Неточные совпадения
— Мм… сомневаюсь, — покачал головой полковник, — да если бы и удалось, я все-таки не рискнул бы отпустить вас. Помилуйте, на нас лежит,
так сказать, священная обязанность охранять спокойствие и безопасность граждан, и
как же ж вдруг отпущу я вас, когда вся местность,
так сказать, в пожаре бунта? Это невозможно. Согласитесь сами, — моя ответственность… вы, надеюсь, сами вполне понимаете…
Для их
же собственной пользы и выгоды денежный выкуп за душевой надел заменили им личной работой, — не желают: «мы-де ноне вольные и баршшыны не хотим!» Мы все объясняем им, что тут никакой барщины нет, что это не барщина, а замена выкупа личным трудом в пользу помещика, которому нужно
же выкуп вносить, что это только
так, пока — временная мера, для их
же выгоды, — а они свое несут: «Баршшына да баршшына!» И вот,
как говорится, inde iraе [Отсюда гнев (лат.).], отсюда и вся история… «Положения» не понимают, толкуют его по-своему, самопроизвольно; ни мне, ни полковнику, ни г-ну исправнику не верят, даже попу не верят; говорят: помещики и начальство настоящую волю спрятали, а прочитали им подложную волю, без какой-то золотой строчки, что настоящая воля должна быть за золотой строчкой…
— Ай-ай-ай, Лев Александрович!
Как же ж это вы
так легкомысленно относитесь к этому! «Пускай едет»! А
как не уедет? А
как пойдет в толпу да станет бунтовать, да
как если — борони Боже — на дом нахлынут? От подобных господчиков я всего ожидаю!.. Нет-с, пока не пришло войско, мы в блокаде, доложу я вам, и я не дам лишнего шанса неприятелю!.. Выпустить его невозможно.
Как только в городе Славнобубенске была получена эстафета полковника Пшецыньского,
так тотчас казачьей сотне приказано было поспешно выступить в село Высокие Снежки и послано эстафетное предписание нескольким пехотным ротам, расположенным в уезде на ближайших пунктах около Снежков, немедленно направиться туда
же.
А между тем к нему, точно
так же,
как и к Хвалынцеву, вздумали было нахлынуть сивобородые ходоки за мир, но генеральский адъютант увидел их в окно в то еще время,
как они только на крыльцо взбирались, и не успев еще совершенно оправиться от невольного впечатления,
какое произвел на него тысячеголосый крик толпы, приказал ординарцам гнать ходоков с крыльца, ни за что не допуская их до особы генерала.
— Да ведь это по нашему, по мужицкому разуму — все одно выходит, — возражали мужики с плутоватыми ухмылками. — Опять
же видимое дело — не взыщите, ваше благородие, на слове, а только
как есть вы баре,
так барскую руку и тянете, коли говорите, что земля по закону господская. Этому никак нельзя быть, и никак мы тому верить не можем, потому — земля завсягды земская была, значит, она мирская, а вы шутите: господская! Стало быть, можем ли мы верить?
— Да
какие же мы бунтовщики! — послышался в толпе протестующий говор. — И чего они и в сам деле, все «бунтовщики» да «бунтовщики»! Кабы мы были бунтовщики, нешто мы стояли бы
так?.. Мы больше ничего, что хотим быть оправлены, чтобы супротив закону не обижали бы нас… А зачинщиков…
Какие же промеж нас зачинщики?.. Зачинщиков нет!
Либерально-почтительный адъютант был того
же мнения и в душе даже
как будто подбодрился тем, что в
такую минуту близ него есть люди, разделяющие его собственное убеждение.
— Ну, вот,
как вы все понимаете! — чуть-чуть подфыркнул предводитель. — «Не сделал!» ну, все равно сделает! Это все равно.
Так как же? Подпишетесь?
