Неточные совпадения
Один из них, закутанный в широкий охабень,
ехал впереди на борзом вороном коне и, казалось, совершенно не замечал, что метель становится час от часу сильнее; другой, в нагольном тулупе, сверх которого надет
был нараспашку кафтан из толстого белого сукна, беспрестанно останавливал свою усталую лошадь, прислушивался со вниманием, но, не различая ничего, кроме однообразного свиста бури, с приметным беспокойством озирался на все стороны.
— Как бы снег не так валил, то нам бы и думать нечего. Эй ты, мерзлый! Полно, брат, гарцевать, сиди смирнее! Ну, теперь отлегло от сердца; а давеча пришлось
было так жутко, хоть тут же ложись да умирай… Ахти, постой-ка: никак, дорога пошла направо. Мы опять
едем целиком.
— Так и я с тобою, — сказал стрелец. — Тебе
будет поваднее со мною
ехать; видишь, у меня
есть чем оборониться.
— Нет, господа честные, прошу у меня не буянить, — сказал хозяин. — А ты, добрый человек, никак, забыл, что хотел чем свет
ехать? Слышишь, вторые петухи
поют?
— Мы
поедем шагом, — сказал Юрий, — так ты успеешь нас догнать. Прощай, пан, — продолжал он, обращаясь к поляку, который, не смея пошевелиться, сидел смирнехонько на лавке. — Вперед знай, что не все москали сносят спокойно обиды и что
есть много русских, которые, уважая храброго иноземца, не попустят никакому забияке, хотя бы он
был и поляк, ругаться над собою А всего лучше вспоминай почаще о жареном гусе. До зобаченья, ясновельможный пан!
— Оно так, Юрий Дмитрич, но пока ты
будешь им толковать, что
едешь с грамотой пана Гонсевского, они успеют подстрелить нас обоих: у поляков расправа короткая.
Впереди в светло-голубых кафтанах с белыми ширинками через плечо
ехали верхами двое дружек; позади их в небольших санках вез икону малолетний брат невесты, которая вместе с отцом своим
ехала в выкрашенных малиновою краскою санях, обитых внутри кармазинною объярью; под ногами у них подостлана
была шкура белого медведя, а конская упряжь украшена множеством лисьих хвостов.
— Что бог велит, то и
будет. Но теперь, боярин, дело идет не о том: по какой дороге нам
ехать? Вот их две: направо в лес, налево из лесу… Да кстати, вон
едет мужичок с хворостом. Эй, слушай-ка, дядя! По которой дороге выедем мы в отчину боярина Кручины-Шалонского?
Добро, молодчик! ты
поедешь в Нижний, и что б у тебя на уме ни
было, а меня не проведешь: или
будешь плясать по моей дудке, или…
— А из чего мне лгать, боярин? Гневить тебя прибыли мало; и что мне до этого,
поедешь ли ты в Москву или останешься здесь?.. Я и знать об этом не
буду.
— Я хотел
было в будущем месяце
ехать в Москву…
Юрий спас его от смерти, и он готов
был ежедневно подвергать свою жизнь опасности, чтоб оказать ему хотя малейшую услугу; а посему и не удивительно, что ему весьма хотелось знать: скоро ли и куда
поедет Юрий?
Мы, русские, привыкли к внезапным переменам времени и не дивимся скорым переходам от зимнего холода к весеннему теплу; но тот, кто знает север по одной наслышке, едва ли поверит, что Юрий, захваченный накануне погодою и едва не замерзший с своим слугою, должен
был скинуть верхнее платье и
ехать в одном кафтане.
Впереди всех, на вороном коне,
ехал начальник отряда; он отличался от других казаков не платьем, которое
было весьма просто, но богатой конской сбруею и блестящим оружием, украшенным дорогою серебряной насечкой.
— Ну, ну! так и
быть, только чур, ребята, из бочек дны не выбивать! Подайте моего коня, да если вам придется
ехать в лес, так дайте и этому детине заводную лошадь.
Кирша
поехал далее, а крестьянская девушка, стоя на одном месте, провожала его глазами до тех пор, пока не потеряла совсем из виду. Не доехав шагов пятидесяти до пчельника, запорожец слез с лошади и, привязав ее к дереву, пробрался между кустов до самых ворот загородки. Двери избушки
были растворены, а собака спала крепким сном подле своей конуры. Кирша вошел так тихо, что Кудимыч, занятый счетом яиц, которые в большом решете стояли перед ним на столе, не приподнял даже головы.
О ведьмах не говорят уже и в самом Киеве; злые духи остались в одних операх, а романтические разбойники, по милости классических капитан-исправников, вовсе перевелись на святой Руси; и бедный путешественник, мечтавший насладиться всеми ужасами ночного нападения, приехав домой, со вздохом разряжает свои пистолеты и разве иногда может похвастаться мужественным своим нападением на станционного смотрителя, который, бог знает почему, не давал ему до самой полуночи лошадей, или победою над упрямым извозчиком, у которого, верно,
было что-нибудь на уме, потому что он
ехал шагом по тяжелой песчаной дороге и, подъезжая к одному оврагу, насвистывал песню.
