Неточные совпадения
Для барона же чувство
быть отцом превышало все блага, какими он только наслаждался на
земле, выключая счастье любить свою милую, прекрасную супругу и
быть ею любиму.
Московия, дикая, но возрождающаяся, с своими беспредельными снегами и лесами, с таинственностью своего азиатизма,
была для многих новооткрытою
землею, богатым рудником для гения человека. Московия, начавшая осиливать внешних и внутренних врагов, нуждалась, на первый раз, в наружном, вещественном образовании.
Если может
быть рай на
земле, так Антон испытал его целый месяц в богемском замке. О! конечно, не променял бы он этого бедного жилища, дикой природы на берегах Эльбы, ласк убогой матери, которой старость мог он успокоить своими трудами и любовью; нет, не променял бы всего этого на великолепные палаты, на старания знатных родителей пристроить его ко двору императора, на раболепную прислугу многочисленных вассалов, которых он властен
был бы травить собаками.
И, верный своему обету, с мыслью
быть полезным матери, науке и человечеству, мечтатель покинул этот рай. Мать благословила его на далекое путешествие в край неизвестный. Она боялась за него, но видела, что Московия сделалась для него обетованною
землею, и могла ли отказать его желаниям?
— Не молитвы, а думы хитрой жду от советника и друга. Твоя голова не горит, не идет кругом, как моя. Ты для меня раз, в другой я для тебя,
будут и за нас, мы за них, круговая порука, хоть стоном пойди
земля! И в других странах, сказывают наши ездоки, знатные люди не иначе крепко держатся.
Надо сказать, что Мамон
был особенно нелюбим народом за то, что, во время нашествия ордынского хана Махмета на русскую
землю, склонял великого князя на робкие меры и во всякое время шептал ему обо всем, что делалось в семейной жизни и на миру.
Вот что, по словам летописца, писал к русскому великому князю Менгли-Гирей, посылая этот дар: «Тебе ведомо, что в эндустанской
земле кердеченом зовут однорог зверь, а рог его о том деле надобен: у кого на руке, как едячи, то лизати, и в той ястве, что лихое зелие
будет, и человеку лиха не
будет».
Выпросив для себя Ордынское подворье и, таким образом, выгнав их из Кремля, Софья навела великого князя на мысль, что они сделались недаром уступчивы и что так же легко
будет выгнать их из русской
земли.
Десятилетней снились палаты и сады, видом не виданные на
земле, и лица красоты неописанной, и голоса, которые
пели, и гусли-самогуды, которые играли, будто над ее сердцем, так хорошо, так умильно, что и рассказать не можно.
Да и ныне, вот как сижу на святой Руси, в палатах белокаменных, в тепле, на суконных полавочниках, у боярина-хлебосольца, и
пью его меды сладкие, сознаться ли вам, мои милостивцы, и ныне сердце просится за тридевять
земель в тридесятое царство.
Антон в
земле чужой
был почти одинок.
Этому давно сущему человеку могло
быть хождения по
земле лет восемьдесят.
Нежная, страстная Гаида поцеловала его поцелуем юга. Так
земля полуденная, в палящие дни, жадно
пьет небесную росу.
— Мы чествуем и кланяемся сестрице твоей, а нашей господыне, великой княгине Софье Фоминишне за то, что она Русь нашу полюбила паче своей родной
земли (да стоит ли упоминать об этой соромной
земле, которую
поедает поганый бесермен, аки татарская саранча). А тебе, господине, деспот аморейский, не пригоже заочно на нашего осподаря Ивана Васильевича ла… (боярин остановился, покачав головою), не пригоже и мне твоей милости молвить худое слово.
По первому призыву его и она решится ехать в эту
землю, которую уже передвинула сердцем ближе к себе: там и смерть
будет сладка в глазах того, кем теперь жизнь только и дорога.
