Неточные совпадения
К чему эта дешевая тревога из пустяков, которую я замечаю в себе в последнее время и которая мешает жить и глядеть ясно на жизнь, о чем уже заметил мне один глубокомысленный критик,
с негодованием разбирая мою последнюю повесть?» Но, раздумывая и сетуя, я все-таки
оставался на месте, а между тем болезнь одолевала меня все более и более, и мне наконец стало жаль оставить теплую комнату.
Он выжил уже почти год в изгнании, в известные сроки писал к отцу почтительные и благоразумные письма и наконец до того сжился
с Васильевским, что когда князь на лето сам приехал в деревню (о чем заранее уведомил Ихменевых), то изгнанник сам стал просить отца позволить ему как можно долее
остаться в Васильевском, уверяя, что сельская жизнь — настоящее его назначение.
Но оскорбление
с обеих сторон было так сильно, что не
оставалось и слова на мир, и раздраженный князь употреблял все усилия, чтоб повернуть дело в свою пользу, то есть, в сущности, отнять у бывшего своего управляющего последний кусок хлеба.
— От каких людей? — вскричал он, переводя горячий взгляд
с меня на нее и обратно, — от каких людей? От грабителей, от клеветников, от предателей? Таких везде много; не беспокойся, и в Сибири найдем. А не хочешь со мной ехать, так, пожалуй, и
оставайся; я не насилую.
— Счастье в том, что мы
с ней целых два часа
оставались одни.
— Иной раз ты, другой она. Но ты всегда лучше
оставалась. Когда же я говорю
с ней, я всегда чувствую, что сам лучше становлюсь, умнее, благороднее как-то. Но завтра, завтра все решится!
— Нет, он
останется; мы еще поговорим
с тобой, Ваня. Смотри же, завтра чем свет!
Вот что, Ваня, верь одному: Маслобоев хоть и сбился
с дороги, но сердце в нем то же
осталось, а обстоятельства только переменились.
Но у меня
остались прежние сношения; могу кой о чем разведать,
с разными тонкими людьми перенюхаться; этим и беру; правда, в свободное, то есть трезвое, время и сам кой-что делаю, тоже через знакомых… больше по разведкам…
«
С кем же я-то теперь
останусь, — говорила она, —
с такой радостью да сидя одна в четырех стенах?» Наконец я убедил ее отпустить меня, представив ей, что Наташа теперь ждет меня не дождется.
Я решился на весь день
остаться с Еленой и, по возможности, до самого выздоровления оставлять ее как можно реже одну.
В назначенное время я сходил за лекарством и вместе
с тем в знакомый трактир, в котором я иногда обедал и где мне верили в долг. В этот раз, выходя из дому, я захватил
с собой судки и взял в трактире порцию супу из курицы для Елены. Но она не хотела есть, и суп до времени
остался в печке.
Я нагнулся к ней: она была опять вся в жару;
с ней был опять лихорадочный кризис. Я начал утешать ее и обнадеживать; уверял ее, что если она хочет
остаться у меня, то я никуда ее не отдам. Говоря это, я снял пальто и фуражку. Оставить ее одну в таком состоянии я не решился.
— А ведь Азорка-то был прежде маменькин, — сказала вдруг Нелли, улыбаясь какому-то воспоминанию. — Дедушка очень любил прежде маменьку, и когда мамаша ушла от него, у него и
остался мамашин Азорка. Оттого-то он и любил так Азорку… Мамашу не простил, а когда собака умерла, так сам умер, — сурово прибавила Нелли, и улыбка исчезла
с лица ее.
Вот ты говорил теперь целый час о любви к человечеству, о благородстве убеждений, о благородных людях,
с которыми познакомился; а спроси Ивана Петровича, что говорил я ему давеча, когда мы поднялись в четвертый этаж, по здешней отвратительной лестнице, и
оставались здесь у дверей, благодаря бога за спасение наших жизней и ног?
— А! Так вы не хотите понять
с двух слов, — сказала Наташа, — даже он, даже вот Алеша вас понял так же, как и я, а мы
с ним не сговаривались, даже не видались! И ему тоже показалось, что вы играете
с нами недостойную, оскорбительную игру, а он любит вас и верит в вас, как в божество. Вы не считали за нужное быть
с ним поосторожнее, похитрее; рассчитывали, что он не догадается. Но у него чуткое, нежное, впечатлительное сердце, и ваши слова, ваш тон, как он говорит, у него
остались на сердце…
— Нет, Нелли, она уедет далеко; выйдет замуж за помещика, а он один
останется, — отвечал я
с крайним сожалением, действительно сожалея, что не могу ей сказать чего-нибудь утешительнее.
А она хоть и плюнула ему в его подлое лицо, да ведь у ней Володька на руках
оставался: умри она, что
с ним будет?
Нет, мой друг: если вы истинный человеколюбец, то пожелайте всем умным людям такого же вкуса, как у меня, даже и
с грязнотцой, иначе ведь умному человеку скоро нечего будет делать на свете и
останутся одни только дураки.
