Неточные совпадения
Пили и многие другие здоровья: и за присутствующих, и за отсутствующих, и за прекрасный пол славнобубенский, и за
того, кто
любит кого, и за гражданственное преуспеяние, и за развитие кого-то и чего-то, и за прогресс нашего времени, и за цивилизацию, и наконец даже за здоровье клубного метрдотеля Кириллы.
—
То есть меня-то, собственно, оно нисколько не интересует, — уставя глаза в землю и туго, медленно потирая между колен свои руки, стал как-то выжимать из себя слова Полояров, — а я, собственно, потому только спрашиваю, что
люблю все начистоту: всегда, знаете, как-то приятней сразу знать, с кем имеешь дело.
— Ну, уж я вам доложу-с — по моему крайнему убеждению вот как выходит, — заговорил Полояров, — я поляков
люблю и уважаю; но коли поляк раз вошел на эдакую службу, так уж это такой подлый кремень, который не
то что нас с вами, а отца родного не пощадит! Это уж проданный и отпетый человек! в нем поляка ни на эстолько не осталось! — заключил Ардальон, указывая на кончик своего мизинца, — и все безусловно согласились с его компетентным мнением.
— По пословице, родной, по пословице. А ты, мой батюшка, все шалберничаешь, — погрозила она ему пальцем; — а нет
того, чтобы зайти к старухе посидеть!.. Приходи, что ли; в бостон по старой памяти поиграем. А мне кстати из деревни медвежьи окорока прислали, ты ведь
любишь пожрать-то?
— Скажите, пожалуйста! Да в чем это любовь-то ваша? — с пренебрежением выдвинула она свои губки. — Велика заслуга — любовь! Каждое животное, собака — и
та любит щенят своих: просто, животно-эгоистическое чувство и больше ничего! Это очень естественно!
— Папахен, милый мой! — обняла Лубянского девушка, удерживая его дрожащие руки, — ей-Богу, все это напрасно! Ну, что за трагикомедия? И все из-за таких пустяков! Ну, можешь успокоиться: я все
та же и
люблю тебя по-прежнему. Довольно с тебя этого?
Непомук Анастасьевич
любил хорошо поесть и хорошо выпить в хорошей, интимной компании, а так как теперь собралась у него компания самая хорошая и самая интимная, и так как при этом все обретались в самом счастливом, в самом праздничном настроении духа,
то Непомук достаточно успел уже оказать подобающую честь разным соленьям и сырам, пропустив предварительно две веселые рюмочки хорошей старой водки, которую «презентовал» ему любезный ксендз-пробощ, и теперь готовился оказать еще более подобающую честь огромному ростбифу, который будет запит великолепным английским элем.
— Ну, вот видишь, ты молчишь, ты сердишься!.. Зачем все это! Не лучше ли прямо?.. — На ресницах ее задрожали слезы. — Милый ты мой!.. Ты знаешь, что мне лично, пожалуй, и не нужно этого пустого обряда: я и без
того люблю тебя — ведь уж я доказала!.. Мне ничего, ничего не нужно, но отец… ведь это ради отца… Я ведь понимаю, что и ты-то ради него только решился. Милый мой! я тебя еще больше полюбила за эту жертву.
— Ну, уж что сказано раз… так уж нечего говорить, — пробурчал наконец Ардальон сквозь зубы, в каком-то раздумье. — Да, пожалуйста, слезы-то в сторону! — прибавил он, заметив, что невеста вытерла платком свои глаза; — терпеть не могу, когда женщины плачут: у них тогда такое глупое лицо — не
то на моченую репу, не
то на каучуковую куклу похоже… Чего куксишь-то? Полно!.. Садись-ка лучше ко мне на колени — это я, по крайности,
люблю хоть; а слезы — к черту!
Я
люблю вас и, сколь ни горестно это, вижу
тем не менее, что нам необходимо расстаться.
— Тут нет, мне кажется, ни лучше, ни хуже, — столь же серьезно продолжала девушка. — Может быть, я даже могла бы полюбить и очень дурного человека, потому что
любишь не за что-нибудь, а
любишь просто, потому что любится, да и только. Знаете пословицу: не пó хорошу мил, а пó милу хорош. Но дело в
том, мне кажется, что можно полюбить раз, да хорошо, а больше и не надо! Больше, уж это будет не любовь, а Бог знает что! Одно баловство, ну, а я такими вещами не
люблю баловать.
— Скажу вам на это вот что: да, если я полюблю человека,
то хотела бы
любить его откровенно и прямо, не стыдясь глядеть в глаза целому свету, не прятаться, не скрывать свою любовь, а говорить всем: да, мол, я
люблю его!
Девушка
любила быть с ним и говорить с ним, а молодое весеннее чувство меж
тем обоим закрадывалось в душу, и как это сделалось — они сами
того не знали и не замечали; а оно шло все дальше и все глубже запускало в сердце свои живучие молодые корни.
Они ни разу даже не подумали об этом чувстве, ни разу не позаботились заглянуть вовнутрь себя и дать себе отчет о
том, что это такое; слово «
люблю» ни разу не было сказано между ними, а между
тем в этот час оба инстинктивно как-то поняли, что они не просто знакомые, не просто приятели или друзья, а что-то больше, что-то ближе, теплей и роднее друг другу.
Попечитель объяснил, что все это не его распоряжения, что он
любит университет и студентов, а доказательство
тому было не далее, как третьего дня, в Колокольной улице, где, если бы не он, весьма легко могло бы произойти кровавое столкновение, и что, наконец, депутаты арестованы административною властью в смысле зачинщиков всех происшедших беспорядков.
Девушка эта
любит, конечно, эгоистически,
то есть прежде всего для самой себя и едва ли захочет жертвовать женихом для какого бы
то ни было дела.
