Неточные совпадения
— Если я вам не в тягость, я
буду очень рад, — сказал он просто. — Тем более что у меня сегодня сумасшедшие деньги. «Днепровское слово»
заплатило мне гонорар, а это такое же чудо, как выиграть двести тысяч на билет от театральной вешалки. Виноват, я сейчас…
— Потому что Сергей Иваныч ему по морде дали… Из-за Нинки. К Нинке пришел один старик… И остался на ночь… А у Нинки
был красный флаг… И старик все время ее мучил… А Нинка
заплакала и убежала.
— Э! Чепуха! Хороший товарищ
выпить на чужой счет. Разве вы сами не видите, что это самый обычный тип завсегдатая при публичном доме, и всего вероятнее, что он просто здешний кот, которому
платят проценты за угощение, в которое он втравливает посетителей.
— Вы знаете, мне все равно, что трефное, что кошерное. Я не признаю никакой разницы. Но что я могу поделать с моим желудком! На этих станциях черт знает какой гадостью иногда накормят.
Заплатишь каких-нибудь три-четыре рубля, а потом на докторов пролечишь сто рублей. Вот, может
быть, ты, Сарочка, — обращался он к жене, — может
быть, сойдешь на станцию скушать что-нибудь? Или я тебе пришлю сюда?
Он в совершенстве знал вкусы всех своих высокопоставленных потребителей: одни из них любили необыкновенно причудливый разврат, другие
платили бешеные деньги за невинных девушек, третьим надо
было выискивать малолетних.
Не
плачь ты, Маруся,
Будешь ты моя,
Как отбуду призыв,
Женюсь на тебя.
— Ты правду говоришь, Женька! У меня тоже
был один ёлод. Он меня все время заставлял притворяться невинной, чтобы я
плакала и кричала. А вот ты, Женечка, самая умная из нас, а все-таки не угадаешь, кто он
был…
Тут бедной Любке стало еще хуже. Она и так еле-еле поднималась одна, а ей пришлось еще тащить на буксире Лихонина, который чересчур отяжелел. И это бы еще ничего, что он
был грузен, но ее понемногу начинало раздражать его многословие. Так иногда раздражает непрестанный, скучный, как зубная боль,
плач грудного ребенка, пронзительное верещанье канарейки или если кто беспрерывно и фальшиво свистит в комнате рядом.
— Я тебе верю, дитя мое, — сказал он тихо, поглаживая ее волосы. — Не волнуйся, не
плачь. Только не
будем опять поддаваться нашим слабостям. Ну, случилось пусть случилось, и больше не повторим этого.
— Я бы ее, подлую, в порошок стерла! Тоже это называется любила! Если ты любишь человека, то тебе все должно
быть мило от него. Он в тюрьму, и ты с ним в тюрьму. Он сделался вором, а ты ему помогай. Он нищий, а ты все-таки с ним. Что тут особенного, что корка черного хлеба, когда любовь? Подлая она и подлая! А я бы, на его месте, бросила бы ее или, вместо того чтобы
плакать, такую задала ей взбучку, что она бы целый месяц с синяками ходила, гадина!
Понятно, в конце концов случилось то, что должно
было случиться. Видя в перспективе целый ряд голодных дней, а в глубине их — темный ужас неизвестного будущего, Любка согласилась. на очень учтивое приглашение какого-то приличного маленького старичка, важного, седенького, хорошо одетого и корректного. За этот позор Любка получила рубль, но не смела протестовать: прежняя жизнь в доме совсем вытравила в ней личную инициативу, подвижность и энергию. Потом несколько раз подряд он и совсем ничего не
заплатил.
Если бы она не
плакала, то, вероятно, ей просто дали бы отступного и она ушла бы благополучно, но она
была влюблена в молодого паныча, ничего не требовала, а только голосила, и потому ее удалили при помощи полиции.
— А скажи, душенька, — спросила она еле слышно, так, что кадет с трудом разбирал ее слова, — скажи еще одно: а то, что ты
платил деньги, эти поганые два рубля, — понимаешь? —
платил за любовь, за то, чтобы я тебя ласкала, целовала, отдавала бы тебе свое тело, — за это
платить тебе не стыдно
было? никогда?
— Ах ты, глупыш, глупыш! Ну, не сердись — возьму я твои деньги. Только смотри: сегодня же вечером пожалеешь,
плакать будешь. Ну не сердись, не сердись, ангел, давай помиримся. Протяни мне руку, как я тебе.
«Я к Вам являюсь от той, которая однажды в доме, неназываемом громко,
плакала, стоя перед Вами на коленях, после того, как Вы
спели романс Даргомыжского.
В коридоре
было чуть посветлее, и когда сторож опустил свою ужасную ношу на пол, то Тамара на мгновение закрыла лицо руками, а Манька отвернулась и
заплакала.