Неточные совпадения
Управляющий домом, из благородных, тоже немного мог
сказать о бывшем своем постояльце, кроме разве
того, что квартира ходила по шести рублей в месяц, что покойник жил в ней четыре месяца, но за два последних месяца не заплатил ни копейки, так что приходилось его сгонять с квартиры.
Ну, положим, хоть и писатель; а я вот что хотел
сказать: камергером, конечно, не сделают за
то, что роман сочинил; об этом и думать нечего; а все-таки можно в люди пройти; ну сделаться каким-нибудь там атташе.
Но боже, как она была прекрасна! Никогда, ни прежде, ни после, не видал я ее такою, как в этот роковой день.
Та ли,
та ли это Наташа,
та ли это девочка, которая, еще только год
тому назад, не спускала с меня глаз и, шевеля за мною губками, слушала мой роман и которая так весело, так беспечно хохотала и шутила в
тот вечер с отцом и со мною за ужином?
Та ли это Наташа, которая там, в
той комнате, наклонив головку и вся загоревшись румянцем,
сказала мне: да.
— Наташа, —
сказал я, — одного только я не понимаю: как ты можешь любить его после
того, что сама про него сейчас говорила? Не уважаешь его, не веришь даже в любовь его и идешь к нему без возврата, и всех для него губишь? Что ж это такое? Измучает он тебя на всю жизнь, да и ты его тоже. Слишком уж любишь ты его, Наташа, слишком! Не понимаю я такой любви.
Наташа
сказала правду: он мог бы сделать и дурной поступок, принужденный к
тому чьим-нибудь сильным влиянием; но, сознав последствия такого поступка, я думаю, он бы умер от раскаяния.
Скажи им от меня, Ваня, что я знаю, простить меня уж нельзя теперь: они простят, бог не простит; но что если они и проклянут меня,
то я все-таки буду благословлять их и молиться за них всю мою жизнь.
Ведь сделаться семейным человеком не шутка; тогда уж я буду не мальчик…
то есть я хотел
сказать, что я буду такой же, как и другие… ну, там семейные люди.
Рассказ Анны Андреевны меня поразил. Он совершенно согласовался со всем
тем, что я сам недавно слышал от самого Алеши. Рассказывая, он храбрился, что ни за что не женится на деньгах. Но Катерина Федоровна поразила и увлекла его. Я слышал тоже от Алеши, что отец его сам, может быть, женится, хоть и отвергает эти слухи, чтоб не раздражить до времени графини. Я
сказал уже, что Алеша очень любил отца, любовался и хвалился им и верил в него, как в оракула.
— Полноте, Анна Андреевна, —
сказал я, — в Сибири совсем не так дурно, как кажется. Если случится несчастье и вам надо будет продать Ихменевку,
то намерение Николая Сергеевича даже и очень хорошо. В Сибири можно найти порядочное частное место, и тогда…
То есть я прямо этого еще до сих пор не высказал, но я его приготовил к этому, а завтра
скажу; так уж я решил.
— Я надеюсь, что пойму и как должно… оценю
то, что вы
скажете, — проговорила, запинаясь, Наташа.
И уж одно
то, что вы, имея такое влияние, такую, можно
сказать, власть над Алешей, не воспользовались до сих пор этою властью и не заставили его жениться на себе, уж одно это выказывает вас со стороны слишком хорошей.
— То-то; он и без
того узнает. А ты замечай, что он
скажет? Как примет? Господи, Ваня! Что, неужели ж он в самом деле проклянет меня за этот брак? Нет, не может быть!
Он в поддевке, правда в бархатной, и похож на славянофила (да это, по-моему, к нему и идет), а наряди его сейчас в великолепнейший фрак и
тому подобное, отведи его в английский клуб да
скажи там: такой-то, дескать, владетельный граф Барабанов, так там его два часа за графа почитать будут, — и в вист сыграет, и говорить по-графски будет, и не догадаются; надует.
А когда будем выходить отсюда,
то он, наверно, сам ко мне подойдет и
скажет то, что мне надо…
— Ну, что ж теперь
скажешь мне про
ту историю, которую я сейчас тебе рассказал. Придумал ты что или нет?
То, что я вчера
сказал ей о записке Наташи, сильно завлекло ее любопытство, и она ждала меня гораздо раньше утром, по крайней мере часов в десять.
Мы, разумеется, начали разговор о вчерашнем. Меня особенно поразило
то, что мы совершенно сходимся с ней в впечатлении нашем о старом князе: ей он решительно не нравился, гораздо больше не нравился, чем вчера. И когда мы перебрали по черточкам весь его вчерашний визит, Наташа вдруг
сказала...