— Впрочем, я
люблю баловать себя только тогда, когда это возможно, — продолжала она, — а
то я могу совершенно спокойно обходиться и без малейшего комфорта. Для меня это все равно.
Но когда уязвленная гордость, самолюбие и пренебреженная любовь болезненно напоминали ей, что ведь это она, она сама оставлена и забыта, что все это сделано для какой-то другой — в душе ее закипало и ревнивое чувство злобы против Хвалынцева, и эгоистическое умаление
того самого поступка, который за минуту ей нравился и, может, продолжал бы нравиться, если бы Хвалынцев был для нее посторонним, чужим человеком, если б она
любила не его или никого не
любила.
Такие натуры, действительно,
любят раз да хорошо; в них это чувство зарождается тихо, кроется и коренится глубоко и высказывается просто, без аффектаций, да кроме
того, эти натуры еще не
любят казать его пред посторонними глазами.
Татьяна между
тем очень хорошо это видела и понимала, что маленький математик
любит ее так же тихо и глубоко, как она Хвалынцева.
В сущности, Лидинька не понимала Стрешневой, да никогда и не задавалась мыслью понять ее; но так как раз уже установилось между ними доброе знакомство, и так как Стрешнева оказывала ей некоторое внимание, всегда была очень мила и ласкова с нею, и наконец, так как она, благодаря себе и тетке, была довольно хорошо и независимо поставлена в славнобубенском «обществе»,
то Лидинька и считала за лучшее сохранять с ней свои хорошие отношения и по-своему даже «
любила» ее.
Девушка слегка колебалась, но потом в молчании и не глядя на него, медленно и холодно протянула ему руку. Бог ее знает — а только она и сама-то хорошенько не понимала, презирает ли, ненавидит ли, или все еще
любит этого человека. А по правде сказать, в ее чувстве к нему тлелось пока еще и
то, и другое, и третье…
Этот проект создался молодым затаенным горем, опасностью огласки, стыдом перед целым городом, мыслью о горьком позоре старого отца, которого она по-свóему
любила детски-деспотическою любовью, а с
тех пор как, покинутая Полояровым, осталась одна со своей затаенной кручиной, полюбила его еще более, глубже, сердечнее, серьезней.
У Лидиньки Затц чуть ли не каждую неделю являлись какие-нибудь новые великие начинания:
то она на юридическом факультете лекции слушает,
то в анатомический театр в медицинскую академию бегает и все норовит «запустить скальпель в кадавер» (Лидинька очень
любит такие слова),
то она швейному,
то переплетному делу обучается,
то в наборщицы поступает,
то стенографии учится,
то в акушерки готовится,
то вдруг детей обучает и открывает у себя бесплатную школу.
Расплодилось множество людей, желавших сделаться эффектными жертвами, людей, игравших роль
того самого матроса, который до
того любил генерала Джаксона, что, не зная, чем бы лучше доказать ему любовь свою, бросился с высоты мачты в море, провозгласив: «Я умираю за генерала Джаксона!» — И это великое множество, бесспорно, были в большинстве своем даже хорошие и честные люди, и о них можно разве пожалеть, что такой энтузиазм не нашел себе тогда более достойного применения.
Я сам подчас увлекаюсь и
люблю помечтать о
том, о сем, но… практики при этом никогда не забываю!
Правда,
любил он постоянно мечтать о возрождении человечества для нового духа и новой жизни в алюминиевых фаланстерах — но что ж из
того?
—
Те,
те,
те!.. Что я слышу?! Медовый месяц не кончился, а он на квинту?.. Или жена не
любит?
— Ну меньше нет. Пожалуйте сдачи, а
то и на извозчика не будет, — сказал он, кладя на стол бумажку. — А может, хотите еще попытать счастья? — заманчиво подмигнул ей пан грабя. — Вишь, вам все идет «
любишь да
любишь!» Какая, право, счастливая! И в жизни везет, и в картах везет, и в любви везет! Так что же, угодно еще немножко?
Сусанне только этого и нужно было. Она верила в светлое будущее, верила в возможность прожить хорошо и счастливо без копейки,
то есть вернее сказать, едва ли понимала она, что значит жизнь без копейки, с вечным трудом и заботой. Доселе испытывать этого ей еще не доводилось, и потому взгляд ее на жизнь был и легок, и поверхностен. С ее расплывающейся добротой, с ее распущенною беспечностью ей нужна была только ласка человека, которого она
любила в данную минуту.
— Это совсем другое, — возразил Бейгуш. —
Те наши враги, и мы их ненавидим; но это моя жена, которая меня
любит.
— А ты ее
любишь? — все
тем же насмешливым, но серьезным тоном спросил Слопчицький.
И эта возможность действительно была, потому что Сусанна чувствовала над собою превосходство его нравственной силы, потому что ей нужно было, и она даже сама хотела, чтобы ее «в руках держал»
тот, кого она
любит, потому что, наконец, в Бейгуше были все данные, необходимые для этого, данные, которых — увы! совсем не обреталось ни в покойнике Стекльштроме, ни в восточном кузене Малгоржане.
Впрочем, ни
того, ни другого она, в сущности, никогда не
любила.
И между
тем Бейгуш не чувствовал в себе отступника. Он все-таки горячо
любил и этих людей, и дело, но столь же горячо
любил и Сусанну.
В уме своем он уже решил, что этому не бывать ни под каким условием; но в
то же время боялся, что слишком тепло
любит ее для
того, чтоб ее просьбы и слезы не поколебали его решимости, и потому он делал все это втайне.
Но вообще, если
любишь меня,
то не распространяйся и как можно менее говори обо мне.