Неточные совпадения
Пробовал я с ней, года четыре тому, географию и всемирную историю проходить; но как я сам был некрепок,
да и приличных к тому руководств не имелось, ибо какие имевшиеся книжки… гм!.. ну, их уже теперь и
нет, этих книжек, то тем и кончилось все обучение.
Нет, Дуня не та была, сколько я знал, и… ну
да уж, конечно, не изменилась и теперь!..
—
Да что на тебе креста, что ли,
нет, леший! — кричит один старик из толпы.
—
Да что вы так смотрите, точно не узнали? — проговорил он вдруг тоже со злобой. — Хотите берите, а
нет — я к другим пойду, мне некогда.
—
Да отвори, жив аль
нет? И все-то он дрыхнет! — кричала Настасья, стуча кулаком в дверь, — целые дни-то деньские, как пес, дрыхнет! Пес и есть! Отвори, что ль. Одиннадцатый час.
— Бедность не порок, дружище, ну
да уж что! Известно, порох, не мог обиды перенести. Вы чем-нибудь, верно, против него обиделись и сами не удержались, — продолжал Никодим Фомич, любезно обращаясь к Раскольникову, — но это вы напрасно: на-и-бла-га-а-ар-р-род-нейший, я вам скажу, человек, но порох, порох! Вспылил, вскипел, сгорел — и
нет! И все прошло! И в результате одно только золото сердца! Его и в полку прозвали: «поручик-порох»…
— С вас вовсе не требуют таких интимностей, милостисдарь,
да и времени
нет, — грубо и с торжеством перебил было Илья Петрович, но Раскольников с жаром остановил его, хотя ему чрезвычайно тяжело стало вдруг говорить.
Видишь ли: уроков и у меня
нет,
да и наплевать, а есть на Толкучем книгопродавец Херувимов, это уж сам в своем роде урок.
— А чего такого? На здоровье! Куда спешить? На свидание, что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три тебя жду; раза два заходил, ты спал. К Зосимову два раза наведывался:
нет дома,
да и только!
Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал, с дядей. У меня ведь теперь дядя… Ну
да к черту, за дело!.. Давай сюда узел, Настенька. Вот мы сейчас… А как, брат, себя чувствуешь?
—
Нет уж, брат Родя, не противься, потом поздно будет;
да и я всю ночь не засну, потому без мерки, наугад покупал.
— Как, разве я не рассказывал? Аль
нет?
Да бишь я тебе только начало рассказывал… вот, про убийство старухи-то закладчицы, чиновницы… ну, тут и красильщик теперь замешался…
— Это пусть, а все-таки вытащим! — крикнул Разумихин, стукнув кулаком по столу. — Ведь тут что всего обиднее? Ведь не то, что они врут; вранье всегда простить можно; вранье дело милое, потому что к правде ведет.
Нет, то досадно, что врут,
да еще собственному вранью поклоняются. Я Порфирия уважаю, но… Ведь что их, например, перво-наперво с толку сбило? Дверь была заперта, а пришли с дворником — отперта: ну, значит, Кох
да Пестряков и убили! Вот ведь их логика.
—
Да ведь они ж его прямо в убийцы теперь записали! У них уж и сомнений
нет никаких…
—
Да…
нет… — ответил Раскольников.
А как стал бы третью тысячу считать —
нет, позвольте: я, кажется, там, во второй тысяче, седьмую сотню неверно сосчитал, сомнение берет,
да бросил бы третью,
да опять за вторую, —
да этак бы все-то пять…
—
Да совсем же
нет! — восклицал Заметов, видимо сконфуженный. — Это вы для того-то и пугали меня, чтоб к этому подвести?
— Ничего, ничего, ровно ничего этого
нет!
Да она и не такая совсем; к ней было Чебаров…
Вымылся он в это утро рачительно, — у Настасьи нашлось мыло, — вымыл волосы, шею и особенно руки. Когда же дошло до вопроса: брить ли свою щетину иль
нет (у Прасковьи Павловны имелись отличные бритвы, сохранившиеся еще после покойного господина Зарницына), то вопрос с ожесточением даже был решен отрицательно: «Пусть так и остается! Ну как подумают, что я выбрился для…
да непременно же подумают!
Да ни за что же на свете!
— Довольно верное замечание, — ответил тот, — в этом смысле действительно все мы, и весьма часто, почти как помешанные, с маленькою только разницей, что «больные» несколько больше нашего помешаны, потому тут необходимо различать черту. А гармонического человека, это правда, совсем почти
нет; на десятки, а может, и на многие сотни тысяч по одному встречается,
да и то в довольно слабых экземплярах…
— Ее-то? Теперь? Ах
да… вы про нее!
Нет. Это все теперь точно на том свете… и так давно.
Да и все-то кругом точно не здесь делается…
—
Нет,
нет… вздор… ничего!.. Немного голова закружилась. Совсем не обморок… Дались вам эти обмороки!.. Гм!
да… что бишь я хотел?
Да: каким образом ты сегодня же убедишься, что можешь уважать его и что он… ценит, что ли, как ты сказала? Ты, кажется, сказала, что сегодня? Или я ослышался?
—
Да…
да… то есть тьфу,
нет!.. Ну,
да все, что я говорил (и про другое тут же), это все было вздор и с похмелья.
«Этому тоже надо Лазаря петь, — думал он, бледнея и с постукивающим сердцем, — и натуральнее петь. Натуральнее всего ничего бы не петь. Усиленно ничего не петь!
Нет! усиленно было бы опять ненатурально… Ну,
да там как обернется… посмотрим… сейчас… хорошо иль не хорошо, что я иду? Бабочка сама на свечку летит. Сердце стучит, вот что нехорошо!..»
—
Да вовсе же
нет! Я вовсе не в том смысле! Я совершенно напротив! — кричал огорченный Разумихин.
— Ведь вот прорвался, барабанит! За руки держать надо, — смеялся Порфирий. — Вообразите, — обернулся он к Раскольникову, — вот так же вчера вечером, в одной комнате, в шесть голосов,
да еще пуншем напоил предварительно, — можете себе представить?
Нет, брат, ты врешь: «среда» многое в преступлении значит; это я тебе подтвержу.
—
Да что вы оба, шутите, что ль? — вскричал наконец Разумихин. — Морочите вы друг друга иль
нет? Сидят и один над другим подшучивают! Ты серьезно, Родя?
—
Нет, ты как-нибудь
да увлекся! Тут ошибка. Я прочту… Ты увлекся! Ты не можешь так думать… Прочту.
—
Нет, не видал,
да и квартиры такой, отпертой, что-то не заметил… а вот в четвертом этаже (он уже вполне овладел ловушкой и торжествовал) — так помню, что чиновник один переезжал из квартиры… напротив Алены Ивановны… помню… это я ясно помню… солдаты диван какой-то выносили и меня к стене прижали… а красильщиков —
нет, не помню, чтобы красильщики были…
да и квартиры отпертой нигде, кажется, не было.
—
Да, пожалуй, и
нет pour vous plaire…. [чтоб угодить вам… (фр.)] To есть не то что
нет…
— Н…
нет, видел, один только раз в жизни, шесть лет тому. Филька, человек дворовый у меня был; только что его похоронили, я крикнул, забывшись: «Филька, трубку!» — вошел, и прямо к горке, где стоят у меня трубки. Я сижу, думаю: «Это он мне отомстить», потому что перед самою смертью мы крепко поссорились. «Как ты смеешь, говорю, с продранным локтем ко мне входить, — вон, негодяй!» Повернулся, вышел и больше не приходил. Я Марфе Петровне тогда не сказал. Хотел было панихиду по нем отслужить,
да посовестился.
—
Да, может, и бога-то совсем
нет, — с каким-то даже злорадством ответил Раскольников, засмеялся и посмотрел на нее.
Пожалуйста, отдохните, лица на вас
нет;
да присядьте же.
— Лжешь, ничего не будет! Зови людей! Ты знал, что я болен, и раздражить меня хотел, до бешенства, чтоб я себя выдал, вот твоя цель!
Нет, ты фактов подавай! Я все понял! У тебя фактов
нет, у тебя одни только дрянные, ничтожные догадки, заметовские!.. Ты знал мой характер, до исступления меня довести хотел, а потом и огорошить вдруг попами
да депутатами [Депутаты — здесь: понятые.]… Ты их ждешь? а? Чего ждешь? Где? Подавай!
Нет, если б я выдал им за все это время, например, тысячи полторы на приданое,
да на подарки, на коробочки там разные, несессеры, [Несессер — шкатулка со всем необходимым для дороги.] сердолики, материи и на всю эту дрянь, от Кнопа, [Кноп — владелец галантерейного магазина на Невском проспекте в Петербурге.]
да из английского магазина, так было бы дело почище и… покрепче!
— Всего только во втором, если судить по-настоящему!
Да хоть бы и в четвертом, хоть бы в пятнадцатом, все это вздор! И если я когда сожалел, что у меня отец и мать умерли, то уж, конечно, теперь. Я несколько раз мечтал даже о том, что, если б они еще были живы, как бы я их огрел протестом! Нарочно подвел бы так… Это что, какой-нибудь там «отрезанный ломоть», тьфу! Я бы им показал! Я бы их удивил! Право, жаль, что
нет никого!
—
Да вы рехнулись иль
нет, молокосос? — взвизгнул Лужин, — она здесь сама перед вами, налицо, — она сама здесь, сейчас, при всех подтвердила, что, кроме десяти рублей, ничего от меня не получала. Каким же образом мог я ей передать после этого?
Только это ничего, Соня: посижу,
да и выпустят… потому
нет у них ни одного настоящего доказательства, и не будет, слово даю.
«
Нет, думаю, мне бы уж лучше черточку!..»
Да как услышал тогда про эти колокольчики, так весь даже так и замер, даже дрожь прохватила.
Ну,
да это, положим, в болезни, а то вот еще: убил,
да за честного человека себя почитает, людей презирает, бледным ангелом ходит, —
нет, уж какой тут Миколка, голубчик Родион Романыч, тут не Миколка!
Да и сам я вам откровенно признавался, уже несколько раз, что психология эта о двух концах и что второй-то конец больше будет,
да и гораздо правдоподобнее, а что, кроме этого, против вас у меня пока и
нет ничего.
— Потому что, как я уж и объявил давеча, считаю себя обязанным вам объяснением. Не хочу, чтобы вы меня за изверга почитали, тем паче что искренно к вам расположен, верьте не верьте. Вследствие чего, в-третьих, и пришел к вам с открытым и прямым предложением — учинить явку с повинною. Это вам будет бесчисленно выгоднее,
да и мне тоже выгоднее, — потому с плеч долой. Ну что, откровенно или
нет с моей стороны?
— Ну их, не поминайте; в Петербурге еще не было;
да и черт с ними! — вскричал он с каким-то раздражительным видом. —
Нет, будемте лучше об этом…
да, впрочем… Гм! Эх, мало времени, не могу я с вами долго остаться, а жаль! Было бы что сообщить.
—
Да, женщина, так нечаянный один случай…
нет, я не про то.
А не возить детей!» Ну, мне-то наплевать,
да и дела
нет: логично аль не логично сами себя они утешают!
—
Да я не про то, не про то (хоть я, впрочем, кое-что и слышал),
нет, я про то, что вы вот всё охаете
да охаете!
Они же вам понадобятся, потому, Софья Семеновна, так жить, по-прежнему, — скверно,
да и нужды вам более
нет никакой.