Неточные совпадения
— Конечно, — прибавлял Корытников, — я знал,
что иду почти на верную смерть, я понимал всю страшную опасность своего положения; но я шел… я шел… puisque la noblesse oblige… [Поскольку положение обязывает… (фр.).] Это был мой
долг.
— Непременно… и даже сегодня… Мой
долг — быть там! — немножко рисуясь, ответил барон, внутренно весьма довольный собою по двум причинам: во-первых,
что успел отчасти заявить свою будущую неустрашимость, а во-вторых, тем,
что возбудил участие и даже опасение за свою личность такой прелестной особы. В эту минуту он почувствовал себя, в некотором роде, героем.
Слово святого костела и тайна конфессионала сделали, с помощию Бога, то,
что те лица и даже целые семейства, которые, живя
долгие годы в чуждой среде, оставили в небрежении свой язык и даже национальность, ныне вновь к ним вернулись с раскаянием в своем печальном заблуждении и тем более с сильным рвением на пользу святой веры и отчизны.
— Ваше преосвященство, — возразил губернатор, — моему сердцу жаль его, может, не менее,
чем вам; но… сердце человека должно молчать там, где действует неуклонный
долг администратора.
— Не делалось, а делается, — с значительным ударением, скромно поправил владыка; — и вот именно, в качестве администратора моей епархии, на обязанности коего лежит, между прочим, блюсти за духовною нравственностью своей паствы, я считаю
долгом своим обратить внимание вашего превосходительства на то,
что ныне делается в здешней воскресной школе.
Чиновный люд, усматривая особенное внимание, оказываемое графу со стороны губернаторской четы, по
долгу служебного рвения, утроил свою почтительность к политическому высланцу: это показывало и внутреннюю либеральность чиновничьего люда, и тонкое понимание служебно-дисциплинарных отношений, потому
что «ежели сам губернатор, то мы и тем паче…».
— Опять маленькое резонерство! — подхватил Хвалынцев. — Это говорит голова или, пожалуй, сознание
долга, но никак не сердце. Такого нестоящего человека как ни люби, а наконец все-таки станешь к нему равнодушною. Тогда
что?
Самолюбие, сознание человеческого своего достоинства, чувство
долга, наконец, не позволяют мне смалодушничать, бросить все, признать себя побежденным и бежать отсюда; я еще борюсь пока и буду бороться, но борьба подчас чересчур уже тяжела становится — тяжела потому,
что бесцельна, потому
что этим донкихотским боем с ветряными мельницами только свое я, свое самолюбие тешишь, а в результате бокам твоим все же больно!
Арест у Свитки хотя тоже требовал этого последнего лишения, но все же не на столь
долгий срок, и все же, в сущности, этот последний арест был несравненно легче первого, уже потому,
что он мог быть только добровольным.
Да самое лучшее вот
что: если вы так живо принимаете это к сердцу, приезжайте ко мне, мне будет очень приятно видеть вас у себя, — сказал он, радушно пожимая руку студента, — и незачем откладывать в
долгий ящик, приезжайте сегодня же вечером, часу в восьмом, у меня мы и потолкуем, а я постараюсь убедить вас довольно осязательными документами.
И вам, господа русские, вам, честное, молодое поколение, пора, наконец, проснуться от
долгой русской летаргии; и вы сами с своим развитием должны же понять,
что ваш первый, священный
долг освободить Польшу и даже идти за нее передовыми бойцами, потому
что, освобождая Польшу, вы освобождаете и Россию, себя освобождаете!
Боже,
что Польшу родимую нашу
Славой лелеял столь
долгие веки,
Ты, отвращавший нам горькую чашу
Броней своей всемогущей опеки,
Ныне к Тебе мы возносим моленье:
Отдай нам свободу! Пошли избавленье!
Хвалынцев явился со всею аккуратностью новичка, усердно стремящегося к исполнению своего
долга,
что для самолюбия всевозможных доброхотных новичков вообще бывает лестно и утешительно: это обыкновенно тешит их на первое время.
— Хотя я и гражданский человек, но… одобряю! — заметил, с благосклонным жестом, его превосходительство. — Военная служба для молодого человека не мешает… это формирует, регулирует… Это хорошо, одним словом!.. Постарайтесь и на новом своем поприще стойко исполнять то, к
чему взывают
долг и честь и ваша совесть. Я надеюсь,
что вы вполне оправдаете ту лестную рекомендацию, которую сделал мне о вас многоуважаемый Иосиф Игнатьевич.
Сборы были не
долгие, и часа через полтора Хвалынцев уже переехал на квартиру Свитки. Он решил себе,
что во всяком случае надо поехать к Стрешневым. Пришла было ему мысль заменить собственное посещение письмом, и он даже сел к столу и принялся за писание, но дело как-то не клеилось.
Когда друзья посвятили Малгоржана в свой проект, то Малгоржан сильно поморщился, однако же после довольно
долгих и энергических убеждений, боясь потерять репутацию «нового человека» и уважение Луки и Моисея, склонился на их доводы, склонился с затаенным сокрушением сердца, ибо втайне ласкал себя приятною мыслию,
что эти шестьдесят тысяч в силу, так сказать, нравственного сродства с Сусанной принадлежат и ему в некотором смысле.