Много прошло уже времени до теперешней минуты, когда я записываю все это прошлое, но до сих пор
с такой тяжелой, пронзительной тоской вспоминается мне это бледное, худенькое личико, эти пронзительные долгие взгляды ее черных глаз, когда, бывало, мы
оставались вдвоем, и она смотрит на меня
с своей постели, смотрит, долго смотрит, как бы вызывая меня угадать, что у ней на уме; но видя, что я не угадываю и все в прежнем недоумении, тихо и как будто про себя улыбнется и вдруг ласково протянет мне свою горячую ручку
с худенькими, высохшими пальчиками.
На четвертый день ее болезни я весь вечер и даже далеко за полночь просидел у Наташи. Нам было тогда о чем говорить. Уходя же из дому, я сказал моей больной, что ворочусь очень скоро, на что и сам рассчитывал.
Оставшись у Наташи почти нечаянно, я был спокоен насчет Нелли: она
оставалась не одна.
С ней сидела Александра Семеновна, узнавшая от Маслобоева, зашедшего ко мне на минуту, что Нелли больна и я в больших хлопотах и один-одинехонек. Боже мой, как захлопотала добренькая Александра Семеновна...
— И не пожалела ты его, Нелли! — вскричал я, когда мы
остались одни, — и не стыдно, не стыдно тебе! Нет, ты не добрая, ты и вправду злая! — и как был без шляпы, так и побежал я вслед за стариком. Мне хотелось проводить его до ворот и хоть два слова сказать ему в утешение. Сбегая
с лестницы, я как будто еще видел перед собой лицо Нелли, страшно побледневшее от моих упреков.
С Катей была старушка француженка, которая, после долгих упрашиваний и колебаний, согласилась наконец сопровождать ее и даже отпустить ее наверх к Наташе одну, но не иначе, как
с Алешей; сама же
осталась дожидаться в коляске.
— Ты не сердись, Алеша, — прибавила она, — это я потому, что мне много надо переговорить
с Наташей, об очень важном и о серьезном, чего ты не должен слышать. Будь же умен, поди. А вы, Иван Петрович,
останьтесь. Вы должны выслушать весь наш разговор.
Наконец, часы пробили одиннадцать. Я насилу мог уговорить его ехать. Московский поезд отправлялся ровно в двенадцать.
Оставался один час. Наташа мне сама потом говорила, что не помнит, как последний раз взглянула на него. Помню, что она перекрестила его, поцеловала и, закрыв руками лицо, бросилась назад в комнату. Мне же надо было проводить Алешу до самого экипажа, иначе он непременно бы воротился и никогда бы не сошел
с лестницы.
Но меня уже осенила другая мысль. Я умолил доктора
остаться с Наташей еще на два или на три часа и взял
с него слово не уходить от нее ни на одну минуту. Он дал мне слово, и я побежал домой.
Видно было, что ее мамашане раз говорила
с своей маленькой Нелли о своих прежних счастливых днях, сидя в своем угле, в подвале, обнимая и целуя свою девочку (все, что у ней
осталось отрадного в жизни) и плача над ней, а в то же время и не подозревая,
с какою силою отзовутся эти рассказы ее в болезненно впечатлительном и рано развившемся сердце больного ребенка.
— Что ж, как же вы
остались с мамашей-то? Ох, бедные вы, бедные!
Они злые и жестокие, и вот тебе мое приказание:
оставайся бедная, работай и милостыню проси, а если кто придет за тобой, скажи: не хочу к вам!..» Это мне говорила мамаша, когда больна была, и я всю жизнь хочу ее слушаться, — прибавила Нелли, дрожа от волнения,
с разгоревшимся личиком, — и всю жизнь буду служить и работать, и к вам пришла тоже служить и работать, а не хочу быть как дочь…
— Вот что, Ваня, — сказала Нелли, когда мы
остались вдвоем, — я знаю, они думают, что я
с ними поеду; но я не поеду, потому что не могу, и
останусь пока у тебя, и мне это надо было сказать тебе.
— Нет, нельзя! — настойчиво ответила Нелли, — потому что я вижу часто мамашу во сне, и она говорит мне, чтоб я не ездила
с ними и
осталась здесь; она говорит, что я очень много согрешила, что дедушку одного оставила, и все плачет, когда это говорит. Я хочу
остаться здесь и ходить за дедушкой, Ваня.
Решили, что я
останусь ночевать. Старик обделал дело. Доктор и Маслобоев простились и ушли. У Ихменевых ложились спать рано, в одиннадцать часов. Уходя, Маслобоев был в задумчивости и хотел мне что-то сказать, но отложил до другого раза. Когда же я, простясь
с стариками, поднялся в свою светелку, то, к удивлению моему, увидел его опять. Он сидел в ожидании меня за столиком и перелистывал какую-то книгу.