Цитаты со словосочетанием «я буду»
Я не мистик; в предчувствия и гаданья почти не верю; однако со мною, как, может быть, и со всеми, случилось в жизни несколько происшествий, довольно необъяснимых. Например, хоть этот старик: почему при тогдашней моей встрече с ним, я тотчас почувствовал, что в тот же вечер со мной случится что-то не совсем обыденное? Впрочем,
я был болен; а болезненные ощущения почти всегда бывают обманчивы.
Мне было тогда семнадцать лет, ей пятнадцатый.
Наташа говорит, что
я был тогда такой нескладный, такой долговязый и что на меня без смеху смотреть нельзя было.
Она припоминает, что
я был в большом волнении.
Я был тогда в Петербурге, в университете, и помню, что Ихменев нарочно писал ко мне и просил меня справиться: справедливы ли слухи о браке?
Если
я был счастлив когда-нибудь, то это даже и не во время первых упоительных минут моего успеха, а тогда, когда еще я не читал и не показывал никому моей рукописи: в те долгие ночи, среди восторженных надежд и мечтаний и страстной любви к труду; когда я сжился с моей фантазией, с лицами, которых сам создал, как с родными, как будто с действительно существующими; любил их, радовался и печалился с ними, а подчас даже и плакал самыми искренними слезами над незатейливым героем моим.
Приметила тоже старушка, что и старик ее как-то уж слишком начал хвалить меня и как-то особенно взглядывает на меня и на дочь… и вдруг испугалась: все же
я был не граф, не князь, не владетельный принц или по крайней мере коллежский советник из правоведов, молодой, в орденах и красивый собою!
— А эта все надо мной подсмеивается! — вскричал старик, с восторгом смотря на Наташу, у которой разгорелись щечки, а глазки весело сияли, как звездочки. — Я, детки, кажется, и вправду далеко зашел, в Альнаскары записался; и всегда-то
я был такой… а только знаешь, Ваня, смотрю я на тебя: какой-то ты у нас совсем простой…
—
Я был нездоров, — отвечал я.
Я буду переносить ваши письма; отчего же не переносить?
Сама говорю, что низость, а если он бросит меня, я побегу за ним на край света, хоть и отталкивать, хоть и прогонять
меня будет.
Я буду знать, что от негострадаю…
— Вы к нам придете; я премило устроился. Ко
мне будут ходить наши лицейские; я заведу вечера…
Я докажу ему, что и у
меня есть характер.
Ведь сделаться семейным человеком не шутка; тогда уж
я буду не мальчик… то есть я хотел сказать, что я буду такой же, как и другие… ну, там семейные люди.
Я буду жить своими трудами.
А впрочем, вы, кажется, и правы: я ведь ничего не знаю в действительной жизни; так мне и Наташа говорит; это, впрочем, мне и все говорят; какой же
я буду писатель?
Да, кроме того, у
меня есть много дорогих безделушек, туалетных вещиц; к чему они?
И я указал ему на помертвевшую от моих слов Наташу.
Я был безжалостен.
Дней через пять после смерти Смита я переехал на его квартиру. Весь тот день
мне было невыносимо грустно. Погода была ненастная и холодная; шел мокрый снег, пополам с дождем.
Так я мечтал и горевал, а между тем время уходило. Наступала ночь. В этот вечер у
меня было условлено свидание с Наташей; она убедительно звала меня к себе запиской еще накануне. Я вскочил и стал собираться. Мне и без того хотелось вырваться поскорей из квартиры хоть куда-нибудь, хоть на дождь, на слякоть.
Девочка не отвечала на мои скорые и беспорядочные вопросы. Молча отвернулась она и тихо пошла из комнаты.
Я был так поражен, что уж и не удерживал и не расспрашивал ее более. Она остановилась еще раз на пороге и, полуоборотившись ко мне, спросила...
С ней
я был всегда и вполне откровенен.
