Неточные совпадения
Теперь хоть и
не время, но я вам
расскажу, потому что надо же и Наташе услышать, а вы нам дадите совет.
Я, например, если
не удастся роман (я, по правде, еще и давеча подумал, что роман глупость, а теперь только так про него
рассказал, чтоб выслушать ваше решение), — если
не удастся роман, то я ведь в крайнем случае могу давать уроки музыки.
Я
рассказал ему всю историю с Смитом, извиняясь, что смитовское дело меня задержало, что, кроме того, я чуть
не заболел и что за всеми этими хлопотами к ним, на Васильевский (они жили тогда на Васильевском), было далеко идти. Я чуть было
не проговорился, что все-таки нашел случай быть у Наташи и в это время, но вовремя замолчал.
Рассказал и объяснил ей подробно, что положение теперь вообще критическое; что отец Алеши, который недели две как воротился из отъезда, и слышать ничего
не хочет, строго взялся за Алешу; но важнее всего, что Алеша, кажется, и сам
не прочь от невесты и, слышно, что даже влюбился в нее.
Рассказ Анны Андреевны меня поразил. Он совершенно согласовался со всем тем, что я сам недавно слышал от самого Алеши.
Рассказывая, он храбрился, что ни за что
не женится на деньгах. Но Катерина Федоровна поразила и увлекла его. Я слышал тоже от Алеши, что отец его сам, может быть, женится, хоть и отвергает эти слухи, чтоб
не раздражить до времени графини. Я сказал уже, что Алеша очень любил отца, любовался и хвалился им и верил в него, как в оракула.
— Нет,
не заболел, меня задержали, сейчас
расскажу. Ну что с тобой, Наташа? Что случилось?
Она засыпала меня вопросами. Лицо ее сделалось еще бледнее от волнения. Я
рассказал ей подробно мою встречу с стариком, разговор с матерью, сцену с медальоном, —
рассказал подробно и со всеми оттенками. Я никогда ничего
не скрывал от нее. Она слушала жадно, ловя каждое мое слово. Слезы блеснули на ее глазах. Сцена с медальоном сильно ее взволновала.
— Постой, постой, Ваня, — говорила она, часто прерывая мой рассказ, — говори подробнее, все, все, как можно подробнее, ты
не так подробно
рассказываешь!..
—
Не приходил к тебе? Я серьезно говорю тебе, Ваня: ты болен, у тебя нервы расстроены, такие все мечты. Когда ты мне
рассказывал про наем этой квартиры, я все это в тебе заметила. Что, квартира сыра, нехороша?
— Дос-та-нет! — отвечала она чуть слышно. — Все для него! Вся жизнь моя для него! Но знаешь, Ваня,
не могу я перенести, что он теперь у нее, обо мне позабыл, сидит возле нее,
рассказывает, смеется, помнишь, как здесь, бывало, сидел… Смотрит ей прямо в глаза; он всегда так смотрит; и в мысль ему
не приходит теперь, что я вот здесь… с тобой.
— Наташа, послушай… — говорил Алеша, совершенно потерявшись. — Ты, может быть, уверена, что я виноват… Но я
не виноват; я нисколько
не виноват! Вот видишь ли, я тебе сейчас
расскажу.
— Ступай, Мавра, ступай, — отвечал он, махая на нее руками и торопясь прогнать ее. — Я буду
рассказывать все, что было, все, что есть, и все, что будет, потому что я все это знаю. Вижу, друзья мои, вы хотите знать, где я был эти пять дней, — это-то я и хочу
рассказать; а вы мне
не даете. Ну, и, во-первых, я тебя все время обманывал, Наташа, все это время, давным-давно уж обманывал, и это-то и есть самое главное.
— Совсем
не утаил! — перебила Наташа, — вот чем хвалится! А выходит, что все тотчас же нам
рассказал. Я еще помню, как ты вдруг сделался такой послушный, такой нежный и
не отходил от меня, точно провинился в чем-нибудь, и все письмо нам по отрывкам и
рассказал.
— Все
рассказал! Уж
не хвастайся, пожалуйста! — подхватила она. — Ну, что ты можешь скрыть? Ну, тебе ли быть обманщиком? Даже Мавра все узнала. Знала ты, Мавра?
— Ну, как
не знать! — отозвалась Мавра, просунув к нам свою голову, — все в три же первые дня
рассказал.
Не тебе бы хитрить!
— Нет, нет, я
не про то говорю. Помнишь! Тогда еще у нас денег
не было, и ты ходила мою сигарочницу серебряную закладывать; а главное, позволь тебе заметить, Мавра, ты ужасно передо мной забываешься. Это все тебя Наташа приучила. Ну, положим, я действительно все вам
рассказал тогда же, отрывками (я это теперь припоминаю). Но тона, тона письма вы
не знаете, а ведь в письме главное тон. Про это я и говорю.