Бейгуш с улыбкой, в которой выражалась явная затруднительность дать ей какой-либо ответ на это, только плечами пожал; но из двух «вопросов», возбужденных Лидинькой, возник очень оживленный и даже горячий спор, в котором приняла участие большая часть присутствующих. И после
долгих пререканий порешили наконец на том,
что ни снимать салоп, ни целовать руку мужчина женщине отнюдь не должен. Лидинька искренно торжествовала.
Когда же, наконец, был порешен вопрос о поцелуе и салопе, нестройный говор затих и наступила минута мимолетного, но почти общего молчания,
что иногда случается после
долгих и горячих словопрений.
Да
что такое этот ваш
долг честь-то?
Полояров распоряжался кассой и вообще был главным администратором коммуны. Раз в месяц он обязан был в общем собрании представлять членам-общежителям отчет во всех приходах и по всем расходам, употребленным на общие нужды. Потому у Ардальона чаще и больше,
чем у других, водились деньги. В крайнем же случае он всегда обращался либо к Сусанне, либо к князю Сапово-Неплохово с просьбой дать в
долг на имя коммуны, и конечно, никогда почти не получал отказа: делал
долг ведь не Ардальон, а коммуна!
Я, как честный человек, считаю с своей стороны
долгом предупредить тебя,
что я не возьму на себя ни малейшей заботы об этом ребенке, если ты вздумаешь делать глупости, оставлять его.
Мы еще вменяли себе в гражданский
долг делать им грациозные книксены, приправленные сентиментальными улыбками. Мы слыхали только,
что поляки хотят свободы — и этого словца для нас было уже достаточно, чтобы мы, во имя либерализма, позволили корнать себя по Днепр, от моря до моря. Они говорили нам,
что «это, мол, все наше» — мы кланялись и верили. Не верить и отстаивать «захваченное» было бы не либерально, а мы так боялись, чтобы кто не подумал, будто мы не либеральны.
Против более
чем двухтысячной толпы, расточительно-щедрой в своем деспотически-злобном опьянении на всяческую хулу, оскорбление и насилие, стоял один человек, не защищенный ничем, кроме своего личного убеждения, кроме непоколебимого, глубокого сознания
долга, права и чести.
— Не стоит благодарности-с, ваше превосходительство… Помилуйте-с… Мой
долг… рад живот положить!.. Какое распоряжение изволите теперь сделать-с?.. В острог?.. — Очень хорошо-с. Ну, любезнейшие, пожалуйте-с!.. Милости просим на казенное содержание!.. А
что? Будете теперь сомневаться, от кого мы письма получаем? Будете требовать отчетов? ась?..
«Сим имею честь, по
долгу верноподданнической присяги и по внушению гражданского моего чувства, почтительнейше известить,
что вольнопроживающий в городе Санкт-Петербурге нигилист Моисей Исааков Фрумкин распространяет пропаганду зловредных идей, вредящих началам доброй нравственности и Святой Религии, подрывающих авторитет Высшей Власти и Закона, стремящихся к ниспровержению существующего порядка и наносящих ущерб целости Государства. А посему…»
— О нет!.. Помилуйте, как это вы можете думать!.. Но… знаете ли —
что делать! уж это наша обязанность такая… наш
долг, так сказать…
Поклонник герценовского стиля очень любезно извинился перед всеми членами коммуны,
что по
долгу службы нашелся в необходимости обеспокоить их в такую позднюю пору, и еще любезнее предложил Полоярову надеть чуйку и следовать по назначению вместе с обыскной комиссией.
«Сим имею честь, по
долгу верноподданнической присяги и по внушению гражданского моего чувства, почтительнейше известить,
что вольнопроживающий в городе Санкт-Петербурге (следует адрес) нигилист Ардальон Михайлов Полояров имеет весьма зловредное влияние на некоторых лиц, проживающих в одной с ним квартире.
Впрочем, Фрумкину не для
чего уже было восставать против Ардальона. Во время его ареста практичный Моисей сумел так ловко обделать свои делишки,
что за
долги коммуны, принятые им на себя, перевел типографию на свое имя, в полную свою собственность, совсем уже забрал в руки юного князя и кончил тем,
что в одно прекрасное утро покинул вместе с ним на произвол судьбы коммуну и ее обитателей. Князь переселился к Фрумкину мечтать о скорейшем осуществлении «собственного своего журнала».
Государь император, имея в виду,
что при многих воинских частях также учреждены воскресные бесплатные школы,
что по затруднительности за ними надзора злоумышленные люди могут и в этих школах проводить вредные и ложные учения,
что притом обнаружены уже некоторые преступные покушения увлечь и нижних чинов к нарушению
долга службы и присяги, высочайше повелеть соизволил, в предупреждение могущих быть пагубных последствий, ныне же закрыть все учрежденные при войсках воскресные школы и вообще всякие училища для лиц, не принадлежащих к военному ведомству, и впредь никаких сборищ посторонних людей в зданиях, занимаемых войсками, отнюдь не допускать».