Я было то да се, а он чуть было не закричал на меня, а потом словно жалко ему стало, говорит: денег мало.
Напоминать она
мне будет горькую долю нашу, наше несчастье.
— Сядем, Наташа. Чай
я пил.
Он любовался моим детским простодушием; лаская, он еще гладил меня по голове, так же как когда
я была еще семилетней девочкой и, сидя у него на коленях, пела ему мои детские песенки.
За месяц до нашего несчастья он купил мне серьги, тихонько от меня (а я все узнала), и радовался как ребенок, воображая, как
я буду рада подарку, и ужасно рассердился на всех и на меня первую, когда узнал от меня же, что мне давно уже известно о покупке серег.
— Я и не буду уговаривать.
Я буду с ним по-прежнему, войди он хоть сейчас. Но я должна приискать средство, чтоб ему было легко оставить меня без угрызений совести. Вот что меня мучит, Ваня; помоги. Не присоветуешь ли чего-нибудь?
— Ничего не знаю, друг мой, даю тебе честное слово; с тобой
я был всегда откровенен. Впрочем, я вот что еще думаю: может быть, он вовсе не влюблен в падчерицу графини так сильно, как мы думаем. Так, увлечение…
— Пусть мы вместе, все вместе расстанемся! — перебила она с сверкающим взглядом. — Я сама его благословлю на это. Но тяжело, Ваня, когда он сам, первый, забудет меня? Ах, Ваня, какая это мука! Я сама не понимаю себя: умом выходит так, а на деле не так! Что со
мною будет!
— Половина одиннадцатого! Я и был там… Но я сказался больным и уехал и — это первый, первый раз в эти пять дней, что я свободен, что
я был в состоянии урваться от них, и приехал к тебе, Наташа. То есть я мог и прежде приехать, но я нарочно не ехал! А почему? ты сейчас узнаешь, объясню; я затем и приехал, чтоб объяснить; только, ей-богу, в этот раз я ни в чем перед тобой не виноват, ни в чем! Ни в чем!
— Ступай, Мавра, ступай, — отвечал он, махая на нее руками и торопясь прогнать ее. —
Я буду рассказывать все, что было, все, что есть, и все, что будет, потому что я все это знаю. Вижу, друзья мои, вы хотите знать, где я был эти пять дней, — это-то я и хочу рассказать; а вы мне не даете. Ну, и, во-первых, я тебя все время обманывал, Наташа, все это время, давным-давно уж обманывал, и это-то и есть самое главное.
— А то, что не хочу никакой другой невесты, а что у
меня есть своя, — это ты.
Я было хотел потом высказать отцу все мои чувства да удержался.
Кстати о магнетизме, я тебе еще не рассказывал, Наташа, мы на днях духов вызывали,
я был у одного вызывателя; это ужасно любопытно, Иван Петрович, даже поразило меня.
И потому графиня, которая прежде была против сватовства, страшно обрадовалась сегодня моему успеху у княгини, но это в сторону, а вот что главное: Катерину Федоровну я знал еще с прошлого года; но ведь
я был тогда еще мальчиком и ничего не мог понимать, а потому ничего и не разглядел тогда в ней…
Это завлекло мое любопытство вполне; уж я не говорю про то, что у
меня было свое особенное намерение узнать ее поближе, — намерение еще с того самого письма от отца, которое меня так поразило.
— Все, решительно все, — отвечал Алеша, — и благодарю бога, который внушил мне эту мысль; но слушайте, слушайте! Четыре дня тому назад я решил так: удалиться от вас и кончить все самому. Если б
я был с вами, я бы все колебался, я бы слушал вас и никогда бы не решился. Один же, поставив именно себя в такое положение, что каждую минуту должен был твердить себе, что надо кончить и что я долженкончить, я собрался с духом и — кончил! Я положил воротиться к вам с решением и воротился с решением!
