Неточные совпадения
— Нет, сооружай, брат, сам, а я
не могу, жена будет в большой претензии, право, я должен ей
рассказать о ярмарке. Нужно, брат, право, нужно доставить ей удовольствие. Нет, ты
не держи меня!
— Нет, брат, ты
не ругай меня фетюком, — отвечал зять, — я ей жизнью обязан. Такая, право, добрая, милая, такие ласки оказывает… до слез разбирает; спросит, что видел на ярмарке, нужно всё
рассказать, такая, право, милая.
— А я, брат, — говорил Ноздрев, — такая мерзость лезла всю ночь, что гнусно
рассказывать, и во рту после вчерашнего точно эскадрон переночевал. Представь: снилось, что меня высекли, ей-ей! и, вообрази, кто? Вот ни за что
не угадаешь: штабс-ротмистр Поцелуев вместе с Кувшинниковым.
— Но знаете ли, что такого рода покупки, я это говорю между нами, по дружбе,
не всегда позволительны, и
расскажи я или кто иной — такому человеку
не будет никакой доверенности относительно контрактов или вступления в какие-нибудь выгодные обязательства.
Знаю, знаю тебя, голубчик; если хочешь, всю историю твою
расскажу: учился ты у немца, который кормил вас всех вместе, бил ремнем по спине за неаккуратность и
не выпускал на улицу повесничать, и был ты чудо, а
не сапожник, и
не нахвалился тобою немец, говоря с женой или с камрадом.
Поди-ка попробуй
рассказать или передать все то, что бегает на их лицах, все те излучинки, намеки, — а вот просто ничего
не передашь.
Как они делают, бог их ведает: кажется, и
не очень мудреные вещи говорят, а девица то и дело качается на стуле от смеха; статский же советник бог знает что
расскажет: или поведет речь о том, что Россия очень пространное государство, или отпустит комплимент, который, конечно, выдуман
не без остроумия, но от него ужасно пахнет книгою; если же скажет что-нибудь смешное, то сам несравненно больше смеется, чем та, которая его слушает.
Герой, однако же, совсем этого
не замечал,
рассказывая множество приятных вещей, которые уже случалось ему произносить в подобных случаях в разных местах: именно в Симбирской губернии у Софрона Ивановича Беспечного, где были тогда дочь его Аделаида Софроновна с тремя золовками: Марьей Гавриловной, Александрой Гавриловной и Адельгейдой Гавриловной; у Федора Федоровича Перекроева в Рязанской губернии; у Фрола Васильевича Победоносного в Пензенской губернии и у брата его Петра Васильевича, где были свояченица его Катерина Михайловна и внучатные сестры ее Роза Федоровна и Эмилия Федоровна; в Вятской губернии у Петра Варсонофьевича, где была сестра невестки его Пелагея Егоровна с племянницей Софьей Ростиславной и двумя сводными сестрами — Софией Александровной и Маклатурой Александровной.
Что Ноздрев лгун отъявленный, это было известно всем, и вовсе
не было в диковинку слышать от него решительную бессмыслицу; но смертный, право, трудно даже понять, как устроен этот смертный: как бы ни была пошла новость, но лишь бы она была новость, он непременно сообщит ее другому смертному, хотя бы именно для того только, чтобы сказать: «Посмотрите, какую ложь распустили!» — а другой смертный с удовольствием преклонит ухо, хотя после скажет сам: «Да это совершенно пошлая ложь,
не стоящая никакого внимания!» — и вслед за тем сей же час отправится искать третьего смертного, чтобы,
рассказавши ему, после вместе с ним воскликнуть с благородным негодованием: «Какая пошлая ложь!» И это непременно обойдет весь город, и все смертные, сколько их ни есть, наговорятся непременно досыта и потом признают, что это
не стоит внимания и
не достойно, чтобы о нем говорить.
— Ах, Анна Григорьевна, пусть бы еще куры, это бы еще ничего; слушайте только, что
рассказала протопопша: приехала, говорит, к ней помещица Коробочка, перепуганная и бледная как смерть, и
рассказывает, и как
рассказывает, послушайте только, совершенный роман; вдруг в глухую полночь, когда все уже спало в доме, раздается в ворота стук, ужаснейший, какой только можно себе представить; кричат: «Отворите, отворите,
не то будут выломаны ворота!» Каково вам это покажется? Каков же после этого прелестник?
