Неточные совпадения
— А представьте, я совсем
не думая
сказал, — пояснил он наконец в удивлении.
— Ну чего ему,
скажите пожалуйста! — раздражительно и злобно кивнул на него опять Рогожин, — ведь я тебе ни копейки
не дам, хоть ты тут вверх ногами предо мной ходи.
Билеты-то я продал, деньги взял, а к Андреевым в контору
не заходил, а пошел, никуда
не глядя, в английский магазин, да на все пару подвесок и выбрал, по одному бриллиантику в каждой, эдак почти как по ореху будут, четыреста рублей должен остался, имя
сказал, поверили.
— Я вас
не спрашиваю, какое именно дело, — мое дело только об вас доложить. А без секретаря, я
сказал, докладывать о вас
не пойду.
— Удовольствие, конечно, и для меня чрезвычайное, но
не всё же забавы, иногда, знаете, случаются и дела… Притом же я никак
не могу, до сих пор, разглядеть между нами общего… так
сказать причины…
— А знаете, князь, —
сказал он совсем почти другим голосом, — ведь я вас все-таки
не знаю, да и Елизавета Прокофьевна, может быть, захочет посмотреть на однофамильца… Подождите, если хотите, коли у вас время терпит.
— Помню, помню, конечно, и буду. Еще бы, день рождения, двадцать пять лет! Гм… А знаешь, Ганя, я уж, так и быть, тебе открою, приготовься. Афанасию Ивановичу и мне она обещала, что сегодня у себя вечером
скажет последнее слово: быть или
не быть! Так смотри же, знай.
— Вспомните, Иван Федорович, —
сказал тревожливо и колеблясь Ганя, — что ведь она дала мне полную свободу решенья до тех самых пор, пока
не решит сама дела, да и тогда все еще мое слово за мной…
— Да что дома? Дома всё состоит в моей воле, только отец, по обыкновению, дурачится, но ведь это совершенный безобразник сделался; я с ним уж и
не говорю, но, однако ж, в тисках держу, и, право, если бы
не мать, так указал бы дверь. Мать всё, конечно, плачет; сестра злится, а я им прямо
сказал, наконец, что я господин своей судьбы и в доме желаю, чтобы меня… слушались. Сестре по крайней мере всё это отчеканил, при матери.
—
Не знаю, как вам
сказать, — ответил князь, — только мне показалось, что в нем много страсти, и даже какой-то больной страсти. Да он и сам еще совсем как будто больной. Очень может быть, что с первых же дней в Петербурге и опять сляжет, особенно если закутит.
Если
не хочешь,
скажи, и — милости просим.
Каллиграф
не допустил бы этих росчерков или, лучше
сказать, этих попыток расчеркнуться, вот этих недоконченных полухвостиков, — замечаете, — а в целом, посмотрите, оно составляет ведь характер, и, право, вся тут военно-писарская душа проглянула: разгуляться бы и хотелось, и талант просится, да воротник военный туго на крючок стянут, дисциплина и в почерке вышла, прелесть!
Для вас же, князь, это даже больше чем клад, во-первых, потому что вы будете
не один, а, так
сказать, в недрах семейства, а по моему взгляду, вам нельзя с первого шагу очутиться одним в такой столице, как Петербург.
— Ну, извините, — перебил генерал, — теперь ни минуты более
не имею. Сейчас я
скажу о вас Лизавете Прокофьевне: если она пожелает принять вас теперь же (я уж в таком виде постараюсь вас отрекомендовать), то советую воспользоваться случаем и понравиться, потому Лизавета Прокофьевна очень может вам пригодиться; вы же однофамилец. Если
не пожелает, то
не взыщите, когда-нибудь в другое время. А ты, Ганя, взгляни-ка покамест на эти счеты, мы давеча с Федосеевым бились. Их надо бы
не забыть включить…
— Я
не могу жениться ни на ком, я нездоров, —
сказал князь.
Мы уже
сказали сейчас, что сам генерал, хотя был человек и
не очень образованный, а, напротив, как он сам выражался о себе, «человек самоучный», но был, однако же, опытным супругом и ловким отцом.
Афанасий Иванович никогда
не скрывал, что он был несколько трусоват или, лучше
сказать, в высшей степени консервативен.