— Неужели можно так волноваться из-за
того только, что дурной человек что-нибудь подумает? Да пусть его думает! —
сказал я.
— А по росту меньше. Ну, так она и сделает. Коли надо,
скажет одиннадцать, а
то пятнадцать. И так как у бедняжки ни защиты, ни семейства,
то…
А Жуберта-то и кричит ему, по-свойски
то есть: «Трюма семьсот франков стоит (по-нашему четвертаков), разобьешь!» Он ухмыляется да на меня смотрит; а я супротив сижу на канапе, и красота со мной, да не такое рыло, как вот ефта-с, а с киксом, словом сказать-с.
— Да уж так… Куда ж это он опять пошел? В
тот раз вы думали, что он ко мне ходил. Видишь, Ваня, если можешь, зайди ко мне завтра. Может быть, я кой-что и
скажу тебе… Совестно мне только тебя беспокоить; а теперь шел бы ты домой к своей гостье. Небось часа два прошло, как ты вышел из дома?
— Вот видишь, Елена, вот видишь, какая ты гордая, —
сказал я, подходя к ней и садясь с ней на диван рядом. — Я с тобой поступаю, как мне велит мое сердце. Ты теперь одна, без родных, несчастная. Я тебе помочь хочу. Так же бы и ты мне помогла, когда бы мне было худо. Но ты не хочешь так рассудить, и вот тебе тяжело от меня самый простой подарок принять. Ты тотчас же хочешь за него заплатить, заработать, как будто я Бубнова и тебя попрекаю. Если так,
то это стыдно, Елена.
Ты можешь
сказать мне: если так, если вы равнодушны к судьбе
той, которую уже не считаете вашей дочерью,
то для чего же вы вмешиваетесь в
то, что там теперь затевается?
— Ты несправедлив ко мне, Ваня, — проговорил он наконец, и слеза заблистала на его ресницах, — клянусь тебе, несправедлив, но оставим это! Я не могу выворотить перед тобой мое сердце, — продолжал он, приподнимаясь и берясь за шляпу, — одно
скажу: ты заговорил сейчас о счастье дочери. Я решительно и буквально не верю этому счастью, кроме
того, что этот брак и без моего вмешательства никогда не состоится.
— И Алеша мог поместить Наталью Николаевну в такой квартире! —
сказал он, покачивая головою. — Вот эти-то так называемые мелочии обозначают человека. Я боюсь за него. Он добр, у него благородное сердце, но вот вам пример: любит без памяти, а помещает
ту, которую любит, в такой конуре. Я даже слышал, что иногда хлеба не было, — прибавил он шепотом, отыскивая ручку колокольчика. — У меня голова трещит, когда подумаю о его будущности, а главное, о будущности АнныНиколаевны, когда она будет его женой…
— Ах, боже мой! Да ведь он сейчас же будет здесь! Но
то, что вы мне
сказали, меня до
того поразило, что я… признаюсь, я всего ожидал от него, но этого… этого!
— Знаю, знаю, что ты
скажешь, — перебил Алеша: — «Если мог быть у Кати,
то у тебя должно быть вдвое причин быть здесь». Совершенно с тобой согласен и даже прибавлю от себя: не вдвое причин, а в миллион больше причин! Но, во-первых, бывают же странные, неожиданные события в жизни, которые все перемешивают и ставят вверх дном. Ну, вот и со мной случились такие события. Говорю же я, что в эти дни я совершенно изменился, весь до конца ногтей; стало быть, были же важные обстоятельства!
— Говори, говори, Алеша! —
сказал князь. —
То, что ты предлагаешь нам, очень умно. Может быть, с этого и надо было начать, — прибавил он, взглянув на Наташу.
— Он был раздражен, когда
сказал, что «поторопились», — ты увидишь сама, завтра же, на днях, он спохватится, и если он до
того рассердился, что в самом деле не захочет нашего брака,
то я, клянусь тебе, его не послушаюсь.
И она с такою любовью взглянула на меня,
сказав это. Все это утро она смотрела на меня таким же нежным взглядом и казалась такою веселенькою, такою ласковою, и в
то же время что-то стыдливое, даже робкое было в ней, как будто она боялась чем-нибудь досадить мне, потерять мою привязанность и… и слишком высказаться, точно стыдясь этого.
— Нет, про только-тоуж я
скажу, — перебил он, выскакивая в переднюю и надевая шинель (за ним и я стал одеваться). — У меня и до тебя дело; очень важное дело, за ним-то я и звал тебя; прямо до тебя касается и до твоих интересов. А так как в одну минуту, теперь, рассказать нельзя,
то дай ты, ради бога, слово, что придешь ко мне сегодня ровно в семь часов, ни раньше, ни позже. Буду дома.
