Неточные совпадения
— Послушайте, — сказал Раскольников, —
вот (он пошарил в кармане и вытащил двадцать копеек; нашлись),
вот, возьмите извозчика и велите ему доставить по адресу. Только
бы адрес-то нам узнать!
— Главное, — хлопотал Раскольников, —
вот этому подлецу как
бы не дать! Ну что ж он еще над ней надругается! Наизусть видно, чего ему хочется; ишь подлец, не отходит!
Вот если
бы другое слово, ну тогда… было
бы, может быть, беспокойнее…
— Из странности. Нет,
вот что я тебе скажу. Я
бы эту проклятую старуху убил и ограбил, и уверяю тебя, что без всякого зазору совести, — с жаром прибавил студент.
— По мне что же-с.
Вот только
бы насчет расписочки следовало бы-с.
— Еще
бы; а
вот генерала Кобелева никак не могли там при мне разыскать. Ну-с, долго рассказывать. Только как я нагрянул сюда, тотчас же со всеми твоими делами познакомился; со всеми, братец, со всеми, все знаю;
вот и она видела: и с Никодимом Фомичом познакомился, и Илью Петровича мне показывали, и с дворником, и с господином Заметовым, Александром Григорьевичем, письмоводителем в здешней конторе, а наконец, и с Пашенькой, — это уж был венец;
вот и она знает…
— Да ведь нельзя же молчать, когда чувствуешь, ощупом чувствуешь, что
вот мог
бы делу помочь, кабы… Эх!.. Ты дело-то подробно знаешь?
— Чем объяснить? — прицепился Разумихин. — А
вот именно закоренелою слишком неделовитостью и можно
бы объяснить.
— А, так
вот оно что-с! — Лужин побледнел и закусил губу. — Слушайте, сударь, меня, — начал он с расстановкой и сдерживая себя всеми силами, но все-таки задыхаясь, — я еще давеча, с первого шагу, разгадал вашу неприязнь, но нарочно оставался здесь, чтоб узнать еще более. Многое я
бы мог простить больному и родственнику, но теперь… вам… никогда-с…
— Как! Вы здесь? — начал он с недоумением и таким тоном, как
бы век был знаком, — а мне вчера еще говорил Разумихин, что вы все не в памяти.
Вот странно! А ведь я был у вас…
— Это я знаю, что вы были, — отвечал он, — слышал-с. Носок отыскивали… А знаете, Разумихин от вас без ума, говорит, что вы с ним к Лавизе Ивановне ходили,
вот про которую вы старались тогда, поручику-то Пороху мигали, а он все не понимал, помните? Уж как
бы, кажется, не понять — дело ясное… а?
— Я
бы вот как стал менять: пересчитал
бы первую тысячу, этак раза четыре со всех концов, в каждую бумажку всматриваясь, и принялся
бы за другую тысячу; начал
бы ее считать, досчитал
бы до средины, да и вынул
бы какую-нибудь пятидесятирублевую, да на свет, да переворотил
бы ее и опять на свет — не фальшивая ли?
Кончил
бы все наконец, пошел, двери
бы отворил — да нет, извините, опять воротился, спросить о чем-нибудь, объяснение какое-нибудь получить, —
вот я
бы как сделал!
— Фу, какие вы страшные вещи говорите! — сказал, смеясь, Заметов. — Только все это один разговор, а на деле, наверно, споткнулись
бы. Тут, я вам скажу, по-моему, не только нам с вами, даже натертому, отчаянному человеку за себя поручиться нельзя. Да чего ходить —
вот пример: в нашей-то части старуху-то убили. Ведь уж, кажется, отчаянная башка, среди бела дня на все риски рискнул, одним чудом спасся, — а руки-то все-таки дрогнули: обокрасть не сумел, не выдержал; по делу видно…
— Я
бы вот как сделал: я
бы взял деньги и вещи и, как ушел
бы оттуда, тотчас, не заходя никуда, пошел
бы куда-нибудь, где место глухое и только заборы одни, и почти нет никого, — огород какой-нибудь или в этом роде.
