Неточные совпадения
— Милостивый государь, милостивый государь! — воскликнул Мармеладов, оправившись, — о государь мой, вам, может
быть, все это в
смех, как и прочим, и только беспокою я вас глупостию всех этих мизерных подробностей домашней жизни моей, ну а мне не в
смех!
Настасья так и покатилась со
смеху. Она
была из смешливых, и когда рассмешат, смеялась неслышно, колыхаясь и трясясь всем телом, до тех пор, что самой тошно уж становилось.
— Ишь лохмотьев каких набрал и спит с ними, ровно с кладом… — И Настасья закатилась своим болезненно-нервическим
смехом. Мигом сунул он все под шинель и пристально впился в нее глазами. Хоть и очень мало мог он в ту минуту вполне толково сообразить, но чувствовал, что с человеком не так обращаться
будут, когда придут его брать. «Но… полиция?»
— Вы не Амаль-Иван, а Амалия Людвиговна, и так как я не принадлежу к вашим подлым льстецам, как господин Лебезятников, который смеется теперь за дверью (за дверью действительно раздался
смех и крик: «сцепились!»), то и
буду всегда называть вас Амалией Людвиговной, хотя решительно не могу понять, почему вам это название не нравится.
Выражение лица ее всегда
было более серьезное, чем веселое, вдумчивое; зато как же шла улыбка к этому лицу, как же шел к ней
смех, веселый, молодой, беззаветный!
Раскольников до того смеялся, что, казалось, уж и сдержать себя не мог, так со
смехом и вступили в квартиру Порфирия Петровича. Того и надо
было Раскольникову: из комнат можно
было услышать, что они вошли смеясь и все еще хохочут в прихожей.
Лицо его и вся фигура действительно
были в эту минуту смешны и оправдывали
смех Раскольникова.
Тот засмеялся
было сам, несколько принудив себя; но когда Порфирий, увидя, что и он тоже смеется, закатился уже таким
смехом, что почти побагровел, то отвращение Раскольникова вдруг перешло всю осторожность: он перестал смеяться, нахмурился и долго и ненавистно смотрел на Порфирия, не спуская с него глаз, во все время его длинного и как бы с намерением непрекращавшегося
смеха.
Неосторожность
была, впрочем, явная с обеих сторон: выходило, что Порфирий Петрович как будто смеется в глаза над своим гостем, принимающим этот
смех с ненавистью, и очень мало конфузится от этого обстоятельства.
Что-то бесконечно безобразное и оскорбительное
было в этом
смехе, в этих глазах, во всей этой мерзости в лице ребенка.
Он почти бежал, обгоняя рабочих; большинство шло в одном направлении, разговаривая очень шумно, даже
смех был слышен; этот резкий смех возбужденных людей заставил подумать:
Красное лицо этого офицера, его духи, перстень и в особенности неприятный
смех были очень противны Нехлюдову, но он и нынче, как и во всё время своего путешествия, находился в том серьезном и внимательном расположении духа, в котором он не позволял себе легкомысленно и презрительно обращаться с каким бы то ни было человеком и считал необходимым с каждым человеком говорить «во-всю», как он сам с собой определял это отношение.
Неточные совпадения
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие
были! Ямщикам скажи, что я
буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы
пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со
смеху…
— У нас забота
есть. // Такая ли заботушка, // Что из домов повыжила, // С работой раздружила нас, // Отбила от еды. // Ты дай нам слово крепкое // На нашу речь мужицкую // Без
смеху и без хитрости, // По правде и по разуму, // Как должно отвечать, // Тогда свою заботушку // Поведаем тебе…
Вести о «глуповском нелепом и
смеха достойном смятении» достигли наконец и до начальства. Велено
было «беспутную оную Клемантинку, сыскав, представить, а которые
есть у нее сообщники, то и тех, сыскав, представить же, а глуповцам крепко-накрепко наказать, дабы неповинных граждан в реке занапрасно не утапливали и с раската звериным обычаем не сбрасывали». Но известия о назначении нового градоначальника все еще не получалось.
Ни помощник градоначальника, ни неустрашимый штаб-офицер — никто ничего не знал об интригах Козыря, так что, когда приехал в Глупов подлинный градоначальник, Двоекуров, и началась разборка"оного нелепого и
смеха достойного глуповского смятения", то за Семеном Козырем не только не
было найдено ни малейшей вины, но, напротив того, оказалось, что это"подлинно достойнейший и благопоспешительнейший к подавлению революции гражданин".
Волнение
было подавлено сразу; в этой недавно столь грозно гудевшей толпе водворилась такая тишина, что можно
было расслышать, как жужжал комар, прилетевший из соседнего болота подивиться на «сие нелепое и
смеха достойное глуповское смятение».