Однако ж он мог похвалиться милостями великого князя, которому приятно
было у новосозданного двора своего видеть иностранцев, приезжавших удивляться его могуществу и разносить потом вести об этом могуществе в своих
землях.
Когда прошло смущение Поппеля, он изъявил желание своего государя получить в дар от Ивана Васильевича живых лосей и вместе одного из вогулят, [Вогуличи, жители Угорской
земли, незадолго до того покоренной Иоанну, ныне обитатели Березовского уезда Тобольской губернии.] которые
едят сырое мясо, и прибавлял, что император злобил на него, почему он в первую поездку свою не привез таких зверей и людей.
— Эренштейн? Да знает ли он, в чью епанчу нарядился!.. Во всей империи и, думаю, во всем мире
есть один только барон Эренштейн; он находится при моем императоре Фридерике III, владеет великими
землями и богаче многих удельных князей русских. Детей он не имеет, и я, рыцарь Поппель, как вы меня видите, удостоен им и императором в наследники знаменитого имени и состояния барона Эренштейна.
В голосе старца дрожали слезы, хотя в строгих очах не
было их. По лицу Хабара слезы бежали ручьем. Он пал в ноги отцу и дал ему обет именем господа, именем матери исправиться отныне и тем заслужить любовь родителей здесь, на
земле, и за гробом. В свидетели брал угодников божиих. Обет
был искренен, силы и твердости воли доставало на исполнение его.
Вообще надо заметить, что человек, по врожденной склонности к красотам природы — может
быть, наследственной от первобытного жильца
земли, — царь ли он или селянин, любит располагать свои жилища на красивых местах.
Но когда Антон услышал имя Анастасии в устах нечистого магометанина — имя, которое он произносил с благоговейною любовью в храме души своей, с которым он соединял все прекрасное
земли и неба; когда услышал, что дарят уроду татарину Анастасию, ту, которою, думал он, никто не вправе располагать, кроме него и бога, тогда кровь бросилась ему в голову, и он испугался мысли, что она
будет принадлежать другому.
Но мало
было для нее, что она увековечила мысль, освободила ее от кабалы давности, от власти папизма, дала человеку на морях неусыпного вожатого и свела для него громовержца на
землю; мало, что подарила человечеству новый мир на его родной планете; нет, эта всепожирающая пытливость ума захотела еще завоевать небо и похитить у него тайны, никому и никогда не доступные.
— Видала не раз. На коня ли садится — под ним конь веселится. Скачет ли — что твой вихрь по вольному полю! — конь огнем пышет, под собою
земли не слышит. По лугу ль едет? — луг зеленеет; через воду? — вода-то лелеет. Не только видала, подивись, свет мой, я
была у него в хороминах.
Не поверх одного моря синего ложится туман, черна мгла, не одну господню
землю кроет темна ноченька, осенняя;
было времечко, налегала на мою грудь беда тяжкая, ретиво сердце потонуло в тоске со кручиною: полюбила я твоего братца Ивана Васильевича.
— Видит бог, пока я жив, тому не бывать. Ее не отдали за моего сына, оставайся же она вечно в девках. Постригись она, зарой себя живую в
землю, что мне до того; а замужем ей не
быть! Взгляни, друже, на меня, на сына: это все их дело. — Сын Мамона, стоявший у постели,
был бледен как смерть; из чахлой груди его по временам отдавался глухой кашель, отзыв смерти, будто из-под склепа.
Мертвый, под могильным камнем, он не услышит себе ни похвалы, ни осуждения; но терзается заранее, если обречен последним, заранее наслаждается, мечтая, как имя его
будет переходить из уст в уста, когда он
будет лежать в
земле.
— Нет, — сказал наконец молодой человек в восторге, которого не в силах
был скрыть, — нет, великий художник; ты творил не на
земли и только для земных, которые разве долго после нас придут и силою Архимедова рычага заменят миллионы сил человеческих.