Так
вот если
бы ты не был дурак, не пошлый дурак, не набитый дурак, не перевод с иностранного… видишь, Родя, я сознаюсь, ты малый умный, но ты дурак! — так
вот, если б ты не был дурак, ты
бы лучше ко мне зашел сегодня, вечерок посидеть, чем даром-то сапоги топтать.
Когда я… кхе! когда я… кхе-кхе-кхе… о, треклятая жизнь! — вскрикнула она, отхаркивая мокроту и схватившись за грудь, — когда я… ах, когда на последнем бале… у предводителя… меня увидала княгиня Безземельная, — которая меня потом благословляла, когда я выходила за твоего папашу, Поля, — то тотчас спросила: «Не та ли это милая девица, которая с шалью танцевала при выпуске?..» (Прореху-то зашить надо;
вот взяла
бы иглу да сейчас
бы и заштопала, как я тебя учила, а то завтра… кхе!.. завтра… кхе-кхе-кхе!.. пуще разо-рвет! — крикнула она надрываясь…)…
— Эх, батюшка! Слова да слова одни! Простить!
Вот он пришел
бы сегодня пьяный, как
бы не раздавили-то, рубашка-то на нем одна, вся заношенная, да в лохмотьях, так он
бы завалился дрыхнуть, а я
бы до рассвета в воде полоскалась, обноски
бы его да детские мыла, да потом высушила
бы за окном, да тут же, как рассветет, и штопать
бы села, —
вот моя и ночь!.. Так чего уж тут про прощение говорить! И то простила!
— Так
вот, Дмитрий Прокофьич, я
бы очень, очень хотела узнать… как вообще… он глядит теперь на предметы, то есть, поймите меня, как
бы это вам сказать, то есть лучше сказать: что он любит и что не любит? Всегда ли он такой раздражительный? Какие у него желания и, так сказать, мечты, если можно? Что именно теперь имеет на него особенное влияние? Одним словом, я
бы желала…
И так
бы вот, так
бы, кажется, и бросилась к нему, и обняла его, и… заплакала, — а боюсь, боюсь… какой-то он, господи!..
Ну, как ты думаешь: можно ли таким выражением от Лужина так же точно обидеться, как если
бы вот он написал (он указал на Разумихина), али Зосимов, али из нас кто-нибудь?
— Сейчас, Софья Семеновна, у нас нет секретов, вы не помешаете… Я
бы хотел вам еще два слова сказать…
Вот что, — обратился он вдруг, не докончив, точно сорвал, к Разумихину. — Ты ведь знаешь этого… Как его!.. Порфирия Петровича?
«Этому тоже надо Лазаря петь, — думал он, бледнея и с постукивающим сердцем, — и натуральнее петь. Натуральнее всего ничего
бы не петь. Усиленно ничего не петь! Нет! усиленно было
бы опять ненатурально… Ну, да там как обернется… посмотрим… сейчас… хорошо иль не хорошо, что я иду? Бабочка сама на свечку летит. Сердце стучит,
вот что нехорошо!..»
— То-то и дело, что я, в настоящую минуту, — как можно больше постарался законфузиться Раскольников, — не совсем при деньгах… и даже такой мелочи не могу… я,
вот видите ли, желал
бы теперь только заявить, что эти вещи мои, но что когда будут деньги…
— Ну
вот хоть
бы этот чиновник! — подхватил Разумихин, — ну, не сумасшедший ли был ты у чиновника? Последние деньги на похороны вдове отдал! Ну, захотел помочь — дай пятнадцать, дай двадцать, ну да хоть три целковых себе оставь, а то все двадцать пять так и отвалил!
Но
вот что скажите: чем же
бы отличить этих необыкновенных-то от обыкновенных?