Ты понимаешь, как
я был поражен и испуган.
Не сочтите тоже, что
я был заранее уверен в вашем согласии, основываясь на том, чем вы пожертвовали для моего сына; опять нет!
— Но мне вы дадите ваш адрес! Где вы живете?
Я буду иметь удовольствие…
— Ты как будто на него сердишься, Ваня? А какая, однако ж, я дурная, мнительная и какая тщеславная! Не смейся; я ведь перед тобой ничего не скрываю. Ах, Ваня, друг ты мой дорогой! Вот если
я буду опять несчастна, если опять горе придет, ведь уж ты, верно, будешь здесь подле меня; один, может быть, и будешь! Чем заслужу я тебе за все! Не проклинай меня никогда, Ваня!..
Воротясь домой, я тотчас же разделся и лег спать. В комнате у
меня было сыро и темно, как в погребе. Много странных мыслей и ощущений бродило во мне, и я еще долго не мог заснуть.
Любопытство мое было возбуждено в последней степени. Я хоть и решил не входить за ней, но непременно хотел узнать тот дом, в который она войдет, на всякий случай.
Я был под влиянием тяжелого и странного впечатления, похожего на то, которое произвел во мне в кондитерской ее дедушка, когда умер Азорка…
Я было уж к свадебной церемонии и сапоги крепкие занимать хотел, потому у самого были уж полтора года в дырьях…
Я был даже в волнении. Он это заметил.
Она тихо, все еще продолжая ходить, спросила, почему я так поздно? Я рассказал ей вкратце все мои похождения, но она меня почти и не слушала. Заметно было, что она чем-то очень озабочена. «Что нового?» — спросил я. «Нового ничего», — отвечала она, но с таким видом, по которому я тотчас догадался, что новое у ней есть и что она для того и ждала меня, чтоб рассказать это новое, но, по обыкновению своему, расскажет не сейчас, а когда
я буду уходить. Так всегда у нас было. Я уж применился к ней и ждал.
— И виду не подала! Только
я была немного грустна, а он из веселого стал вдруг задумчивым и, мне показалось, сухо со мной простился. Да я пошлю за ним… Приходи и ты, Ваня, сегодня.
Ровно в семь часов
я был у Маслобоева.
Неточные совпадения
Старая
была очень сыра, а
я тогда уже начинал дурно кашлять.
Кстати:
мне всегда приятнее
было обдумывать мои сочинения и мечтать, как они у
меня напишутся, чем в самом деле писать их, и, право, это
было не от лености.
К тому же
я целый день
был на ногах и устал.
Я очень хорошо помню, что сердце мое сжалось от какого-то неприятнейшего ощущения и
я сам не мог решить, какого рода
было это ощущение.
Поражала
меня тоже его необыкновенная худоба: тела на нем почти не
было, и как будто на кости его
была наклеена только одна кожа.
Во-первых, с виду она
была так стара, как не бывают никакие собаки, а во-вторых, отчего же
мне, с первого раза, как
я ее увидал, тотчас же пришло в голову, что эта собака не может
быть такая, как все собаки; что она — собака необыкновенная; что в ней непременно должно
быть что-то фантастическое, заколдованное; что это, может
быть, какой-нибудь Мефистофель в собачьем виде и что судьба ее какими-то таинственными, неведомыми путами соединена с судьбою ее хозяина.
Молча сел
я в угол и мысленно задал себе вопрос: «Зачем
я вошел сюда, когда
мне тут решительно нечего делать, когда
я болен и нужнее
было бы спешить домой,
выпить чаю и лечь в постель?
Случалось и
мне попадаться под этот взгляд, бессмысленно упорный и ничего не различающий: ощущение
было пренеприятное, даже невыносимое, и
я обыкновенно как можно скорее переменял место.