На великом князе
был кафтан становой по серебряной
земле с зелеными листьями, зипун из желтого атласа, ожерелье из лал и яхонтов; грудь осенялась крестом из кипарисова дерева с мощами; ноги, обутые в башмаки, отороченные золотом по белому сафьяну, покоились на бархатной колодке.
— Ты спрашиваешь нас, любо ли нам от цесаря хотеть кралем поставлену
быть на нашей
земле. Знай, лицарь Поплев, мы, божиею милостию, государи на своей
земле изначала, от первых своих прародителей; поставление имеем от бога, как наши прародители, так и мы, и просим только бога, чтобы он дал нам и нашим детям и до века в том
быть, как мы ныне государи на своей
земле. А поставления как мы наперед сего не хотели ни от кого, так и ныне не хотим.
Насладившись торжеством своим, он спешил, однако ж, ободрить посла милостивым словом: ему не хотелось разорвать дружбу свою с немецкими
землями, которая только что возникла, тем более что известны ему
были другие предложения посла, льстившие его самолюбию.
Был еще вызов Поппелев, чтобы Иоанн запретил псковитянам вступаться в
земли «ливонских немцев, подданных империи».
Наконец и он, утомленный своим путем, готов
был упасть на грудь
земли.
Захарий не договорил — что-то просвистало мимо ушей его. Это
была стрела, пущенная одним из погони в то место, где находился говоривший. Испуганный, он наклонился до
земли, дернул своего спутника за кафтан и начал нырять в тумане, почти на четвереньках, к стороне посада. Ничего лучше не мог сделать Антон, как последовать за ним, не отставая.
— Скажи, добрый Захарий, что я счастлив… как можно
быть только счастливому на
земле. Передай ей все, что ты обо мне знаешь, и любовь мою к Анастасии, и согласие ее отца, и милости ко мне русского государя. В довольстве, в чести, любим прекрасною, доброю девушкою, под рукою и оком божьим — чего мне недостает! Да, я счастлив. Сказал бы вполне, да только мне недостает присутствия и благословения матери! Попроси, чтобы она довершила мое благополучие, приехала хоть взглянуть на мое житье в Москве.
Они простились. Когда Антон выезжал со двора, слуга его, недокрещенец, подошел к нему, чтобы также проститься: он ехал с своим наставником и покровителем в дальние
земли. Молодой человек умел и в этом случае оценить тонкое чувство еврея. Не легко
было б иметь в услугах еретика, отступника от Христова имени! Возвращаясь домой, он разбирал благородные чувства жида с особенною благодарностью, но обещал себе сделать приличное омовение от нечистоты, которою его отягчили руки, распинавшие Спасителя.
Невольно взглянул он на стену… При слабом свете ночника роковые имена несчастливцев, которых он в этой тюрьме сменил и которые уж исчезли с
земли, выступили из полумрака и бросились к нему в глаза. Красноречивые надгробные надписи! Почему ж и ему не поставить себе такого ж памятника? Может
быть, в его клеть придет скоро новый жилец и станет также пробегать эти строки. Он
будет тогда не один, он окружит себя семейством
былых товарищей и поведет с ними сердечную беседу.
Антон сыскал гвоздь и начертал на стене четыре слова: liebe Mutter, liebe A…, [Дорогая мать, дорогая А… (нем.)] прощальные с
землею слова или, что все равно, с теми, кого не
было для него дороже на
земле. Писав их, он обливался слезами, как будто вырывался из объятий милой матери, милой невесты, чтобы никогда их не увидеть.
Вы знаете по истории, что казнь врача привела в ужас всех иностранцев, живших тогда в Москве, что Аристотель бежал
было в свою
землю, что «князь великий пойма его и, ограбив, посади на Онтонове дворе за Лазарем святым», что художник исполнил обет свой — докончил храм Успения пресвятой богородицы. Но что после сделалось с ним, с сыном его, куда след их девался — нигде не отыщете. Напрасно сердце ваше спрашивает, где лежит прах их… Бог весть!