— Что ж это плохо собираются! — суетливо пищал дохленький блондинчик, то обращаясь к окружающим, то на цыпочках устремляя взгляд вдаль по улице. — Ай-ай, господа,
как же это
так!.. Наши еще не все налицо… Пожалуйста
же, господа, смотрите, чтобы все
так,
как условлено!.. Господа!.. господа! после панихиды — чур! не расходиться!.. Пожалуйста, каждый из вас пустите в публике слух, чтобы по окончании все сюда, на паперть: Ардальон Михайлович слово будет говорить.
Такая мысль не могла не прийтись по вкусу гимназистам, и потому исполнение ее нимало не замедлилось. Один шустрый мальчуган пробрался
как раз к частному, стал совсем близко его и — точь-в-точь по рецепту Полоярова — опустясь с земным поклоном на колени, приблизил свечу свою к краю форменного пальто пристава. Толстый драп тотчас
же задымился и распространил вокруг себя запах смрадной гари.
Вдруг подожженный частный обернулся и поймал школьника на месте: тотчас
же он его цап за руку и кивнул своему помощнику. Но
так как помощник не замечал начальничьего кивка, то частный самолично повел мальчугана из церкви.
— Я-то? — отозвался Ардальон с тою снисходительною усмешкою,
какою взрослые улыбаются маленьким детям. — Вы, Лубянская, говорю я вам, вечно одни только глупости болтаете! Ну черта ли я заступлюсь за него, коли там и без меня довольно! Мой голос пригодится еще сегодня
же для более серьезного и полезного дела — сами знаете;
так черта ли мне в пустяки путаться!
Потом с точно
таким же наслаждением он наполнил другую для самого себя и, придвинув возможно ближе свое кресло, уселся
как раз против Пшецыньского, затем, тихо дотронувшись обеими ладонями до его коленей и пытливо засматривая в его глаза, спросил каким-то нежно-ласковым,
как бы расслабленным и в то
же время таинственно-серьезным тоном...
— Юж! — махнув рукою, тихо засмеялся ксендз-пробощ. — И теперь вот, я думаю, где-нибудь по кабакам шатается! На другой
же день,
как приехал,
так и отправился в веси. Лондонских прокламаций понавез с собою — ловкий человек, ловкий!
— Но…
как же это
так, ей-Богу!.. Одному-то?.. Уж лучше бы как-нибудь вместе… Я тоже не хочу домой к себе… У меня тоже ведь не безопасно… Уж, право, лучше бы вместе…
— Эх!..
Как же это
так! — с раздумчивым сожалением прицмокнул да покачал головою опешенный Петр Петрович. — Ну, жаль, очень жаль!.. Ее превосходительство была
так милостива, сама даже предложила… Мы
так надеялись… Очень, очень жаль… А участие ее много помогло бы доброму делу… Много помогло бы!
— Ну, вот вздор
какой, «не помню»!.. На прошлой неделе читал
же у меня в классе, а тут вдруг «не помню»!.. Э, батюшка, я не знал, что вы
такой трус!
— Ну, вот вздор
какой! Я ведь только
так… — пошутил, отклонился учитель, все в том
же солидном тоне.
Лучше
же умыть руки, сделать достодолжное и — дальнейшее предоставить администрации:
как там себе хотят,
так пусть и делают, абы мы в стороне были!
— А вот что было бы не дурно! — придумал студент по прошествии некоторого времени. — У меня там, в нумере, есть с собою револьвер,
так мы вот что: завтра утром встанем-ка пораньше да отправимся хоть в ту
же рощу… Я тебе покажу,
как стрелять,
как целить… все
же таки лучше; хоть несколько выстрелов предварительно сделаешь, все
же наука!
— С
какой же стати! Да и что
же за шутки? Разве
такими вещами можно шутить?
— Ой, нет!
Как же ж таки-так до бискупа? До бискупа дойдут своим чередом. Там уж у нас есть надежные люди — на них и отправим. А там уж передадут… Я думаю
так, что рублей четыреста сам я пошлю, а об остальных попрошу пана Болеслава, либо Подвиляньский пусть поручит пану Яроцю, а то неловко одному переправлять
такую большую сумму.