В эту минуту жертвой старика
был один маленький, кругленький и чрезвычайно опрятный немчик, со стоячими, туго накрахмаленными воротничками и с необыкновенно красным лицом, приезжий гость, купец из Риги, Адам Иваныч Шульц, как узнал
я после, короткий приятель Миллеру, но не знавший еще старика и многих из посетителей.
— Да,
я отлично сделает шушель, — скромно подхватил сам гер Кригер, выступая на первый план. Это
был длинный, худощавый и добродетельный немец с рыжими клочковатыми волосами и очками на горбатом носу.
Старик не отвечал.
Я не знал, на что решиться. Прохожих не
было. Вдруг он начал хватать
меня за руку.
— Пойдемте к вам домой! — вскричал
я, приподымаясь и насильно приподымая его, — вы
выпьете чаю и ляжете в постель…
Я сейчас приведу извозчика.
Я позову доктора…
мне знаком один доктор…
Я не помню, что
я еще говорил ему. Он
было хотел приподняться, но, поднявшись немного, опять упал на землю и опять начал что-то бормотать тем же хриплым, удушливым голосом.
— Вы живете на Васильевском? Но вы не туда пошли; это
будет налево, а не направо.
Я вас сейчас довезу…
Старик не двигался.
Я взял его за руку; рука упала, как мертвая.
Я взглянул ему в лицо, дотронулся до него — он
был уже мертвый.
Мне казалось, что все это происходит во сне.
Главное,
была большая комната, хоть и очень низкая, так что
мне в первое время все казалось, что
я задену потолок головою.
Особняк соблазнял
меня; оставалось только похлопотать насчет прислуги, так как совершенно без прислуги нельзя
было жить.
«А кто знает, — думал
я, — может
быть, кто-нибудь и наведается о старике!» Впрочем, прошло уже пять дней, как он умер, а еще никто не приходил.
Но, впрочем,
я начал мой рассказ, неизвестно почему, из средины. Коли уж все записывать, то надо начинать сначала. Ну, и начнем сначала. Впрочем, не велика
будет моя автобиография.
Должно полагать, что родители мои
были хорошие люди, но оставили
меня сиротой еще в детстве, и вырос
я в доме Николая Сергеича Ихменева, мелкопоместного помещика, который принял
меня из жалости.
Детей у него
была одна только дочь, Наташа, ребенок тремя годами моложе
меня.
Славный
был этот вечер; мы все перебрали: и то, когда
меня отсылали в губернский город в пансион, — господи, как она тогда плакала! — и нашу последнюю разлуку, когда
я уже навсегда расставался с Васильевским.
Я упомянул уже прежде, что он
был вдов.
Известно
было только, что он успел прикупить четыреста душ, о чем уже
я упоминал.
Сначала, в первые дни после их приезда,
мне все казалось, что она как-то мало развилась в эти годы, совсем как будто не переменилась и осталась такой же девочкой, как и
была до нашей разлуки.
Но потом каждый день
я угадывал в ней что-нибудь новое, до тех пор
мне совсем незнакомое, как будто нарочно скрытое от
меня, как будто девушка нарочно от
меня пряталась, — и что за наслаждение
было это отгадывание!
У Ихменевых
я об этом ничего не говорил; они же чуть со
мной не поссорились за то, что
я живу праздно, то
есть не служу и не стараюсь приискать себе места.
Ему некогда
было поверять
меня.
Каждый день создавал он для
меня новые карьеры и планы, и чего-чего не
было в этих планах!
Как
я горевал и досадовал, что не мог им прочесть его ранее, по рукописи, которая
была в руках у издателя!
Наташа
была вся внимание, с жадностью слушала, не сводила с
меня глаз, всматриваясь в мои губы, как
я произношу каждое слово, и сама шевелила своими хорошенькими губками.
Наташа воротилась скоро, веселая и счастливая, и, проходя мимо, потихоньку ущипнула
меня. Старик
было принялся опять «серьезно» оценивать мою повесть, но от радости не выдержал характера и увлекся...
