Неточные совпадения
— А ты откуда узнал,
что он два с половиной миллиона чистого капиталу оставил? — перебил черномазый, не удостоивая и в этот раз взглянуть
на чиновника. — Ишь ведь! (мигнул он
на него князю) и
что только им от этого толку,
что они прихвостнями тотчас же лезут? А это правда,
что вот родитель мой помер, а я из Пскова через месяц чуть не без сапог домой еду.
Ни брат подлец,
ни мать
ни денег,
ни уведомления, — ничего не прислали! Как собаке! В горячке в Пскове весь месяц пролежал.
— Ну
чего ему, скажите пожалуйста! — раздражительно и злобно кивнул
на него опять Рогожин, — ведь я тебе
ни копейки не дам, хоть ты тут вверх ногами предо мной ходи.
— Они всё думают,
что я еще болен, — продолжал Рогожин князю, — а я,
ни слова не говоря, потихоньку, еще больной, сел в вагон, да и еду; отворяй ворота, братец Семен Семеныч! Он родителю покойному
на меня наговаривал, я знаю. А
что я действительно чрез Настасью Филипповну тогда родителя раздражил, так это правда. Тут уж я один. Попутал грех.
— То, стало быть, вставать и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря
на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. — И вот, ей-богу же, генерал, хоть я ровно ничего не знаю практически
ни в здешних обычаях,
ни вообще как здесь люди живут, но так я и думал,
что у нас непременно именно это и выйдет, как теперь вышло.
Что ж, может быть, оно так и надо… Да и тогда мне тоже
на письмо не ответили… Ну, прощайте и извините,
что обеспокоил.
С другой стороны, опытность и глубокий взгляд
на вещи подсказали Тоцкому очень скоро и необыкновенно верно,
что он имеет теперь дело с существом совершенно из ряду вон,
что это именно такое существо, которое не только грозит, но и непременно сделает, и, главное,
ни пред
чем решительно не остановится, тем более
что решительно ничем в свете не дорожит, так
что даже и соблазнить его невозможно.
Конечно, ему всех труднее говорить об этом, но если Настасья Филипповна захотела бы допустить в нем, в Тоцком, кроме эгоизма и желания устроить свою собственную участь, хотя несколько желания добра и ей, то поняла бы,
что ему давно странно и даже тяжело смотреть
на ее одиночество:
что тут один только неопределенный мрак, полное неверие в обновление жизни, которая так прекрасно могла бы воскреснуть в любви и в семействе и принять таким образом новую цель;
что тут гибель способностей, может быть, блестящих, добровольное любование своею тоской, одним словом, даже некоторый романтизм, не достойный
ни здравого ума,
ни благородного сердца Настасьи Филипповны.
Она не выйдет за Гаврилу Ардалионовича, пока не убедится,
что ни в нем,
ни в семействе его нет какой-нибудь затаенной мысли
на ее счет.
Во всяком случае, она
ни в
чем не считает себя виновною, и пусть бы лучше Гаврила Ардалионович узнал,
на каких основаниях она прожила все эти пять лет в Петербурге, в каких отношениях к Афанасию Ивановичу, и много ли скопила состояния.
Зато другому слуху он невольно верил и боялся его до кошмара: он слышал за верное,
что Настасья Филипповна будто бы в высшей степени знает,
что Ганя женится только
на деньгах,
что у Гани душа черная, алчная, нетерпеливая, завистливая и необъятно, непропорционально
ни с
чем самолюбивая;
что Ганя хотя и действительно страстно добивался победы над Настасьей Филипповной прежде, но когда оба друга решились эксплуатировать эту страсть, начинавшуюся с обеих сторон, в свою пользу, и купить Ганю продажей ему Настасьи Филипповны в законные жены, то он возненавидел ее как свой кошмар.
— Вы очень обрывисты, — заметила Александра, — вы, князь, верно, хотели вывести,
что ни одного мгновения
на копейки ценить нельзя, и иногда пять минут дороже сокровища. Все это похвально, но позвольте, однако же, как же этот приятель, который вам такие страсти рассказывал… ведь ему переменили же наказание, стало быть, подарили же эту «бесконечную жизнь». Ну,
что же он с этим богатством сделал потом? Жил ли каждую-то минуту «счетом»?
Нина Александровна укорительно глянула
на генерала и пытливо
на князя, но не сказала
ни слова. Князь отправился за нею; но только
что они пришли в гостиную и сели, а Нина Александровна только
что начала очень торопливо и вполголоса что-то сообщать князю, как генерал вдруг пожаловал сам в гостиную. Нина Александровна тотчас замолчала и с видимою досадой нагнулась к своему вязанью. Генерал, может быть, и заметил эту досаду, но продолжал быть в превосходнейшем настроении духа.