— Поскорей не можно… поскорей опять неловко будет:
как же ж так-таки сразу после спектакля?.. Мало ль что может потом обернуться! А мы
так, через месяц, сперва Яроц, а потом я. Надо наперед отправить наши росписки, то есть будто мы должны там, а деньги прямо на имя полиции; полиция вытребует кредиторов и уплатит сполна, а нам росписки перешлет обратно. Вот это
так. Это дело будет, а то
так, по-татарски — ни с бухты, ни барахты! — «Завше розумне и легальне и вшистко розумне и легальне!»
—
Как, Боже мой, где? У Ардальона Михайловича, — ответила она все с тою
же деланою улыбкой. — Да чего ты
такой странный, папахен? Ровно ничего
такого особенного не случилось, чтобы в священный ужас приходить! Повздорили мы с тобой вчера немножко, ну что
же делать, всяко бывает! Вчера повздорили, а сегодня помиримся.
Она
такой же приятель мой,
как и те.
— Это, наконец, уж Бог знает чтó
такое! — в прежнем тоне продолжал Непомук; — до которых
же пор будут продолжаться эти вмешательства!.. Ведь я не вмешиваюсь в его управление, с
какой же стати он в мое вмешивается? Этого, наконец, уже нельзя более терпеть, и я решительно намерен сделать представление об ограждении себя на будущее время.
«Ведь не может
же быть, чтобы мистификация! Да и с
какой же стати?» — рассуждал он сам с собою. — «
Какой же дурак, ради одной шутки, станет посылать
такие деньги? А если кто-нибудь и решился оказать мне помощь,
так тот, конечно, не стал бы шутить и издеваться надо мною. Это было бы несообразно».
Шишкина
так и подмывало схватиться с места и сказать ему: «Ан, нет, мол, есть
же! есть!» и показать в подтверждение полученное им письмо и деньги и для окончательной убедительности признаться, что сам он член тайного общества и что, стало быть, русские не совсем уж круглые дураки и презренные рабы,
какими изволит изображать их господин Свитка. Однако
же попридержал на время свою прыть «под страхом неминуемой ответственности».
Шишкин задумался. Предложение имело свою заманчивую сторону, но…
как же те-то?
Как же отказаться от блестящей перспективы быть заправским, серьезным деятелем «
такого дела» или, по крайней мере, хоть узнать бы прежде что-нибудь положительное: есть ли тут что или одна только мистификация.
— Что
же я обязан делать? — пожав плечами, спросил юноша. Дело выходило совсем не
так,
как мечтал он, и в мечтах оно казалось ему лучше, красивее как-то.
Он как-то все не верил в чистоту полояровского великодушия, и порою казалось ему, будто брака этого никогда не будет, что, впрочем, нисколько его и не печалило, лишь бы только быть уверенным, что она, чистая голубка его, осталась
такою же,
как и прежде; но… этой-то уверенности и не хватало ему.
Как часто бывает с человеком, который в критическую минуту полнейшего отсутствия
каких бы то ни было денег начинает вдруг шарить по всем карманам старого своего платья, в чаянии авось-либо обретется где какой-нибудь забытый, завалящий двугривенник, хотя сам в то
же время почти вполне убежден, что двугривенника в жилетках нет и быть не может, —
так точно и Ардальон Полояров, ходючи по комнате, присел к столу и почти безотчетно стал рыться в ящиках, перебирая старые бумаги, словно бы они могли вдруг подать ему какой-нибудь дельный, практический совет.
Фигурировал в ней откупщик Верхохлебов — в те дни либерал и патриот сольгородский,
как ныне все
такой же либерал и патриот славнобубенский.
«Что
же, коли напечатать ее? — грустно раздумывал Полояров, очутясь уже вне кабинета, — ведь тут не более
как два с половиной листа печатных, а дадут за них… ну, много-много, коли по пятидесяти с листа… И то уж красная плата! Значит, за все сто двадцать пять, а гляди, и того меньше будет… Что ж, пятьсот рублей цена хорошая, ведь это выходит по двести с листа. Да
такой благодати вовек не дождешься! Ну его к черту, помирюсь и на этом!»