Методу нами уже
было сказано одно словечко, и
я услышал наконец, как Наташа, потупив головку и полураскрыв свои губки, почти шепотом сказала
мне: да.
Но не оттого закружилась у
меня тогда голова и тосковало сердце так, что
я десять раз подходил к их дверям и десять раз возвращался назад, прежде чем вошел, — не оттого, что не удалась
мне моя карьера и что не
было у
меня еще ни славы, ни денег; не оттого, что
я еще не какой-нибудь «атташе» и далеко
было до того, чтоб
меня послали для поправления здоровья в Италию; а оттого, что можно прожить десять лет в один год, и прожила в этот год десять лет и моя Наташа.
Костюм мой
был жалок и худо на
мне сидел; лицом
я осунулся, похудел, пожелтел, — а все-таки далеко не похож
был я на поэта, и в глазах моих все-таки не
было ничего великого, о чем так хлопотал когда-то добрый Николай Сергеич.
Но
я знал еще… нет!
я тогда еще только предчувствовал, знал, да не верил, что кроме этой истории
есть и у них теперь что-то, что должно беспокоить их больше всего на свете, и с мучительной тоской к ним приглядывался.
— Да, Ваня, — спросил вдруг старик, как будто опомнившись, — уж не
был ли болен? Что долго не ходил?
Я виноват перед тобой: давно хотел тебя навестить, да все как-то того… — И он опять задумался.
— Гм! нездоров! — повторил он пять минут спустя. — То-то нездоров! Говорил
я тогда, предостерегал, — не послушался! Гм! Нет, брат Ваня: муза, видно, испокон веку сидела на чердаке голодная, да и
будет сидеть. Так-то!
Да, не в духе
был старик. Не
было б у него своей раны на сердце, не заговорил бы он со
мной о голодной музе.
Я всматривался в его лицо: оно пожелтело, в глазах его выражалось какое-то недоумение, какая-то мысль в форме вопроса, которого он не в силах
был разрешить.
Был он как-то порывист и непривычно желчен. Жена взглядывала на него с беспокойством и покачивала головою. Когда он раз отвернулся, она кивнула
мне на него украдкой.
Старик смолчал и забарабанил пальцами по столу. «Боже, неужели уж
было что-нибудь между ними?» — подумал
я в страхе.
Но боже, как она
была прекрасна! Никогда, ни прежде, ни после, не видал
я ее такою, как в этот роковой день. Та ли, та ли это Наташа, та ли это девочка, которая, еще только год тому назад, не спускала с
меня глаз и, шевеля за
мною губками, слушала мой роман и которая так весело, так беспечно хохотала и шутила в тот вечер с отцом и со
мною за ужином? Та ли это Наташа, которая там, в той комнате, наклонив головку и вся загоревшись румянцем, сказала
мне: да.
—
Я… может
быть… не пойду сегодня, — проговорила Наташа медленно и тихо, почти шепотом. —
Я… нездорова, — прибавила она и побледнела как полотно.
Мне показалось, что горькая усмешка промелькнула на губах Наташи. Она подошла к фортепиано, взяла шляпку и надела ее; руки ее дрожали. Все движения ее
были как будто бессознательны, точно она не понимала, что делала. Отец и мать пристально в нее всматривались.
У дверей она остановилась, еще раз взглянула на них, хотела
было еще что-то сказать, но не могла и быстро вышла из комнаты.
Я бросился вслед за нею, предчувствуя недоброе.
Сердце упало во
мне. Все это
я предчувствовал, еще идя к ним; все это уже представлялось
мне, как в тумане, еще, может
быть, задолго до этого дня; но теперь слова ее поразили
меня как громом.
— Нет, но… но
я не верю; этого
быть не может!.. — отвечал
я, не помня, что говорю.
— Нет, Ваня, это уж
есть!
Я ушла от них и не знаю, что с ними
будет… не знаю, что
будет и со
мною!
Она молчала; наконец, взглянула на
меня как будто с упреком, и столько пронзительной боли, столько страдания
было в ее взгляде, что
я понял, какою кровью и без моих слов обливается теперь ее раненое сердце.
Я понял, чего стоило ей ее решение и как
я мучил, резал ее моими бесполезными, поздними словами;
я все это понимал и все-таки не мог удержать себя и продолжал говорить...
Она только горько улыбнулась в ответ. И к чему
я это спросил? Ведь
я мог понять, что все уже
было решено невозвратно. Но
я тоже
был вне себя.
Я знала, отчего ты ушел: ты не хотел нам мешать и
быть нам живым укором.
Цитаты из русской классики со словосочетанием «я буду»
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь это вам кажется только, что близко; а вы вообразите себе, что далеко. Как бы
я был счастлив, сударыня, если б мог прижать вас в свои объятия.
Трудись! Кому вы вздумали // Читать такую проповедь! // Я не крестьянин-лапотник — // Я Божиею милостью // Российский дворянин! // Россия — не неметчина, // Нам чувства деликатные, // Нам гордость внушена! // Сословья благородные // У нас труду не учатся. // У нас чиновник плохонький, // И тот полов не выметет, // Не станет печь топить… // Скажу я вам, не хвастая, // Живу почти безвыездно // В деревне сорок лет, // А от ржаного колоса // Не отличу ячменного. // А
мне поют: «Трудись!»
Стародум. О сударыня! До моих ушей уже дошло, что он теперь только и отучиться изволил. Я слышал об его учителях и вижу наперед, какому грамотею ему быть надобно, учася у Кутейкина, и какому математику, учася у Цыфиркина. (К Правдину.) Любопытен бы
я был послушать, чему немец-то его выучил.
— Ваше я, что ли, пила? — огрызалась беспутная Клемантинка, — кабы не моя несчастная слабость, да не покинули меня паны мои милые, узнали бы вы у меня ужо, какова
я есть!
— Алексей Александрович, — сказала она, взглядывая на него и не опуская глаз под его устремленным на ее прическу взором, — я преступная женщина, я дурная женщина, но я то же, что
я была, что я сказала вам тогда, и приехала сказать вам, что я не могу ничего переменить.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Что тут пишет он
мне в записке? (Читает.)«Спешу тебя уведомить, душенька, что состояние мое
было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)
Я ничего не понимаю: к чему же тут соленые огурцы и икра?
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки!
Я не иначе хочу, чтоб наш дом
был первый в столице и чтоб у
меня в комнате такое
было амбре, чтоб нельзя
было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и
были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую
я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом и
я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и
есть этот чиновник.
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести, то
есть не двести, а четыреста, —
я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно
было восемьсот.
Ассоциации к слову «быть»
Синонимы к словосочетанию «я буду»
Предложения со словосочетанием «я буду»
- Как я уже упомянула, я не отношусь к такой категории людей, и в студенческие годы мне было очень трудно сложить дебит с кредитом.
- Хотя тогда я был ещё очень молод, но могу представить его себе ещё вполне хорошо, особенно потому, что однажды из-за него отец высек меня до полусмерти.
- Скажу только, что в молодые годы я был уверен, что если на стадион, где собрались десять тысяч человек, залетит одна-единственная оса, то с вероятностью сто к одному ужален буду именно я.
- (все предложения)
Сочетаемость слова «быть»
Значение словосочетания «я буду»
«Я буду» — песня, написанная российской певицей Ольгой Засульской, продюсером Олегом Мироновым и участниками группы «23:45», Григорием Богачёвым и Георгием Юхановым. Композиция была выпущена как второй сингл группы «5ivesta family» и как первый, группы «23:45». (Википедия)
Все значения словосочетания Я БУДУ
Афоризмы русских писателей со словом «быть»
Дополнительно