— Нелли! Вся надежда теперь на тебя! Есть один отец: ты его видела и знаешь; он проклял свою дочь и вчера приходил просить тебя к себе вместо дочери. Теперь ее, Наташу (а ты говорила, что любишь ее!), оставил тот, которого она любила и для которого ушла от отца. Он
сын того князя, который приезжал, помнишь, вечером ко мне и застал еще тебя одну, а ты убежала от него и потом была больна… Ты ведь знаешь его? Он злой человек!
Неточные совпадения
Я написал об этом к Ихменевым, а также и о
том, что князь очень любит своего
сына, балует его, рассчитывает уже и теперь его будущность.
Он оскорбил Николая Сергеича ужасным письмом, все на
ту же
тему, как и прежде, а
сыну положительно запретил посещать Ихменевых.
Для формы же он продолжал изъявлять свое неудовольствие
сыну: уменьшил и без
того небогатое содержание его (он был чрезвычайно с ним скуп), грозил отнять все; но вскоре уехал в Польшу, за графиней, у которой были там дела, все еще без устали преследуя свой проект сватовства.
Напротив, вы даже показали пренебрежение к нам и, может быть, ждали
той минуты, когда я сам приду просить вас сделать нам честь отдать вашу руку моему
сыну.
Вы можете с презрением смотреть на отца, который сам сознается в
том, что наводил
сына, из корысти и из предрассудков, на дурной поступок; потому что бросить великодушную девушку, пожертвовавшую ему всем и перед которой он так виноват, — это дурной поступок.
Вторая причина предполагавшегося брака моего
сына с падчерицею графини Зинаиды Федоровны
та, что эта девушка в высшей степени достойна любви и уважения.
Кроме
того, я люблю моего
сына горячо.
Не сочтите тоже, что я был заранее уверен в вашем согласии, основываясь на
том, чем вы пожертвовали для моего
сына; опять нет!
Если меня убьют или прольют мою кровь, неужели она перешагнет через наш барьер, а может быть, через мой труп и пойдет с
сыном моего убийцы к венцу, как дочь
того царя (помнишь, у нас была книжка, по которой ты учился читать), которая переехала через труп своего отца в колеснице?
Слишком заметно было, что он смеялся единственно для
того, чтоб как можно сильнее обидеть и унизить своего
сына.
Тот, который научает
сына пренебрегать и играть такими обязанностями из-за светских выгод, из-за денег, — развращает его!
— В какое же положение вы сами ставите себя, Наталья Николаевна, подумайте! Вы непременно настаиваете, что с моей стороны было вам оскорбление. Но ведь это оскорбление так важно, так унизительно, что я не понимаю, как можно даже предположить его,
тем более настаивать на нем. Нужно быть уж слишком ко всему приученной, чтоб так легко допускать это, извините меня. Я вправе упрекать вас, потому что вы вооружаете против меня
сына: если он не восстал теперь на меня за вас,
то сердце его против меня…
А
та была уж на сносях; как выгнали ее, она и родила дочь…
то есть не дочь, а
сына, именно сынишку, Володькой и окрестили.
Дело Натальи Николаевны и вашего
сына должно быть разрешено вами во всех
тех пунктах, которые от вас зависят, и разрешено вполне удовлетворительно для Ихменевых.
Знайте, мой поэт, что законы ограждают семейное спокойствие, они гарантируют отца в повиновении
сына и что
те, которые отвлекают детей от священных обязанностей к их родителям, законами не поощряются.
— Да, он злой человек. Он ненавидел Наташу за
то, что его
сын, Алеша, хотел на ней жениться. Сегодня уехал Алеша, а через час его отец уже был у ней и оскорбил ее, и грозил ее посадить в смирительный дом, и смеялся над ней. Понимаешь меня, Нелли?
Ибо в последнем случае, как, вероятно, и ты, милый
сын, можешь понять поэтической своей головой, — он меня обкрадывал: ибо одна надобность, положим, рубль стоит, а другая вчетверо стоит; так дурак же я буду, если за рубль передам ему
то, что четырех стоит.
В поручении Катерины Ивановны промелькнуло одно обстоятельство, чрезвычайно тоже его заинтересовавшее: когда Катерина Ивановна упомянула о маленьком мальчике, школьнике,
сыне того штабс-капитана, который бежал, плача в голос, подле отца, то у Алеши и тогда уже вдруг мелькнула мысль, что этот мальчик есть, наверное, тот давешний школьник, укусивший его за палец, когда он, Алеша, допрашивал его, чем он его обидел.
На днях у меня был Оболенский, он
сын того, что был в Лицее инспектором. Вышел в 841-м году. Служит при Гасфорте, приезжал в Ялуторовск по какому-то поручению и, услышав мою фамилию, зашел навестить меня. С ним я потолковал о старине. Он нашел, что я еще мало стар; забросал я его вопросами местными, напомнил ему, что он жил с отцом во флигеле в соседстве с Ротастом. Тогда этот Оболенский несознательно бегал — ему теперь только 32 года. — Только странный какой-то человек, должно быть вроде своего отца.
Молодого человека, проезжающего в этот хороший вечер по саванскому лугу, зовут Лукою Никоновичем Маслянниковым. Он
сын того Никона Родионовича Маслянникова, которым в начале романа похвалялся мещанин, как сильным человеком: захочет тебя в острог посадить — засадит; захочет в полиции розгами отодрать — тоже отдерет в лучшем виде.
Неточные совпадения
Добчинский.
То есть оно так только говорится, а он рожден мною так совершенно, как бы и в браке, и все это, как следует, я завершил потом законными-с узами супружества-с. Так я, изволите видеть, хочу, чтоб он теперь уже был совсем,
то есть, законным моим сыном-с и назывался бы так, как я: Добчинский-с.
К дьячку с семинаристами // Пристали: «Пой „Веселую“!» // Запели молодцы. // (
Ту песню — не народную — // Впервые спел
сын Трифона, // Григорий, вахлакам, // И с «Положенья» царского, // С народа крепи снявшего, // Она по пьяным праздникам // Как плясовая пелася // Попами и дворовыми, — // Вахлак ее не пел, // А, слушая, притопывал, // Присвистывал; «Веселою» // Не в шутку называл.)
Замолкла Тимофеевна. // Конечно, наши странники // Не пропустили случая // За здравье губернаторши // По чарке осушить. // И видя, что хозяюшка // Ко стогу приклонилася, // К ней подошли гуськом: // «Что ж дальше?» // — Сами знаете: // Ославили счастливицей, // Прозвали губернаторшей // Матрену с
той поры… // Что дальше? Домом правлю я, // Ращу детей… На радость ли? // Вам тоже надо знать. // Пять
сыновей! Крестьянские // Порядки нескончаемы, — // Уж взяли одного!
Приехали
сыны, // Гвардейцы черноусые // (Вы их на пожне видели, // А барыни красивые — //
То жены молодцов).
Тут
сын отцу покаялся: // «С
тех пор, как
сына Власьевны // Поставил я не в очередь, // Постыл мне белый свет!» // А сам к веревке тянется.