— «
Не до зеркала, говорю, мне, я должна ехать
рассказать Анне Григорьевне».
Дамы наперерыв принялись сообщать ему все события,
рассказали о покупке мертвых душ, о намерении увезти губернаторскую дочку и сбили его совершенно с толку, так что сколько ни продолжал он стоять на одном и том же месте, хлопать левым глазом и бить себя платком по бороде, сметая оттуда табак, но ничего решительно
не мог понять.
Если его спросить прямо о чем-нибудь, он никогда
не вспомнит,
не приберет всего в голову и даже просто ответит, что
не знает, а если спросить о чем другом, тут-то он и приплетет его, и
расскажет с такими подробностями, которых и знать
не захочешь.
На вопрос,
не делатель ли он фальшивых бумажек, он отвечал, что делатель, и при этом случае
рассказал анекдот о необыкновенной ловкости Чичикова: как, узнавши, что в его доме находилось на два миллиона фальшивых ассигнаций, опечатали дом его и приставили караул, на каждую дверь по два солдата, и как Чичиков переменил их все в одну ночь, так что на другой день, когда сняли печати, увидели, что все были ассигнации настоящие.
Андрей Иванович Тентетников
не мог бы никак
рассказать, как это случилось, что с первого же дни он стал с ней так, как бы знаком был вечно.
Заговорил о превратностях судьбы; уподобил жизнь свою судну посреди морей, гонимому отовсюду ветрами; упомянул о том, что должен был переменить много мест и должностей, что много потерпел за правду, что даже самая жизнь его была
не раз в опасности со стороны врагов, и много еще
рассказал он такого, из чего Тентетников мог видеть, что гость его был скорее практический человек.
—
Рассказывать не будут напрасно. У тебя, отец, добрейшая душа и редкое сердце, но ты поступаешь так, что иной подумает о тебе совсем другое. Ты будешь принимать человека, о котором сам знаешь, что он дурен, потому что он только краснобай и мастер перед тобой увиваться.
Чичиков занялся с Николашей. Николаша был говорлив. Он
рассказал, что у них в гимназии
не очень хорошо учат, что больше благоволят к тем, которых маменьки шлют побогаче подарки, что в городе стоит Ингерманландский гусарский полк; что у ротмистра Ветвицкого лучше лошадь, нежели у самого полковника, хотя поручик Взъемцев ездит гораздо его почище.
Принял он Чичикова отменно ласково и радушно, ввел его совершенно в доверенность и
рассказал с самоуслажденьем, скольких и скольких стоило ему трудов возвесть именье до нынешнего благосостояния; как трудно было дать понять простому мужику, что есть высшие побуждения, которые доставляют человеку просвещенная роскошь, искусство и художества; сколько нужно было бороться с невежеством русского мужика, чтобы одеть его в немецкие штаны и заставить почувствовать, хотя сколько-нибудь, высшее достоинство человека; что баб, несмотря на все усилия, он до сих <пор>
не мог заставить надеть корсет, тогда как в Германии, где он стоял с полком в 14-м году, дочь мельника умела играть даже на фортепиано, говорила по-французски и делала книксен.
С соболезнованием
рассказывал он, как велика необразованность соседей помещиков; как мало думают они о своих подвластных; как они даже смеялись, когда он старался изъяснить, как необходимо для хозяйства устроенье письменной конторы, контор комиссии и даже комитетов, чтобы тем предохранить всякие кражи и всякая вещь была бы известна, чтобы писарь, управитель и бухгалтер образовались бы
не как-нибудь, но оканчивали бы университетское воспитанье; как, несмотря на все убеждения, он
не мог убедить помещиков в том, что какая бы выгода была их имениям, если бы каждый крестьянин был воспитан так, чтобы, идя за плугом, мог читать в то же время книгу о громовых отводах.
Да я и
рассказать вам
не могу, какое удовольствие.
— Да как вам сказать, Афанасий Васильевич? Я
не знаю, лучше ли мои обстоятельства. Мне досталось всего пя<тьдесят> душ крестьян и тридцать тысяч денег, которыми я должен был расплатиться с частью моих долгов, — и у меня вновь ровно ничего. А главное дело, что дело по этому завещанью самое нечистое. Тут, Афанасий Васильевич, завелись такие мошенничества! Я вам сейчас
расскажу, и вы подивитесь, что такое делается. Этот Чичиков…