Неточные совпадения
Вскоре Николай Сергеич горячо полюбил его, не менее
чем свою Наташу; даже потом, уже
после окончательного разрыва между князем-отцом и Ихменевым, старик с веселым духом вспоминал иногда о своем Алеше — так привык он называть князя Алексея Петровича.
Итак, Ихменевы переехали в Петербург. Не стану описывать мою встречу с Наташей
после такой долгой разлуки. Во все эти четыре года я не забывал ее никогда. Конечно, я сам не понимал вполне того чувства, с которым вспоминал о ней; но когда мы вновь свиделись, я скоро догадался,
что она суждена мне судьбою.
Сначала, в первые дни
после их приезда, мне все казалось,
что она как-то мало развилась в эти годы, совсем как будто не переменилась и осталась такой же девочкой, как и была до нашей разлуки.
А ну-ка, ну-ка прочти! — заключил он с некоторым видом покровительства, когда я наконец принес книгу и все мы
после чаю уселись за круглый стол, — прочти-ка,
что ты там настрочил; много кричат о тебе!
— Наташа, — сказал я, — одного только я не понимаю: как ты можешь любить его
после того,
что сама про него сейчас говорила? Не уважаешь его, не веришь даже в любовь его и идешь к нему без возврата, и всех для него губишь?
Что ж это такое? Измучает он тебя на всю жизнь, да и ты его тоже. Слишком уж любишь ты его, Наташа, слишком! Не понимаю я такой любви.
«
Что же бы делать пришлось
после сумасшедшего-то дома?
Но
после ухода Наташи они как-то нежнее стали друг к другу; они болезненно почувствовали,
что остались одни на свете.
Сначала она даже и при мне не решалась выражать желание увидеться с дочерью и почти всегда
после наших разговоров, когда, бывало, уже все у меня выспросит, считала необходимостью как-то сжаться передо мною и непременно подтвердить,
что хоть она и интересуется судьбою дочери, но все-таки Наташа такая преступница, которую и простить нельзя.
Со слезами каялся он мне в знакомстве с Жозефиной, в то же время умоляя не говорить об этом Наташе; и когда, жалкий и трепещущий, он отправлялся, бывало,
после всех этих откровенностей, со мною к ней (непременно со мною, уверяя,
что боится взглянуть на нее
после своего преступления и
что я один могу поддержать его), то Наташа с первого же взгляда на него уже знала, в
чем дело.
— Без условий! Это невозможно; и не упрекай меня, Ваня, напрасно. Я об этом дни и ночи думала и думаю.
После того как я их покинула, может быть, не было дня, чтоб я об этом не думала. Да и сколько раз мы с тобой же об этом говорили! Ведь ты знаешь сам,
что это невозможно!
— Наташа, друг мой, об этом
после. А вот
что: неужели ты серьезно думаешь,
что у тебя достанет сил на разлуку? Посмотри теперь на себя: неужели ты покойна?
— О боже мой! — вскрикнул он в восторге, — если б только был виноват, я бы не смел, кажется, и взглянуть на нее
после этого! Посмотрите, посмотрите! — кричал он, обращаясь ко мне, — вот: она считает меня виноватым; все против меня, все видимости против меня! Я пять дней не езжу! Есть слухи,
что я у невесты, — и
что ж? Она уж прощает меня! Она уж говорит: «Дай руку, и кончено!» Наташа, голубчик мой, ангел мой, ангел мой! Я не виноват, и ты знай это! Я не виноват ни настолечко! Напротив! Напротив!
Что ж, не вправе я над ней
после этого?
Маслобоев толкнул дверь, и мы очутились в небольшой комнате, в два окна, с геранями, плетеными стульями и с сквернейшими фортепианами; все как следовало. Но еще прежде,
чем мы вошли, еще когда мы разговаривали в передней, Митрошка стушевался. Я
после узнал,
что он и не входил, а пережидал за дверью. Ему было кому потом отворить. Растрепанная и нарумяненная женщина, выглядывавшая давеча утром из-за плеча Бубновой, приходилась ему кума.