Оба приехали к Настасье Филипповне, и Тоцкий прямехонько начал с того, что объявил ей о невыносимом ужасе своего положения; обвинил он себя во всем; откровенно
сказал, что
не может раскаяться в первоначальном поступке с нею, потому что он сластолюбец закоренелый и в себе
не властен, но что теперь он хочет жениться, и что вся судьба этого в высшей степени приличного и светского брака в ее руках; одним словом, что он ждет всего от ее благородного сердца.
Афанасий Иванович говорил долго и красноречиво, присовокупив, так
сказать мимоходом, очень любопытное сведение, что об этих семидесяти пяти тысячах он заикнулся теперь в первый раз и что о них
не знал даже и сам Иван Федорович, который вот тут сидит; одним словом,
не знает никто.
Это правда, что ей теперь тяжело и скучно, очень скучно; Афанасий Иванович угадал мечты ее; она желала бы воскреснуть, хоть
не в любви, так в семействе, сознав новую цель; но что о Гавриле Ардалионовиче она почти ничего
не может
сказать.
Она допускала, однако ж, и дозволяла ему любовь его, но настойчиво объявила, что ничем
не хочет стеснять себя; что она до самой свадьбы (если свадьба состоится) оставляет за собой право
сказать «нет», хотя бы в самый последний час; совершенно такое же право предоставляет и Гане.
— Разумеется, maman, если с ним можно без церемонии; к тому же он с дороги есть хочет, почему
не накормить, если он
не знает куда деваться? —
сказала старшая Александра.
— Ну нет, я бы очень хотела посмотреть, —
сказала Аделаида. — И
не понимаю, когда мы за границу соберемся. Я вот сюжета для картины два года найти
не могу...
— Насчет жизни в тюрьме можно еще и
не согласиться, —
сказал князь, — я слышал один рассказ человека, который просидел в тюрьме лет двенадцать; это был один из больных у моего профессора и лечился.
— Если сердитесь, то
не сердитесь, —
сказал он, — я ведь сам знаю, что меньше других жил и меньше всех понимаю в жизни. Я, может быть, иногда очень странно говорю…
— Видели? — вскричала Аглая. — Я бы должна была догадаться! Это венчает все дело. Если видели, как же вы говорите, что все время счастливо прожили? Ну,
не правду ли я вам
сказала?
— Я бы тоже глаз оторвать
не могла, —
сказала Аглая.
— Значит, коль находят, что это
не женское дело, так тем самым хотят
сказать (а стало быть, оправдать), что это дело мужское. Поздравляю за логику. И вы так же, конечно, думаете?
Он со сна
не поверил, начал было спорить, что бумага выйдет чрез неделю, но когда совсем очнулся, перестал спорить и замолчал, — так рассказывали, — потом
сказал: «Все-таки тяжело так вдруг…» — и опять замолк, и уже ничего
не хотел говорить.
Впрочем, на меня все в деревне рассердились больше по одному случаю… а Тибо просто мне завидовал; он сначала все качал головой и дивился, как это дети у меня все понимают, а у него почти ничего, а потом стал надо мной смеяться, когда я ему
сказал, что мы оба их ничему
не научим, а они еще нас научат.
Тут я ей дал восемь франков и
сказал ей, чтоб она берегла, потому что у меня больше уж
не будет, а потом поцеловал ее и
сказал, чтоб она
не думала, что у меня какое-нибудь нехорошее намерение, и что целую я ее
не потому, что влюблен в нее, а потому, что мне ее очень жаль, и что я с самого начала ее нисколько за виноватую
не почитал, а только за несчастную.
Наконец, Шнейдер мне высказал одну очень странную свою мысль, — это уж было пред самым моим отъездом, — он
сказал мне, что он вполне убедился, что я сам совершенный ребенок, то есть вполне ребенок, что я только ростом и лицом похож на взрослого, но что развитием, душой, характером и, может быть, даже умом я
не взрослый, и так и останусь, хотя бы я до шестидесяти лет прожил.
Не примите только этого за дурную мысль: я
не из того
сказал, что вами
не дорожу, и
не подумайте тоже, что я чем-нибудь обиделся.
— