Неточные совпадения
Дядя мой, полковник Егор Ильич Ростанев,
выйдя в отставку, переселился в перешедшее к нему по наследству село Степанчиково и зажил в нем так, как будто всю жизнь свою
был коренным, не выезжавшим из своих владений помещиком.
В то время, когда он получил свое наследство и
вышел в отставку, овдовела его маменька, генеральша Крахоткина, вышедшая в другой раз замуж за генерала, назад лет шестнадцать, когда дядя
был еще корнетом, но, впрочем, уже сам задумывал жениться.
Маменька долго не благословляла его на женитьбу, проливала горькие слезы, укоряла его в эгоизме, в неблагодарности, в непочтительности; доказывала, что имения его, двухсот пятидесяти душ, и без того едва достаточно на содержание его семейства (то
есть на содержание его маменьки, со всем ее штабом приживалок, мосек, шпицев, китайских кошек и проч.), и среди этих укоров, попреков и взвизгиваний вдруг, совершенно неожиданно,
вышла замуж сама, прежде женитьбы сына,
будучи уже сорока двух лет от роду.
Служил он удачно; однако принужден
был по какому-то «неприятному случаю» очень неладно
выйти в отставку, едва избегнув суда и лишившись своего пансиона.
Фома Фомич
был огорчен с первого литературного шага и тогда же окончательно примкнул к той огромной фаланге огорченных, из которой
выходят потом все юродивые, все скитальцы и странники.
Выйдя из тарантаса, я увидел одного толстого господина, который, так же как и я, принужден
был остановиться для починки своего экипажа.
Дело в том, что человек, выглянувший из кузова,
был в нем накрепко заперт и теперь не мог
выйти.
— Его-то выгонят? Да вы сдурели аль нет? Да ведь Егор-то Ильич перед ним на цыпочках ходит! Да Фома велел раз
быть вместо четверга середе, так они там, все до единого, четверг середой почитали. «Не хочу, чтоб
был четверг, а
будь середа!» Так две середы на одной неделе и
было. Вы думаете, я приврал что-нибудь? Вот на столечко не приврал! Просто, батюшка, штука капитана Кука
выходит!
Чуть что не по нем — вскочит, завизжит: «Обижают, дескать, меня, бедность мою обижают, уважения не питают ко мне!» Без Фомы к столу не смей сесть, а сам не
выходит: «Меня, дескать, обидели; я убогий странник, я и черного хлебца
поем».
«Ах ты, физик проклятый, думаю; полагаешь, я тебе теплоух дался?» Терпел я, терпел, да и не утерпел, встал из-за стола да при все честном народе и бряк ему: «Согрешил я, говорю, перед тобой, Фома Фомич, благодетель; подумал
было, что ты благовоспитанный человек, а ты, брат,
выходишь такая же свинья, как и мы все», — сказал, да и
вышел из-за стола, из-за самого пудинга: пудингом тогда обносили.
И вот он стал недоверчив ко всему человечеству и… и, может
быть, если примирить его с человечеством… то
есть с людьми, то, может
быть, из него
выйдет натура особенная… может
быть, даже очень замечательная, и… и… и ведь
есть же что-нибудь в этом человеке?
— Впрочем, знаете, дядюшка, у меня на этот счет выработалась своя особая идея, — перебил я, торопясь высказать мою идею. Да мы и оба как-то торопились. — Во-первых, он
был шутом: это его огорчило, сразило, оскорбило его идеал; и вот
вышла натура озлобленная, болезненная, мстящая, так сказать, всему человечеству… Но если примирить его с человеком, если возвратить его самому себе…
Да бишь! чуть не забыл: гостит у нас, видишь ли, уже целый месяц, Иван Иваныч Мизинчиков, тебе
будет троюродный брат, кажется; да, именно троюродный! он недавно в отставку
вышел из гусаров, поручиком; человек еще молодой.
Конечно,
есть слабости: так иногда заторопится, скоро скажет, не то слово скажет, которое нужно, то
есть не лжет, ты не думай… все это, брат, так сказать, от чистого, от благородного сердца
выходит, то
есть если даже и солжет что-нибудь, то единственно, так сказать, чрез излишнее благородство души — понимаешь?
— Матушка моя, благодетельница, ведь дурачком-то лучше на свете проживешь! Знал бы, так с раннего молоду в дураки бы записался, авось теперь
был бы умный. А то как рано захотел
быть умником, так вот и
вышел теперь старый дурак.
Ответ мне понравился. Я быстро подошел к Ежевикину и крепко пожал ему руку. По правде, мне хотелось хоть чем-нибудь протестовать против всеобщего мнения, показав открыто старику мое сочувствие. А может
быть, кто знает! может
быть, мне хотелось поднять себя в мнении Настасьи Евграфовны. Но из движения моего ровно ничего не
вышло путного.
По вечерам, когда все полагали, что он чем-нибудь занят, он нарочно
выходил потихоньку в сад, обходил огороды и забивался в коноплю, откуда издали видна
была площадка, на которой происходили танцы.
— Ученый! — завопил Фома, — так это он-то ученый? Либерте-эгалите-фратерните! [Свобода, равенство, братство (франц.: liberté, égalité, fraternité).] Журналь де деба! Нет, брат, врешь! в Саксонии не
была! Здесь не Петербург, не надуешь! Да плевать мне на твой де деба! У тебя де деба, а по-нашему
выходит: «Нет, брат, слаба!» Ученый! Да ты сколько знаешь, я всемеро столько забыл! вот какой ты ученый!
Но, Фома, ты в одном ошибся: я вовсе не подкупал тебя, не платил тебе, чтоб ты
вышел из дома, а просто-запросто, я хотел, чтоб и у тебя
были деньги, чтоб ты не нуждался, когда от меня
выйдешь.
Он пожал мне руку и поспешно
вышел. Нечего
было делать, пришлось опять отправляться с Гаврилой.
— Так, вероятно, позволите и мне закурить. Там не позволяют, и я почти стосковался. Я согласен, — продолжал он, закурив папироску, — что все это похоже на сумасшедший дом, но
будьте уверены, что я не позволю себе осуждать вас, именно потому, что на вашем месте я, может, втрое более бы разгорячился и
вышел из себя, чем вы.
— А почему же вы не
вышли из себя, если действительно
были тоже раздосадованы? Я, напротив, припоминаю вас очень хладнокровным, и, признаюсь, мне даже странно
было, что вы не заступились за бедного дядю, который готов благодетельствовать… всем и каждому!
— Очень может
быть, что и она. Впрочем, ведь ей все выгоды за него
выйти: она очень бедна.
Я
вышел почти вслед за ним освежиться. Месяц еще не всходил; ночь
была темная, воздух теплый и удушливый. Листья на деревьях не шевелились. Несмотря на страшную усталость, я хотел
было походить, рассеяться, собраться с мыслями, но не прошел и десяти шагов, как вдруг услышал голос дяди. Он с кем-то всходил на крыльцо флигеля и говорил с чрезвычайным одушевлением. Я тотчас же воротился и окликнул его. Дядя
был с Видоплясовым.
Был уже полдень, когда мы воротились в Степанчиково. Я прямо пошел в свой флигель, куда тотчас же явился Гаврила с чаем. Я бросился
было расспрашивать старика, но, почти вслед за ним, вошел дядя и тотчас же
выслал его.
Каково же
было изумление и горе графа, когда Мизинчиков, ровно чрез пять лет, несмотря ни на какие просьбы, ни на какие надбавки, решительно отказался от службы и
вышел в отставку!
Неточные совпадения
Здесь
есть один помещик, Добчинский, которого вы изволили видеть; и как только этот Добчинский куда-нибудь
выйдет из дому, то он там уж и сидит у жены его, я присягнуть готов…
Как только
пить надумали, // Влас сыну-малолеточку // Вскричал: «Беги за Трифоном!» // С дьячком приходским Трифоном, // Гулякой, кумом старосты, // Пришли его сыны, // Семинаристы: Саввушка // И Гриша, парни добрые, // Крестьянам письма к сродникам // Писали; «Положение», // Как
вышло, толковали им, // Косили, жали, сеяли // И
пили водку в праздники // С крестьянством наравне.
Я тут!» // Тужила я по Демушке, // Как им
была беременна, — // Слабенек родился, // Однако
вышел умница:
С Ермилом денег не
было, // Уж сам ли он сплошал, // Схитрили ли подьячие, // А дело
вышло дрянь!
Не ветры веют буйные, // Не мать-земля колышется — // Шумит,
поет, ругается, // Качается, валяется, // Дерется и целуется // У праздника народ! // Крестьянам показалося, // Как
вышли на пригорочек, // Что все село шатается, // Что даже церковь старую // С высокой колокольнею // Шатнуло раз-другой! — // Тут трезвому, что голому, // Неловко… Наши странники // Прошлись еще по площади // И к вечеру покинули // Бурливое село…