Она, впрочем, мне почти
что призналась в этом сама, говоря,
что не могла утерпеть, чтоб не поделиться с ним такою радостью, но
что Николай Сергеич стал, по ее собственному выражению, чернее тучи, ничего не сказал, «все молчал, даже на вопросы мои не отвечал», и вдруг
после обеда собрался и был таков.
— Гм! каков дед, такова и внучка.
После все это мне расскажешь. Может быть, можно будет и помочь чем-нибудь, так чем-нибудь, коль уж она такая несчастная… Ну, а теперь нельзя ли, брат, ей сказать, чтоб она ушла, потому
что поговорить с тобой надо серьезно.
— Помилуй, братец, помилуй! Ты меня просто сразил
после этого! Да как же это он не примет? Нет, Ваня, ты просто какой-то поэт; именно, настоящий поэт! Да
что ж, по-твоему, неприлично,
что ль, со мной драться? Я не хуже его. Я старик, оскорбленный отец; ты — русский литератор, и потому лицо тоже почетное, можешь быть секундантом и… и… Я уж и не понимаю,
чего ж тебе еще надобно…
— Нелли, — сказал я, — вот ты теперь больна, расстроена, а я должен тебя оставить одну, взволнованную и в слезах. Друг мой! Прости меня и узнай,
что тут есть тоже одно любимое и непрощенное существо, несчастное, оскорбленное и покинутое. Она ждет меня. Да и меня самого влечет теперь
после твоего рассказа так,
что я, кажется, не перенесу, если не увижу ее сейчас, сию минуту…
— Я начал о моем ветренике, — продолжал князь, — я видел его только одну минуту и то на улице, когда он садился ехать к графине Зинаиде Федоровне. Он ужасно спешил и, представьте, даже не хотел встать, чтоб войти со мной в комнаты
после четырех дней разлуки. И, кажется, я в том виноват, Наталья Николаевна,
что он теперь не у вас и
что мы пришли прежде него; я воспользовался случаем, и так как сам не мог быть сегодня у графини, то дал ему одно поручение. Но он явится сию минуту.
— Позвольте, Наталья Николаевна, — продолжал он с достоинством, — соглашаюсь,
что я виноват, но только в том,
что уехал на другой день
после нашего знакомства, так
что вы, при некоторой мнительности, которую я замечаю в вашем характере, уже успели изменить обо мне ваше мнение, тем более
что тому способствовали обстоятельства. Не уезжал бы я — вы бы меня узнали лучше, да и Алеша не ветреничал бы под моим надзором. Сегодня же вы услышите,
что я наговорю ему.
Говорите
после того,
что хотите, я в себе уверен.
Посмотри же: увлекаться высоким и прекрасным и
после того,
что было здесь во вторник, четыре дня пренебрегать тою, которая, кажется бы, должна быть для тебя дороже всего на свете!
Вы заранее почти наизусть знали все,
что здесь случится,
после того вечера, во вторник, и рассчитали все как по пальцам.
И как ты несправедлива была давеча, когда говорила,
что я из таких, которые могут разлюбить на другой день
после свадьбы!
— А зачем тебе? Впрочем, может быть, скажу
после. А вот объясни-ка ты лучше, зачем ты приходил ко мне вчера, когда я сам сказал тебе, помнишь,
что меня не будет дома?
— А я, как нарочно, пришел к тебе, чтобы и об нем расспросить между прочим. Но это
после. А зачем ты вчера без меня моей Елене леденцов давал да плясал перед ней? И об
чем ты мог полтора часа с ней говорить!
Я догадался,
что он
послом от Кати.
— Я сегодня бесстыдно поступил, — прошептал он мне, — я низко поступил, я виноват перед всеми на свете, а перед ними обеими больше всего. Сегодня отец
после обеда познакомил меня с Александриной (одна француженка) — очаровательная женщина. Я… увлекся и… ну, уж
что тут говорить, я недостоин быть вместе с ними… Прощайте, Иван Петрович!
— Ну, а
что касается до этой девушки, то, право, я ее уважаю, даже люблю, уверяю вас; капризна она немножко, но ведь «нет розы без шипов», как говорили пятьдесят лет назад, и хорошо говорили: шипы колются, но ведь это-то и заманчиво, и хоть мой Алексей дурак, но я ему отчасти уже простил — за хороший вкус. Короче, мне эти девицы нравятся, и у меня — он многознаменательно сжал губы — даже виды особенные… Ну, да это
после…
— А я люблю о них говорить за ужином. Познакомил бы я вас
после ужина с одной mademoiselle Phileberte [барышней Филибер (франц.)] — а? Как вы думаете? Да
что с вами? Вы и смотреть на меня не хотите… гм!
— Гм… да ведь я вам сказал,
что узнаете
после.
— Вы бы не были молодым моим другом, если б отвечали иначе! Я так и знал,
что вы это скажете. Ха, ха, ха! Подождите, mon ami, поживете и поймете, а теперь вам еще нужно пряничка. Нет, вы не поэт
после этого: эта женщина понимала жизнь и умела ею воспользоваться.
В тот день, когда Наташа объявила мне,
что знает про отъезд (это было с неделю
после разговора моего с князем), он вбежал ко мне в отчаянии, обнял меня, упал ко мне на грудь и зарыдал как ребенок. Я молчал и ждал,
что он скажет.
Наконец,
после горячих и ненужных делу попреков: «зачем я не хожу и оставляю их, как сирот, одних в горе», так
что уж «бог знает
что без меня происходит», — она объявила мне,
что Николай Сергеич в последние три дня был в таком волнении, «
что и описать невозможно».
Видно только было,
что горячее чувство, заставившее его схватить перо и написать первые, задушевные строки, быстро,
после этих первых строк, переродилось в другое: старик начинал укорять дочь, яркими красками описывал ей ее преступление, с негодованием напоминал ей о ее упорстве, упрекал в бесчувственности, в том,
что она ни разу, может быть, и не подумала,
что сделала с отцом и матерью.
Видно было,
что первоначальное, великодушное чувство свое он,
после нескольких строк, принял за слабость, стал стыдиться ее и, наконец, почувствовав муки оскорбленной гордости, кончал гневом и угрозами.
Катя приготовилась, кажется, на длинное объяснение на тему: кто лучше составит счастье Алеши и кому из них придется уступить? Но
после ответа Наташи тотчас же поняла,
что все уже давно решено и говорить больше не об
чем. Полураскрыв свои хорошенькие губки, она с недоумением и с печалью смотрела на Наташу, все еще держа ее руку в своей.
Да, бог мне помог! В полчаса моего отсутствия случилось у Наташи такое происшествие, которое бы могло совсем убить ее, если б мы с доктором не подоспели вовремя. Не прошло и четверти часа
после моего отъезда, как вошел князь. Он только
что проводил своих и явился к Наташе прямо с железной дороги. Этот визит, вероятно, уже давно был решен и обдуман им. Наташа сама рассказывала мне потом,
что в первое мгновение она даже и не удивилась князю. «Мой ум помешался», — говорила она.
Я был изумлен ее требованием, но, однакож, принялся рассказывать во всей подробности. Я подозревал,
что с нею бред или, по крайней мере,
что после припадка голова ее еще не совсем свежа.
— Ничего еще неизвестно, — отвечал он, соображая, — я покамест догадываюсь, размышляю, наблюдаю, но… ничего неизвестно. Вообще выздоровление невозможно. Она умрет. Я им не говорю, потому
что вы так просили, но мне жаль, и я предложу завтра же консилиум. Может быть, болезнь примет
после консилиума другой оборот. Но мне очень жаль эту девочку, как дочь мою… Милая, милая девочка! И с таким игривым умом!
Итак, посылала ли она письмо или не посылала — не знаю; но есть одно основание предположить,
что не посылала, потому
что князь узнал наверно,
что она в Петербурге и где именно, кажется, уже
после смерти ее.