Но ровно через полгода,
на бригадном смотру, рядовой Колпаков как
ни в
чем не бывало оказывается в третьей роте второго баталиона Новоземлянского пехотного полка, той же бригады и той же дивизии!
— Вы знаете,
что мы уж целый месяц почти
ни слова не говорим. Птицын мне про все сказал, а портрет там у стола
на полу уж валялся; я подняла.
— А, опять она! — вскричал Ганя, насмешливо и ненавистно смотря
на сестру. — Маменька! клянусь вам в том опять, в
чем уже вам давал слово: никто и никогда не осмелится вам манкировать, пока я тут, пока я жив. О ком бы
ни шла речь, а я настою
на полнейшем к вам уважении, кто бы
ни перешел чрез наш порог…
Я никогда и
ни за
что вас не оставлю; другой от такой сестры убежал бы по крайней мере, — вон как она смотрит
на меня теперь!
В эти два месяца он успел надуматься и решиться и дал себе слово во
что бы то
ни стало сократить как-нибудь своего родителя, хоть
на время, и стушевать его, если возможно, даже из Петербурга, согласна или не согласна будет
на то мать.
Все заметили,
что после своего недавнего припадочного смеха она вдруг стала даже угрюма, брюзглива и раздражительна; тем не менее упрямо и деспотично стояла
на своей невозможной прихоти. Афанасий Иванович страдал ужасно. Бесил его и Иван Федорович: он сидел за шампанским как
ни в
чем не бывало и даже, может быть, рассчитывал рассказать что-нибудь, в свою очередь.
Настасья Филипповна во всё время его рассказа пристально рассматривала кружевцо оборки
на своем рукаве и щипала ее двумя пальцами левой руки, так
что ни разу не успела и взглянуть
на рассказчика.
Варя, так строго обращавшаяся с ним прежде, не подвергала его теперь
ни малейшему допросу об его странствиях; а Ганя, к большому удивлению домашних, говорил и даже сходился с ним иногда совершенно дружески, несмотря
на всю свою ипохондрию,
чего никогда не бывало прежде, так как двадцатисемилетний Ганя, естественно, не обращал
на своего пятнадцатилетнего брата
ни малейшего дружелюбного внимания, обращался с ним грубо, требовал к нему от всех домашних одной только строгости и постоянно грозился «добраться до его ушей»,
что и выводило Колю «из последних границ человеческого терпения».
Но всегда обидчивый «мальчишка» не обратил
на этот раз
ни малейшего внимания
на пренебрежение: весьма коротко и довольно сухо объяснил он Аглае,
что хотя он и сообщил князю
на всякий случай свой постоянный адрес пред самым выездом князя из Петербурга и при этом предложил свои услуги, но
что это первая комиссия, которую он получил от него, и первая его записка к нему, а в доказательство слов своих представил и письмо, полученное собственно им самим.
Но вдруг, всё еще как бы не в силах добыть контенансу, оборотился и,
ни с того,
ни с сего, набросился сначала
на девушку в трауре, державшую
на руках ребенка, так
что та даже несколько отшатнулась от неожиданности, но тотчас же, оставив ее, накинулся
на тринадцатилетнюю девочку, торчавшую
на пороге в следующую комнату и продолжавшую улыбаться остатками еще недавнего смеха.
— «А о
чем же ты теперь думаешь?» — «А вот встанешь с места, пройдешь мимо, а я
на тебя гляжу и за тобою слежу; прошумит твое платье, а у меня сердце падает, а выйдешь из комнаты, я о каждом твоем словечке вспоминаю, и каким голосом и
что сказала; а ночь всю эту
ни о
чем и не думал, всё слушал, как ты во сне дышала, да как раза два шевельнулась…» — «Да ты, — засмеялась она, — пожалуй, и о том,
что меня избил, не думаешь и не помнишь?» — «Может, говорю, и думаю, не знаю».
Как
ни было темно, но, взбежав
на площадку, князь тотчас же различил,
что тут, в этой нише, прячется зачем-то человек.
Беспрерывно осведомлялся, не нужно ли ему
чего, и когда князь стал ему наконец замечать, чтоб он оставил его в покое, послушно и безмолвно оборачивался, пробирался обратно
на цыпочках к двери и всё время, пока шагал, махал руками, как бы давая знать,
что он только так,
что он не промолвит
ни слова, и
что вот он уж и вышел, и не придет, и, однако ж, чрез десять минут или по крайней мере чрез четверть часа являлся опять.
— Это правда,
что я думала, князь, тебя чуть не в постели застать, так со страху преувеличила, и,
ни за
что лгать не стану, досадно мне стало сейчас ужасно
на твое счастливое лицо, но божусь тебе, это всего минута, пока еще не успела размыслить.
— Да
чем же я виноват? — кричал Коля. — Да сколько б я вас
ни уверял,
что князь почти уже здоров, вы бы не захотели поверить, потому
что представить его
на смертном одре было гораздо интереснее.
Князь, разумеется, в состоянии был оценить и оценил всю степень участия к нему генеральши и ее дочерей и, конечно, сообщил им искренно,
что и сам он сегодня же, еще до посещения их, намерен был непременно явиться к ним, несмотря
ни на болезнь свою,
ни на поздний час.
— Может быть, согласен, только я не помню, — продолжал князь Щ. — Одни над этим сюжетом смеялись, другие провозглашали,
что ничего не может быть и выше, но чтоб изобразить «рыцаря бедного», во всяком случае надо было лицо; стали перебирать лица всех знакомых,
ни одно не пригодилось,
на этом дело и стало; вот и всё; не понимаю, почему Николаю Ардалионовичу вздумалось всё это припомнить и вывести?
Что смешно было прежде и кстати, то совсем неинтересно теперь.
А между тем, как
ни припоминал потом князь, выходило,
что Аглая произнесла эти буквы не только без всякого вида шутки, или какой-нибудь усмешки, или даже какого-нибудь напирания
на эти буквы, чтобы рельефнее выдать их затаенный смысл, но, напротив, с такою неизменною серьезностью, с такою невинною и наивною простотой,
что можно было подумать,
что эти самые буквы и были в балладе, и
что так было в книге напечатано.
Это, собственно, некоторое последствие нигилизма, но не прямым путем, а понаслышке и косвенно, и не в статейке какой-нибудь журнальной заявляют себя, а уж прямо
на деле-с; не о бессмысленности, например, какого-нибудь там Пушкина дело идет, и не насчет, например, необходимости распадения
на части России; нет-с, а теперь уже считается прямо за право,
что если очень чего-нибудь захочется, то уж
ни пред какими преградами не останавливаться, хотя бы пришлось укокошить при этом восемь персон-с.
На этот раз князь до того удивился,
что и сам замолчал и тоже смотрел
на него, выпучив глаза и
ни слова не говоря.
Она торопливо протянула ему одну еженедельную газету из юмористических и указала пальцем статью. Лебедев, когда еще входили гости, подскочил сбоку к Лизавете Прокофьевне, за милостями которой ухаживал, и
ни слова не говоря, вынув из бокового своего кармана эту газету, подставил ей прямо
на глаза, указывая отчеркнутый столбец. То,
что уже успела прочесть Лизавета Прокофьевна, поразило и взволновало ее ужасно.
Вы, конечно, думаете, читатель,
что он сказал себе так: „Я всю жизнь мою пользовался всеми дарами П.;
на воспитание мое,
на гувернанток и
на излечение от идиотизма пошли десятки тысяч в Швейцарию; и вот я теперь с миллионами, а благородный характер сына П.,
ни в
чем не виноватого в проступках своего легкомысленного и позабывшего его отца, погибает
на уроках.
— В этом вы правы, признаюсь, но это было невольно, и я тотчас же сказал себе тогда же,
что мои личные чувства не должны иметь влияния
на дело, потому
что если я сам себя признаю уже обязанным удовлетворить требования господина Бурдовского, во имя чувств моих к Павлищеву, то должен удовлетворить в каком бы то
ни было случае, то есть, уважал бы или не уважал бы я господина Бурдовского.
Это она… это она после давешнего… это с горячки, — бормотала Лизавета Прокофьевна, таща за собой князя и
ни на минуту не выпуская его руки, — давеча я за тебя заступилась, сказала вслух,
что дурак, потому
что не идешь… иначе не написала бы такую бестолковую записку!
Князь смеялся; Аглая в досаде топнула ногой. Ее серьезный вид, при таком разговоре, несколько удивил князя. Он чувствовал отчасти,
что ему бы надо было про что-то узнать, про что-то спросить, — во всяком случае, про что-то посерьезнее того, как пистолет заряжают. Но всё это вылетело у него из ума, кроме одного того,
что пред ним сидит она, а он
на нее глядит, а о
чем бы она
ни заговорила, ему в эту минуту было бы почти всё равно.
