Рославлев пожал еще
раз руку молодому купцу и сел с Иваном Архиповичем в коляску. Ямщик тронул лошадей, затянул песню, и когда услышал, что купец даст ему целковый на водку, присвистнул и помчался таким молодцом вдоль улицы, что старой ямщик не усидел на завалине, вскочил и закричал ему вслед...
Неточные совпадения
— Ну, здравствуй еще
раз, любезный жених! — сказал Николай Степанович Ижорской, пожимая
руку Рославлева. — Знаешь ли что? Пока еще наши барыни не приехали, мы успеем двух, трех русаков затравить. Ей, Терешка! Долой с лошади!
— Так! я должна это сделать, — сказала она наконец решительным и твердым голосом, — рано или поздно — все равно! — С безумной живостью несчастливца, который спешит одним
разом прекратить все свои страдания, она не сняла, а сорвала с шеи черную ленту, к которой привешен был небольшой золотой медальон. Хотела раскрыть его, но
руки ее дрожали. Вдруг с судорожным движением она прижала его к груди своей, и слезы ручьем потекли из ее глаз.
Сраженье прекратилось, и наш арьергард, отступя версты две, расположился на биваках. На другой день Рославлев получил увольнение от своего генерала и, найдя почтовых лошадей в Вязьме, доехал благополучно до Серпухова. Но тут он должен был поневоле остановиться:
рука его так разболелась, что он не прежде двух недель мог отправиться далее, и, наконец, 26 августа, в день знаменитого Бородинского сражения, Рославлев переменил в последний
раз лошадей, не доезжая тридцати верст от села Утешина.
Я старик, а и во мне кровь закипит всякой
раз, как с ним повстречаюсь — так
руки и зудят!
— Да разве вы не видите? Впрочем, я готов еще
раз повторить, что этот храбрый и благородный офицер вырвал меня из
рук неприятельских солдат, и что если я могу еще служить императору и бить русских, то, конечно, за это обязан единственно ему.
Более трех часов сряду сидел Рославлев подле спящего, который несколько
раз принимался бредить. Рославлев не будил его, но закрывал
рукою рот и мешал явственно выговаривать слова. Вдруг послышались скорые шаги по коридору, который вел к их комнате. Рославлев начал будить своего товарища. После нескольких напрасных попыток ему удалось наконец растолкать его; он вскочил и закричал охриплым голосом по-русски...
Рославлев несколько
раз перечитывал письмо; каждое слово, начертанное
рукою умирающей Полины, возбуждало в душе его тысячу противуположных чувств.
— Алексей Александрович! Я знаю вас за истинно великодушного человека, — сказала Бетси, остановившись в маленькой гостиной и особенно крепко пожимая ему еще
раз руку. — Я посторонний человек, но я так люблю ее и уважаю вас, что я позволяю себе совет. Примите его. Алексей Вронский есть олицетворенная честь, и он уезжает в Ташкент.
Несколько раз Надежда Васильевна выходила из своей комнаты с твердой решимостью сейчас же объясниться с отцом, но у нее опускались каждый
раз руки, начинали дрожать колени, и она возвращалась опять в свою комнату, чтобы снова переживать свои тайные муки.
— Уверяю, что никто не влюблялся, — говорил он, целуя еще
раз руку Фатеевой и целуя также руку Прыхиной, чем последняя осталась очень довольна.
Сам ее так уважаю, что думаю: не ты ли, проклятая, и землю и небо сделала? а сам на нее с дерзостью кричу: «ходи шибче», да все под ноги ей лебедей, да
раз руку за пазуху пущаю, чтобы еще одного достать, а их, гляжу, там уже всего с десяток остался…
Неточные совпадения
Неволей слушаешь, // Сто
раз я слышал их): // «Как был я мал, наш князюшка // Меня
рукою собственной // В тележку запрягал;
Тут башмачки козловые // Дед внучке торговал, // Пять
раз про цену спрашивал, // Вертел в
руках, оглядывал: // Товар первейший сорт! // «Ну, дядя! два двугривенных // Плати, не то проваливай!» — // Сказал ему купец.
Скотинин. Смотри ж, не отпирайся, чтоб я в сердцах с одного
разу не вышиб из тебя духу. Тут уж
руки не подставишь. Мой грех. Виноват Богу и государю. Смотри, не клепли ж и на себя, чтоб напрасных побой не принять.
Долгое время находилась я в состоянии томления, долгое время безуспешно стремилась к свету, но князь тьмы слишком искусен, чтобы
разом упустить из
рук свою жертву!
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни
разу в продолжение часа, улыбался, целовал
руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил, что ему хорошо, нигде не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было при взгляде на него, что он не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.