— А ведь идея-то была бы недурна, —
сказал он. — Нет, Ваня, это не
то.
То есть, почему не расспросить при случае; но это не
то. Слушай, старинный приятель, я хоть теперь и довольно пьян, по обыкновению, но знай, что с злым умысломФилипп тебя никогда не обманет, с злым
то естьумыслом.
— По крайней мере ты мне
скажешь хоть что-нибудь, хоть
то, почему именно я должен опасаться князя.
Отказаться от денег; но если я тут же
скажу, что считаю и теперь свой иск правым,
то ведь это значит: я их дарю ему.
— Мало ли о чем, — отвечала она серьезно. — Вот хоть бы о
том, правду ли он рассказывает про Наталью Николаевну, что она не оскорбляется, когда он ее в такое время оставляет одну? Ну, можно ли так поступать, как он? Ну, зачем ты теперь здесь,
скажи, пожалуйста?
Он именно
сказал точь-в-точь так же, как я теперь передал: что она до
того уж слишком меня любит, до
того сильно, что уж это выходит просто эгоизм, так что и мне и ей тяжело, а впоследствии и еще тяжелее мне будет.
— То-то. Разумеется, что же тут такого? А вот они (она указала глазами на группу, сидевшую за самоваром), они, наверно,
сказали бы, что это нехорошо. Правы они или нет?
— С Наташей вы познакомитесь и не будете раскаиваться, —
сказал я. — Она вас сама очень хочет узнать, и это нужно хоть для
того только, чтоб ей знать, кому она передает Алешу. О деле же этом не тоскуйте очень. Время и без ваших забот решит. Ведь вы едете в деревню?
— Вы не ошиблись, — прервал я с нетерпением (я видел, что он был из
тех, которые, видя человека хоть капельку в своей власти, сейчас же дают ему это почувствовать. Я же был в его власти; я не мог уйти, не выслушав всего, что он намерен был
сказать, и он знал это очень хорошо. Его тон вдруг изменился и все больше и больше переходил в нагло фамильярный и насмешливый). — Вы не ошиблись, князь: я именно за этим и приехал, иначе, право, не стал бы сидеть… так поздно.
Ну как в самом деле
сказать человеку грубость прямо в глаза, хотя он и стоил
того и хотя я именно и хотел
сказать ему грубость?
—
То есть о нашем деле,хотите вы
сказать.
Конечно, один ваш писатель даже, помнится,
сказал где-то: что, может быть, самый великий подвиг человека в
том, если он сумеет ограничиться в жизни ролью второго лица…
А на меня не дивитесь: мне до
того, наконец, надоели все эти невинности, все эти Алешины пасторали, вся эта шиллеровщина, все эти возвышенности в этой проклятой связи с этой Наташей (впрочем, очень миленькой девочкой), что я, так
сказать, поневоле рад случаю над всем этим погримасничать.
Во-первых, мне так угодно, во-вторых, я не у себя, а с вами…
то есть я хочу
сказать, что мы теперь кутим,как добрые приятели, а в-третьих, я ужасно люблю капризы.
Если б только могло быть (чего, впрочем, по человеческой натуре никогда быть не может), если б могло быть, чтоб каждый из нас описал всю свою подноготную, но так, чтоб не побоялся изложить не только
то, что он боится
сказать и ни за что не
скажет людям, не только
то, что он боится
сказать своим лучшим друзьям, но даже и
то, в чем боится подчас признаться самому себе, —
то ведь на свете поднялся бы тогда такой смрад, что нам бы всем надо было задохнуться.
В них глубокая мысль — не
скажу, нравственная, но просто предохранительная, комфортная, что, разумеется, еще лучше, потому что нравственность в сущности
тот же комфорт,
то есть изобретена единственно для комфорта.
Заключу же так: вы меня обвиняете в пороке, разврате, безнравственности, а я, может быть, только
тем и виноват теперь, что откровеннеедругих и больше ничего; что не утаиваю
того, что другие скрывают даже от самих себя, как
сказал я прежде…
— Заговариваетесь, ха, ха, ха! А
сказать, об чем вы теперь думаете? Вы думаете: зачем это я завез вас сюда и вдруг, ни с
того ни с сего, так перед вами разоткровенничался? Так или нет?
— Князь, —
сказал я, разгорячившись от его нахальства, — вы нас ненавидите, в
том числе и меня, и мстите мне теперь за все и за всех.