— Ведь вот-с… право, не знаю, как
бы удачнее выразиться… идейка-то уж слишком игривенькая… психологическая-с… Ведь вот-с, когда вы вашу статейку-то сочиняли, — ведь уж быть того не может, хе, хе! чтобы вы сами себя не считали, — ну хоть на капельку, — тоже человеком «необыкновенным» и говорящим новое слово, — в вашем то есть смысле-с… Ведь так-с?
— Ах нет, Петр Петрович, мы были очень обескуражены, — с особой интонацией поспешила заявить Пульхерия Александровна, — и если б сам бог, кажется, не послал нам вчера Дмитрия Прокофьича, то мы просто
бы так и пропали.
Вот они, Дмитрий Прокофьич Разумихин, — прибавила она, рекомендуя его Лужину.
— Как? Так
вот ка-а-к-с! — вскричал Лужин, совершенно не веровавший, до последнего мгновения, такой развязке, а потому совсем потерявший теперь нитку, — так так-то-с! Но знаете ли, Авдотья Романовна, что я мог
бы и протестовать-с.
Нет-с, а так, в виде факта, примерчик осмелюсь представить, — так
вот считай я, например, того, другого, третьего за преступника, ну зачем, спрошу, буду я его раньше срока беспокоить, хотя
бы я и улики против него имел-с?
Вы
вот изволите теперича говорить: улики; да ведь оно, положим, улики-с, да ведь улики-то, батюшка, о двух концах, большею-то частию-с, а ведь я следователь, стало быть слабый человек, каюсь: хотелось
бы следствие, так сказать, математически ясно представить, хотелось
бы такую улику достать, чтобы на дважды два — четыре походило!
Да послушайте же, Родион Романович, благодетель вы мой, ну,
вот хоть
бы это-то обстоятельство.
Ведь
вот будь вы действительно, на самом-то деле преступны али там как-нибудь замешаны в это проклятое дело, ну стали
бы вы, помилуйте, сами напирать, что не в бреду вы все это делали, а, напротив, в полной памяти?
— Али
вот насчет господина Разумихина, насчет того то есть, от себя ли он вчера приходил говорить или с вашего наущения? Да вам именно должно
бы говорить, что от себя приходил, и скрыть, что с вашего наущения! А ведь
вот вы не скрываете же! Вы именно упираете на то, что с вашего наущения!
А зачем дворников сбивали и в часть, к квартальному поручику, подзывали?»
Вот как
бы следовало мне поступить, если б я хоть капельку на вас подозрения имел.
Вот у нас обвиняли было Теребьеву (
вот что теперь в коммуне), что когда она вышла из семьи и… отдалась, то написала матери и отцу, что не хочет жить среди предрассудков и вступает в гражданский брак, и что будто
бы это было слишком грубо, с отцами-то, что можно было
бы их пощадить, написать мягче.
— А вы лучше
вот что скажите-ка, — высокомерно и с досадой прервал Петр Петрович, — вы можете ли-с… или лучше сказать: действительно ли и на столько ли вы коротки с вышеупомянутою молодою особой, чтобы попросить ее теперь же, на минуту, сюда, в эту комнату? Кажется, они все уж там воротились, с кладбища-то… Я слышу, поднялась ходьба… Мне
бы надо ее повидать-с, особу-то-с.
— Так-с. Так
вот, по чувству гуманности и-и-и, так сказать, сострадания, я
бы желал быть, с своей стороны, чем-нибудь полезным, предвидя неизбежно несчастную участь ее. Кажется, и все беднейшее семейство это от вас одной теперь только и зависит.
— Видя таковое ее положение, с несчастными малолетными, желал
бы, — как я и сказал уже, — чем-нибудь, по мере сил, быть полезным, то есть, что называется, по мере сил-с, не более. Можно
бы, например, устроить в ее пользу подписку или, так сказать, лотерею… или что-нибудь в этом роде, — как это и всегда в подобных случаях устраивается близкими или хотя
бы и посторонними, но вообще желающими помочь людьми.