— Какое! Что ты! Это только начало… и потому
рассказал про княгиню, что, понимаешь, я через нее отца в руки возьму, а главная моя история еще и
не начиналась.
— Ах,
не отвлекайся, Алеша, пожалуйста; говори, как ты
рассказывал все Кате!
Я
рассказал ей всю нашу историю: как ты бросила для меня свой дом, как мы жили одни, как мы теперь мучаемся, боимся всего и что теперь мы прибегаем к ней (я и от твоего имени говорил, Наташа), чтоб она сама взяла нашу сторону и прямо сказала бы мачехе, что
не хочет идти за меня, что в этом все наше спасение и что нам более нечего ждать ниоткуда.
— Слушай, Маслобоев! Братское твое предложение ценю, но ничего
не могу теперь отвечать, а почему — долго
рассказывать. Есть обстоятельства. Впрочем, обещаюсь: все
расскажу тебе потом, по-братски. За предложение благодарю: обещаюсь, что приду к тебе и приду много раз. Но вот в чем дело: ты со мной откровенен, а потому и я решаюсь спросить у тебя совета, тем более что ты в этих делах мастак.
— Вот видишь, старый приятель, наведывайся сколько хочешь. Сказки я умею
рассказывать, но ведь до известных пределов, — понимаешь?
Не то кредит и честь потеряешь, деловую то есть, ну и так далее.
Она тихо, все еще продолжая ходить, спросила, почему я так поздно? Я
рассказал ей вкратце все мои похождения, но она меня почти и
не слушала. Заметно было, что она чем-то очень озабочена. «Что нового?» — спросил я. «Нового ничего», — отвечала она, но с таким видом, по которому я тотчас догадался, что новое у ней есть и что она для того и ждала меня, чтоб
рассказать это новое, но, по обыкновению своему,
расскажет не сейчас, а когда я буду уходить. Так всегда у нас было. Я уж применился к ней и ждал.
Эти кисейные платья, в которые она рядила эту сиротку (вот ты давеча
рассказывал),
не давали мне покоя; потому что я кой-что уже до этого слышал.
Елена же его поразила; она вырвала у него свою руку, когда он щупал ее пульс, и
не хотела показать ему язык. На все вопросы его
не отвечала ни слова, но все время только пристально смотрела на его огромный Станислав, качавшийся у него на шее. «У нее, верно, голова очень болит, — заметил старичок, — но только как она глядит!» Я
не почел за нужное ему
рассказывать о Елене и отговорился тем, что это длинная история.
Я предчувствовал, что старушка
не утерпела и
рассказала ему все, по своему обыкновению, намеками.
Рассказывая это, Анна Андреевна чуть
не дрожала от страху и умоляла меня подождать с ней вместе Николая Сергеича.
— Прощай. — Она подала мне руку как-то небрежно и отвернулась от моего последнего прощального взгляда. Я вышел от нее несколько удивленный. «А впрочем, — подумал я, — есть же ей об чем и задуматься. Дела
не шуточные. А завтра все первая же мне и
расскажет».
Я ей
рассказал примерно рост Елены, и она мигом выбрала мне светленькое ситцевое, совершенно крепкое и
не более одного раза мытое платьице за чрезвычайно дешевую цену.
Катя вчера и сегодня говорила мне, что
не может женщина простить такую небрежность (ведь она все знает, что было у нас здесь во вторник; я на другой же день
рассказал).
В самом деле, он был немного смешон: он торопился; слова вылетали у него быстро, часто, без порядка, какой-то стукотней. Ему все хотелось говорить, говорить,
рассказать. Но,
рассказывая, он все-таки
не покидал руки Наташи и беспрерывно подносил ее к губам, как будто
не мог нацеловаться.
— Но что же, об чем вы говорите и думаете?
Расскажи, Алеша, я до сих пор как-то
не понимаю, — сказала Наташа.
Вот что, мой ангел, я тебе
расскажу теперь: были мы раз с тобой в ссоре,
не помню за что; я был виноват.
Нелли
рассказывала, что сначала она было
не хотела отпирать, потому что боялась: было уж восемь часов вечера.
«Я встала и
не хотела с ним говорить, —
рассказывала Нелли, — я его очень боялась; он начал говорить про Бубнову, как она теперь сердится, что она уж
не смеет меня теперь взять, и начал вас хвалить; сказал, что он с вами большой друг и вас маленьким мальчиком знал.
— О мамаше… о Бубновой… о дедушке. Он сидел часа два. Нелли как будто
не хотелось
рассказывать, об чем они говорили. Я
не расспрашивал, надеясь узнать все от Маслобоева. Мне показалось только, что Маслобоев нарочно заходил без меня, чтоб застать Нелли одну. «Для чего ему это?» — подумал я.
