— Но неужели ты поверил, что я в самом деле решусь обидеть моего гостя? И, пан Тишкевич! Я хотел только попугать его, а по мне, пожалуй,
пусть пьет хоть за здравие татарского хана: от его слов никого не убудет. Подайте ему кубок!
Неточные совпадения
— Сюда, Юрий Дмитрич, сюда! Вот и плетень! Тише, боярин, тише! околица должна
быть левее — здесь. Ну, слава тебе господи! — продолжал он, отворяя ворота. — Доехали!.. и вовремя: слышишь ли, как опять завыл ветер? Да
пусть теперь бушует, как хочет; нам и горюшки мало: в избе не озябнем.
— Хорошо, пошли за ним:
пусть посмотрит Настеньку. Да скажи ему: если он ей пособит, то просил бы у меня чего хочет; но если ей сделается хуже, то, даром что он колдун, не отворожится… запорю батогами!.. Ну, ступай, — продолжал боярин, вставая. — Через час, а может
быть, и прежде, я приду к вам и взгляну сам на больную.
— Ну, так и
быть!
пусть на свадьбе никто не горюет. Бог тебя простит, только вперед не за свое дело не берись и знай, хоть меня здесь и не
будет, а если я проведаю, что ты опять ворожишь, то у тебя тот же час язык отымется.
— Раб Владислава и угодник ляха Гонсевского никогда не
будет моим гостем! — вскричал с возрастающим жаром князь Черкасский. — Нет! он не гость мой!.. Я дозволяю ему объявить, чего желает от нас достойный сподвижник грабителя Сапеги;
пусть исполнит он данное ему от Гонсевского поручение и забудет навсегда, что князь Черкасский
был другом отца его.
— Не мне, последнему из граждан нижегородских, — отвечал Минин, —
быть судьею между именитых бояр и воевод; довольно и того, что вы не погнушались допустить меня, простого человека, в ваш боярский совет и дозволили говорить наряду с вами, высокими сановниками царства Русского. Нет, бояре!
пусть посредником в споре нашем
будет равный с вами родом и саном знаменитым,
пусть решит, идти ли нам к Москве или нет, посланник и друг пана Гонсевского.
— Ах, жалость какая! — сказал Кирша, когда Алексей кончил свой рассказ. — Уж если ему
было на роду писано не дожить до седых волос, так
пусть бы он умер со славою на ратном поле: на людях и смерть красна, а то, подумаешь, умереть одному, под ножом разбойника!.. Я справлялся о вас в дому боярина Туренина; да он сам мне сказал, что вы давным-давно уехали в Москву.
— Не то чтоб жаль; но ведь, по правде сказать, боярин Шалонский мне никакого зла не сделал; я
ел его хлеб и соль. Вот дело другое, Юрий Дмитрич, конечно, без греха мог бы уходить Шалонского, да, на беду, у него
есть дочка, так и ему нельзя… Эх, черт возьми! кабы можно
было, вернулся бы назад!.. Ну, делать нечего… Эй вы, передовые!.. ступай! да
пусть рыжий-то едет болотом первый и если вздумает дать стречка, так посадите ему в затылок пулю… С богом!
— Да, боярин!
Пусть добродетельная супруга
будет наградою за труды, понесенные тобою для отечества. Но где она теперь?..
— А насчет этих клубов, Дюссотов, [Дюссо (Dussot) — владелец известного в Петербурге ресторана.] пуантов этих ваших или, пожалуй, вот еще прогрессу — ну, это
пусть будет без нас, — продолжал он, не заметив опять вопроса. — Да и охота шулером-то быть?
Неточные совпадения
Скотинин. Это подлинно диковинка! Ну
пусть, братец, Митрофан любит свиней для того, что он мой племянник. Тут
есть какое-нибудь сходство; да отчего же я к свиньям-то так сильно пристрастился?
— Я не понимаю, как они могут так грубо ошибаться. Христос уже имеет свое определенное воплощение в искусстве великих стариков. Стало
быть, если они хотят изображать не Бога, а революционера или мудреца, то
пусть из истории берут Сократа, Франклина, Шарлоту Корде, но только не Христа. Они берут то самое лицо, которое нельзя брать для искусства, а потом…
Ну,
пусть я придумаю себе то, чего я хочу, чтобы
быть счастливой.
— Едва ли, — испуганно оглянувшись, сказал предводитель. — Я устал, уж стар.
Есть достойнее и моложе меня,
пусть послужат.
— Да вот, ваше превосходительство, как!.. — Тут Чичиков осмотрелся и, увидя, что камердинер с лоханкою вышел, начал так: —
Есть у меня дядя, дряхлый старик. У него триста душ и, кроме меня, наследников никого. Сам управлять именьем, по дряхлости, не может, а мне не передает тоже. И какой странный приводит резон: «Я, говорит, племянника не знаю; может
быть, он мот.
Пусть он докажет мне, что он надежный человек,
пусть приобретет прежде сам собой триста душ, тогда я ему отдам и свои триста душ».