Вот об этом-то я имел намерение вам сообщить. Оно
бы можно-с.
«Друг мой, — сказал
бы я ей, — я тебя люблю, но еще сверх того желаю, чтобы ты меня уважала, —
вот!» Так ли, так ли я говорю?..
Катерина Ивановна нарочно положила теперь пригласить эту даму и ее дочь, которых «ноги она будто
бы не стоила», тем более что до сих пор, при случайных встречах, та высокомерно отвертывалась, — так
вот, чтобы знала же она, что здесь «благороднее мыслят и чувствуют и приглашают, не помня зла», и чтобы видели они, что Катерина Ивановна и не в такой доле привыкла жить.
—
Вот вы, наверно, думаете, как и все, что я с ним слишком строга была, — продолжала она, обращаясь к Раскольникову. — А ведь это не так! Он меня уважал, он меня очень, очень уважал! Доброй души был человек! И так его жалко становилось иной раз! Сидит, бывало, смотрит на меня из угла, так жалко станет его, хотелось
бы приласкать, а потом и думаешь про себя: «приласкаешь, а он опять напьется», только строгостию сколько-нибудь и удержать можно было.
— То значит, что вы… клеветник,
вот что значат мои слова! — горячо проговорил Лебезятников, строго смотря на него своими подслеповатыми глазками. Он был ужасно рассержен. Раскольников так и впился в него глазами, как
бы подхватывая и взвешивая каждое слово. Опять снова воцарилось молчание. Петр Петрович почти даже потерялся, особенно в первое мгновение.
Вот мне именно интересно было
бы узнать, как
бы вы разрешили теперь один «вопрос», как говорит Лебезятников.
Ну-с; так
вот: если
бы вдруг все это теперь на ваше решение отдали: тому или тем жить на свете, то есть Лужину ли жить и делать мерзости или умирать Катерине Ивановне? то как
бы вы решили: кому из них умереть?
— А что и в самом деле! — сказал он, как
бы надумавшись, — ведь это ж так и было!
Вот что: я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил… Ну, понятно теперь?
— Э-эх, Соня! — вскрикнул он раздражительно, хотел было что-то ей возразить, но презрительно замолчал. — Не прерывай меня, Соня! Я хотел тебе только одно доказать: что черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все! Насмеялся он надо мной,
вот я к тебе и пришел теперь! Принимай гостя! Если б я не вошь был, то пришел ли
бы я к тебе? Слушай: когда я тогда к старухе ходил, я только попробовать сходил… Так и знай!
— Всю эту возню, то есть похороны и прочее, я беру на себя. Знаете, были
бы деньги, а ведь я вам сказал, что у меня лишние. Этих двух птенцов и эту Полечку я помещу в какие-нибудь сиротские заведения получше и положу на каждого, до совершеннолетия, по тысяче пятисот рублей капиталу, чтоб уж совсем Софья Семеновна была покойна. Да и ее из омута вытащу, потому хорошая девушка, так ли? Ну-с, так вы и передайте Авдотье Романовне, что ее десять тысяч я
вот так и употребил.
— Ну,
вот еще! Куда
бы я ни отправился, что
бы со мной ни случилось, — ты
бы остался у них провидением. Я, так сказать, передаю их тебе, Разумихин. Говорю это, потому что совершенно знаю, как ты ее любишь и убежден в чистоте твоего сердца. Знаю тоже, что и она тебя может любить, и даже, может быть, уж и любит. Теперь сам решай, как знаешь лучше, — надо иль не надо тебе запивать.
Смех-то, смех-то ваш, как вошли тогда, помните, ведь
вот точно сквозь стекло я все тогда угадал, а не жди я вас таким особенным образом, и в смехе вашем ничего
бы не заметил.