Я просидел у них с час. Прощаясь, он вышел за мною до передней и заговорил о Нелли. У него была серьезная мысль принять ее к себе в дом вместо дочери. Он стал советоваться со мной, как склонить на то Анну Андреевну. С особенным любопытством расспрашивал меня о Нелли и
не узнал ли я о ней еще чего нового? Я наскоро
рассказал ему. Рассказ мой произвел на него впечатление.
Алеша хоть и много говорил, много
рассказывал, по-видимому желая развеселить ее и сорвать улыбку с ее невольно складывавшихся
не в улыбку губ, но заметно обходил в разговоре Катю и отца. Вероятно, вчерашняя его попытка примирения
не удалась.
Я
не совсем виноват, потому что люблю тебя в тысячу раз больше всего на свете и потому выдумал новую мысль: открыться во всем Кате и немедленно
рассказать ей все наше теперешнее положение и все, что вчера было.
— Да какую услугу? Слушай, Маслобоев, для чего ты
не хочешь мне
рассказать что-нибудь о князе? Мне это нужно. Вот это будет услуга.
Впрочем, я ведь ничего
не знаю; для того-то и прошу тебя
рассказать, чтоб я мог судить…
— Хорошо, так и быть; я, брат, вообще употребляюсь иногда по иным делам. Но рассуди: мне ведь иные и доверяются-то потому, что я
не болтун. Как же я тебе буду
рассказывать? Так и
не взыщи, если
расскажу вообще, слишком вообще, для того только, чтоб доказать: какой, дескать, он выходит подлец. Ну, начинай же сначала ты, про свое.
Я рассудил, что в моих делах мне решительно нечего было скрывать от Маслобоева. Дело Наташи было
не секретное; к тому же я мог ожидать для нее некоторой пользы от Маслобоева. Разумеется, в моем рассказе я, по возможности, обошел некоторые пункты. Маслобоев в особенности внимательно слушал все, что касалось князя; во многих местах меня останавливал, многое вновь переспрашивал, так что я
рассказал ему довольно подробно. Рассказ мой продолжался с полчаса.
Мне тут же показалось одно: что вчерашний визит ко мне Маслобоева, тогда как он знал, что я
не дома, что сегодняшний мой визит к Маслобоеву, что сегодняшний рассказ Маслобоева, который он
рассказал в пьяном виде и нехотя, что приглашение быть у него сегодня в семь часов, что его убеждения
не верить в его хитрость и, наконец, что князь, ожидающий меня полтора часа и, может быть, знавший, что я у Маслобоева, тогда как Нелли выскочила от него на улицу, — что все это имело между собой некоторую связь.
Я, однако ж, был уверен, что ей стоит только заговорить, чтоб уж и
не останавливаться, хоть до утра. «Какие-нибудь пять-шесть часов разговора», о которых
рассказывал Алеша, мелькнули у меня в уме.
— Мало ли о чем, — отвечала она серьезно. — Вот хоть бы о том, правду ли он
рассказывает про Наталью Николаевну, что она
не оскорбляется, когда он ее в такое время оставляет одну? Ну, можно ли так поступать, как он? Ну, зачем ты теперь здесь, скажи, пожалуйста?
И много еще мы говорили с ней. Она мне
рассказала чуть
не всю свою жизнь и с жадностью слушала мои рассказы. Все требовала, чтоб я всего более
рассказывал ей про Наташу и про Алешу. Было уже двенадцать часов, когда князь подошел ко мне и дал знать, что пора откланиваться. Я простился. Катя горячо пожала мне руку и выразительно на меня взглянула. Графиня просила меня бывать; мы вышли вместе с князем.
— Вы откровенны. Ну, да что же делать, если самого меня мучат! Глупо и я откровенен, но уж таков мой характер. Впрочем, мне хочется
рассказать кой-какие черты из моей жизни. Вы меня поймете лучше, и это будет очень любопытно. Да, я действительно, может быть, сегодня похож на полишинеля; а ведь полишинель откровенен,
не правда ли?
Она трепетно прижалась ко мне, как будто боялась чего-то, что-то заговорила, скоро, порывисто, как будто только и ждала меня, чтоб поскорей мне это
рассказать. Но слова ее были бессвязны и странны; я ничего
не понял, она была в бреду.
Тотчас же торопливым шепотом начала она мне
рассказывать, что Нелли сначала была очень весела, даже много смеялась, но потом стала скучна и, видя, что я
не прихожу, замолчала и задумалась.
— Постойте,
не торопитесь; пойдемте-ка поскорее к вам, там все и узнаете, — защебетала Александра Семеновна, — какие вещи-то я вам
расскажу, Иван Петрович, — шептала она наскоро дорогою. — Дивиться только надо… Вот пойдемте, сейчас узнаете.