Кроме того, в действительном существовании этого «важного дела», по которому звали его, он не усомнился
ни на одну минуту, но совсем почти не думал об этом важном деле теперь, до того,
что даже не чувствовал
ни малейшего побуждения думать о нем.
Знаешь ли,
что женщина способна замучить человека жестокостями и насмешками и
ни разу угрызения совести не почувствует, потому
что про себя каждый раз будет думать, смотря
на тебя: «Вот теперь я его измучаю до смерти, да зато потом ему любовью моею наверстаю…»
— Этого быть не может! — крикнул сам председатель, генерал, чуть даже не обиженным голосом. — Я часто с ним, господа, рассуждаю и спорю, и все о подобных мыслях; но всего чаще он выставляет такие нелепости,
что уши даже вянут,
ни на грош правдоподобия!
Ни единого светского
на шестьдесят нумеров духовенства, и это страшная мысль, историческая мысль, статистическая мысль, наконец, и из таких-то фактов и воссоздается история у умеющего; ибо до цифирной точности возводится,
что духовенство по крайней мере в шестьдесят раз жило счастливее и привольнее,
чем все остальное тогдашнее человечество.
У нас он считался аристократом, по крайней мере я так называл его: прекрасно одевался, приезжал
на своих лошадях, нисколько не фанфаронил, всегда был превосходный товарищ, всегда был необыкновенно весел и даже иногда очень остер, хотя ума был совсем не далекого, несмотря
на то,
что всегда был первым в классе; я же никогда
ни в
чем не был первым.
Между нами был такой контраст, который не мог не сказаться нам обоим, особенно мне: я был человек, уже сосчитавший дни свои, а он — живущий самою полною, непосредственною жизнью, настоящею минутой, без всякой заботы о «последних» выводах, цифрах или о
чем бы то
ни было, не касающемся того,
на чем…
на чем… ну хоть
на чем он помешан; пусть простит мне это выражение господин Рогожин, пожалуй, хоть как плохому литератору, не умевшему выразить свою мысль.
Правда, это лицо человека, только
что снятого со креста, то есть сохранившее в себе очень много живого, теплого; ничего еще не успело закостенеть, так
что на лице умершего даже проглядывает страдание, как будто бы еще и теперь им ощущаемое (это очень хорошо схвачено артистом); но зато лицо не пощажено нисколько; тут одна природа, и воистину таков и должен быть труп человека, кто бы он
ни был, после таких мук.
Эти люди, окружавшие умершего, которых тут нет
ни одного
на картине, должны были ощутить страшную тоску и смятение в тот вечер, раздробивший разом все их надежды и почти
что верования.
Ни в болезни моей и никогда прежде я не видел еще
ни разу
ни одного привидения; но мне всегда казалось, еще когда я был мальчиком и даже теперь, то есть недавно,
что если я увижу хоть раз привидение, то тут же
на месте умру, даже несмотря
на то,
что я
ни в какие привидения не верю.
Сердце его замерло; он
ни за
что,
ни за
что не хотел признать ее за преступницу; но он чувствовал,
что тотчас же произойдет что-то ужасное,
на всю его жизнь.
Иногда я доводил ее до того,
что она как бы опять видела кругом себя свет; но тотчас же опять возмущалась и до того доходила,
что меня же с горечью обвиняла за то,
что я высоко себя над нею ставлю (когда у меня и в мыслях этого не было), и прямо объявила мне, наконец,
на предложение брака,
что она
ни от кого не требует
ни высокомерного сострадания,
ни помощи,
ни «возвеличения до себя».
Когда же, например, самая сущность некоторых ординарных лиц именно заключается в их всегдашней и неизменной ординарности, или,
что еще лучше, когда, несмотря
на все чрезвычайные усилия этих лиц выйти во
что бы
ни стало из колеи обыкновенности и рутины, они все-таки кончают тем,
что остаются неизменно и вечно одною только рутиной, тогда такие лица получают даже некоторую своего рода и типичность, — как ординарность, которая
ни за
что не хочет остаться тем,
что она есть, и во
что бы то
ни стало хочет стать оригинальною и самостоятельною, не имея
ни малейших средств к самостоятельности.
На риск для тебя ходила, во
что бы
ни стало узнать…
— Простите глупую, дурную, избалованную девушку (она взяла его за руку) и будьте уверены,
что все мы безмерно вас уважаем. А если я осмелилась обратить в насмешку ваше прекрасное… доброе простодушие, то простите меня как ребенка за шалость; простите,
что я настаивала
на нелепости, которая, конечно, не может иметь
ни малейших последствий…