—
Как же это
так, право! — почти жалобно простонал Полояров.
— Да; вот
как поляки, например, те тоже
так рассуждают, — сказал Свитка. — Их тоже в Польше уж
как ведь мучают! И казнят, и огнем жгут, и в Сибирь ссылают тысячами, а они все терпели и терпят… Только собираются всем народом в церковь Богу молиться за свое горе, чтобы Бог избавил их, а в них тут, в самом
же храме Божьем, из ружья стреляют, штыками колют… и женщин, и малых детей, всех без разбору!
— Хм… злы-то, оно, может, и злы, да ведь кто
же волю-то дал? Ведь царь дал? А солдаты чьи? Все царские
же?
Так как же ж царь пошлет солдат бить крестьян за свою
же волю? Это ты, малый, невесть что городишь! Тут, верно, что-нибудь да не
так!..
— Ишь ты,
как бурлаки-то песни играют! — восхищались в кучке народа. — Ай, ляд
же дери их!.. Хорошо, биря!.. Чтó и говорить!.. И отколь это
такие развеселые.
Граф поклонился ему точно
так же,
как и хозяевам, то есть почтительно и в то
же время с неимоверным, хотя и притворно-скромным достоинством: «Древнеродовитый магнат, я нахожусь, по воле политических обстоятельств, в отчуждении и несчастии, крест которых, впрочем, сумею нести на себе с полным человеческим и гордо-молчаливым достоинством» — вот что выражал молчаливый поклон его.
Гнут танцевал «по-гусарски», прохаживаясь более насчет пощелкиванья каблуками да позвякиванья шпорами, майор
же выступал,
как и всегда, истинным бурбоном, с
таким выражением лица и всей фигуры,
как будто подходил к фельдмаршалу на ординарцы.
— Эх, ей-Богу, и вы туда
же! — с некоторою досадой махнул он рукой. — От всех вокруг только и слышишь «дело» да «дело», а
какое дело-то?..
Как подумать-то хорошенько,
так и дела-то никакого нет!
Она «за свободу чувства»,
как говорит она, и совершенно искренно стоит за эту свободу, не понимая, что это
такое; притом
же Лидинька не убила, не уворовала вещи какой-нибудь, словом, не сделала ничего
такого, что на условном языке называется «подлостью».
С университетского двора прошло несколько человек студентов, которые объявили, что точно
такие же объявления вывешены на всех наружных дверях и что — еще сюрприз! — лаборатория и студентская библиотека,
как они сами в том убедились, точно
так же закрыты.
Это «все равно» породило в толпе недоумение:
как же, мол,
так? час тому назад депутаты запрещены, через час опять дозволены; закон меж тем не отменен, а два представителя власти говорят «все равно, высылайте».
— Что
же такое было самое сегодняшнее шествие,
как не прискорбная необходимость, вследствие лишения старого права?
Эти слова были встречены точно
так же взрывом самых шумных одобрений в одной части студентов, тогда
как другая часть была недовольна
таким ответом: она требовала безусловного уничтожения матрикул самим правительством.
Некоторые вестовщики распространяли, под рукой, слухи, будто студентов в крепости пытают, что их будут ссылать в Сибирь, расстреливать, и много еще подобных нелепостей, и эти последние нелепости, точно
так же,
как и вести основательные, находили-таки свое приложение в некоторых сферах общества и распространялись даже усерднее и скорее, чем известия более положительного и разумного свойства.
—
Какие мерзости! — вырвалось у нее с негодованием, когда она дочла до последней строки. — Неужели это правда? Неужели у вас
такие нелепости распространяются
так же легко и быстро,
как в Славнобубенске?
— Устинов прав: среда, действительно, тот
же палач и деспот, — тихо сказал он; —
как ее ни презирай, а она, помимо твоего презрения, даст-таки почувствовать себя слишком чувствительным образом.