— Отдохни, боярин, — сказал запорожец, вынимая из сумы флягу с вином и кусок пирога, — да на-ка хлебни и закуси чем бог послал. Теперь надо
будет тебе покрепче сидеть на коне: сейчас пойдет дорога болотом, и нам придется
ехать поодиночке, так поддерживать тебя
будет некому.
— Не то чтоб жаль; но ведь, по правде сказать, боярин Шалонский мне никакого зла не сделал; я
ел его хлеб и соль. Вот дело другое, Юрий Дмитрич, конечно, без греха мог бы уходить Шалонского, да, на беду, у него
есть дочка, так и ему нельзя… Эх, черт возьми! кабы можно
было, вернулся бы назад!.. Ну, делать нечего… Эй вы, передовые!.. ступай! да пусть рыжий-то
едет болотом первый и если вздумает дать стречка, так посадите ему в затылок пулю… С богом!
Часа через два и наши путешественники отправились также в дорогу. Отдохнув целые сутки в Муроме, они на третий день прибыли во Владимир; и когда Юрий объявил, что намерен
ехать прямо в Сергиевскую лавру, то Кирша, несмотря на то что должен
был для этого сделать довольно большой крюк, взялся проводить его с своими казаками до самого монастырского посада.
— Да слышишь ли ты, голова! он на других-то людей вовсе не походит. Посмотрел бы ты, как он сел на коня, как подлетел соколом к войску, когда оно, войдя в Москву, остановилось у Арбатских ворот, как показал на Кремль и соборные храмы!.. и что тогда
было в его глазах и на лице!.. Так я тебе скажу: и взглянуть-то страшно! Подле его стремени
ехал Козьма Минич Сухорукий… Ну, брат, и этот молодец! Не так грозен, как князь Пожарский, а нашего поля ягода — за себя постоит!
— Да так и должно
быть, — сказал Данило. — Посмотрите, впереди казаков
едет какой-то боярин… Вот сняли шапки и молятся на соборы… Видно, какой-нибудь понизовский дворянин
едет к нам на богомолье.
— Что это, боярин? Уж не о смертном ли часе ты говоришь? Оно правда, мы все под богом ходим, и ты
едешь не на свадебный пир; да господь милостив! И если загадывать вперед, так лучше думать, что не по тебе станут служить панихиду, а ты сам отпоешь благодарственный молебен в Успенском соборе; и верно, когда по всему Кремлю под колокольный звон раздастся: «Тебе бога хвалим», — ты
будешь смотреть веселее теперешнего… А!.. Наливайко! — вскричал отец Еремей, увидя входящего казака. Ты с троицкой дороги? Ну что?
— Да с полсорока больше своих не дочтемся! Изменники дрались не на живот, а на смерть: все легли до единого. Правда,
было за что и постоять! сундуков-то с добром… серебряной посуды возов с пять, а казны на тройке не увезешь! Наши молодцы нашли в одной телеге бочонок романеи да так-то на радости натянулись, что насилу на конях сидят. Бычура с пятидесятью человеками
едет за мной следом, а другие с повозками поотстали.
— И, голубушка! — сказал священник. — До величанья ли им
было! Ты, чай, слышала, какие ей на площади попевали свадебные песенки? Ну, боярин! — продолжал он, обращаясь к Юрию. — Куда ж ты теперь
поедешь с своею супругою?.. Чай, в стане у князя Пожарского жить боярыням не пристало?.. Не худо, если б ты отвез на время свою супругу в Хотьковский монастырь; он близехонько отсюда, и, верно, игуменья не откажется дать приют боярыне Милославской.
— Не за что, Юрий Дмитрич! Я взыскан
был милостию твоего покойного родителя и, служа его сыну, только что выплачиваю старый долг. Но вот, кажется, и Темрюк готов! Он проведет вас задами; хоть вас ник-то не посмеет остановить, однако ж лучше не
ехать мимо церкви. Дай вам господи совет и любовь, во всем благое поспешение, несчетные годы и всякого счастия! Прощайте!
— Бегут!.. — вскричал Кирша. — Так вам и делать нечего. Прощайте, ребята! я один
поеду. Ну, знатная же
будет пожива нижегородцам! Говорят, в польском стане золота и серебра хоть возами вози!
Завтрашний день мне бы надобно
ехать верст за пятьдесят для исполнения одной священной обязанности; но так как мы входим в Кремль, то мне нельзя отлучиться из Москвы, и я хочу послать сейчас гонца для уведомления, что обряд, при котором присутствие мое необходимо, не может
быть совершен завтра.
— Успокойся, Юрий Дмитрич! — сказал Палицын, который, подойдя к Юрию, застал окончание этого разговора. — Анастасья не произнесет обета расстаться навсегда с тобою. Я должен
был сегодня постричь ее и завтра
поеду в Хотьковскую обитель, но не для того, чтоб разлучить тебя с супругою, а чтоб привезти ее сюда и соединить вас навеки.
— Да кто тебе сказал, что я
поеду жить в Запорожскую Сечь? Нет, любезный! как я посмотрел на твоего боярина и его супругу, так у меня прошла охота оставаться век холостым запорожским казаком. Я
еду в Батурин, заведусь также женою, и дай бог, чтоб я хоть вполовину
был так счастлив, как твой боярин! Нечего сказать: помаялся он, сердечный, да и наградил же его господь за потерпенье! Прощай, Алексей! авось бог приведет нам еще когда-нибудь увидеться!