей
никогда и не могло приходить в голову, чтобы Вронский имел для Анны какое-нибудь другое значение
как игрока в крокет.
Он и прежде часто испытывал радостное сознание своего тела, но
никогда он так не любил себя, своего тела,
как теперь.
Алексей Александрович откашлялся и, не глядя на своего противника, но избрав,
как он это всегда делал при произнесении речей, первое сидевшее перед ним лицо — маленького, смирного старичка, не имевшего
никогда никакого мнения в комиссии, начал излагать свои соображения.
Несмотря на превосходный урожай,
никогда не было или, по крайней мере,
никогда ему не казалось, чтобы было столько неудач и столько враждебных отношений между им и мужиками,
как нынешний год, и причина неудач и этой враждебности была теперь совершенно понятна ему.
Он знал это несомненно,
как знают это всегда молодые люди, так называемые женихи, хотя
никогда никому не решился бы сказать этого, и знал тоже и то, что, несмотря на то, что он хотел жениться, несмотря на то, что по всем данным эта весьма привлекательная девушка должна была быть прекрасною женой, он так же мало мог жениться на ней, даже еслиб он и не был влюблен в Кити Щербацкую,
как улететь на небо.
— Вы говорите, — продолжала хозяйка начатый разговор, — что мужа не может интересовать всё русское. Напротив, он весел бывает за границей, но
никогда так,
как здесь. Здесь он чувствует себя в своей сфере. Ему столько дела, и он имеет дар всем интересоваться. Ах, вы не были в нашей школе?
А
каким образом знание сложения и вычитания и катехизиса поможет ему улучшить свое материальное состояние, я
никогда не мог понять.
Дело нового устройства своего хозяйства занимало его так,
как еще ничто
никогда в жизни.
Никогда ни с
каким посторонним, ни на
каком официальном визите он не был так ненатурален и фальшив,
как он был нынче.
Анна, думавшая, что она так хорошо знает своего мужа, была поражена его видом, когда он вошел к ней. Лоб его был нахмурен, и глаза мрачно смотрели вперед себя, избегая ее взгляда; рот был твердо и презрительно сжат. В походке, в движениях, в звуке голоса его была решительность и твердость,
каких жена
никогда не видала в нем. Он вошел в комнату и, не поздоровавшись с нею, прямо направился к ее письменному столу и, взяв ключи, отворил ящик.
А так
как нет ничего неспособнее к соглашению,
как разномыслие в полуотвлеченностях, то они не только
никогда не сходились в мнениях, но привыкли уже давно, не сердясь, только посмеиваться неисправимому заблуждению один другого.
— Нет, мы шли только затем, чтобы вас вызвать, и благодарю, — сказала она,
как подарком, награждая его улыбкой, — что вы пришли. Что за охота спорить? Ведь
никогда один не убедит другого.
—
Какое это слово? — сказал он, указывая на н, которым означалось слово
никогда.
Сани у этого извозчика были высокие, ловкие, такие, на
каких Левин уже после
никогда не ездил, и лошадь была хороша и старалась бежать, но не двигалась с места.
—
Как я знал, что это так будет! Я
никогда не надеялся; но в душе я был уверен всегда, — сказал он. — Я верю, что это было предназначено.
Сморщенное лицо Алексея Александровича приняло страдальческое выражение; он взял ее за руку и хотел что-то сказать, но никак не мог выговорить; нижняя губа его дрожала, но он всё еще боролся с своим волнением и только изредка взглядывал на нее. И каждый раз,
как он взглядывал, он видел глаза ее, которые смотрели на него с такою умиленною и восторженною нежностью,
какой он
никогда не видал в них.
Глаза его были широко открыты,
как будто он
никогда не спал.
Он у постели больной жены в первый раз в жизни отдался тому чувству умиленного сострадания, которое в нем вызывали страдания других людей и которого он прежде стыдился,
как вредной слабости; и жалость к ней, и раскаяние в том, что он желал ее смерти, и, главное, самая радость прощения сделали то, что он вдруг почувствовал не только утоление своих страданий, но и душевное спокойствие, которого он
никогда прежде не испытывал.
Никогда еще невозможность в глазах света его положения и ненависть к нему его жены и вообще могущество той грубой таинственной силы, которая, в разрез с его душевным настроением, руководила его жизнью и требовала исполнения своей воли и изменения его отношений к жене, не представлялись ему с такою очевидностью,
как нынче.
Он, столь мужественный человек, в отношении ее не только
никогда не противоречил, но не имел своей воли и был, казалось, только занят тем,
как предупредить ее желания.
Никогда он с таким жаром и успехом не работал,
как когда жизнь его шла плохо и в особенности когда он ссорился с женой.
Он называл Вронского — ваше сиятельство и
никогда, несмотря на приглашения Анны и Вронского, не оставался обедать и не приходил иначе,
как для сеансов.
Первая эта их ссора произошла оттого, что Левин поехал на новый хутор и пробыл полчаса долее, потому что хотел проехать ближнею дорогой и заблудился. Он ехал домой, только думая о ней, о ее любви, о своем счастьи, и чем ближе подъезжал, тем больше разгоралась в нем нежность к ней. Он вбежал в комнату с тем же чувством и еще сильнейшим, чем то, с
каким он приехал к Щербацким делать предложение. И вдруг его встретило мрачное,
никогда не виданное им в ней выражение. Он хотел поцеловать ее, она оттолкнула его.
Сдерживая улыбку удовольствия, он пожал плечами, закрыв глаза,
как бы говоря, что это не может радовать его. Графиня Лидия Ивановна знала хорошо, что это одна из его главных радостей, хотя он
никогда и не признается в этом.
— Нет, — перебила его графиня Лидия Ивановна. — Есть предел всему. Я понимаю безнравственность, — не совсем искренно сказала она, так
как она
никогда не могла понять того, что приводит женщин к безнравственности, — но я не понимаю жестокости, к кому же? к вам!
Как оставаться в том городе, где вы? Нет, век живи, век учись. И я учусь понимать вашу высоту и ее низость.
Она
никогда не чувствовала себя столь униженною,
как в ту минуту, когда, призвав комиссионера, услышала от него подробный рассказ о том,
как он дожидался и
как потом ему сказали: «ответа никакого не будет».
Левин
никогда не называл княгиню maman,
как это делают зятья, и это было неприятно княгине. Но Левин, несмотря на то, что он очень любил и уважал княгиню, не мог, не осквернив чувства к своей умершей матери, называть ее так.
— Да, но в ней нет этой действительности,
как во мне; я понимаю, что он меня
никогда бы не полюбил. Она вся духовная…
— Я только что пришел. Ils ont été charmants. [Они были восхитительны.] Представьте себе, напоили меня, накормили.
Какой хлеб, это чудо! Délicieux! [Прелестно!] И водка — я
никогда вкуснее не пил! И ни за что не хотели взять деньги. И все говорили: «не обсудись», как-то.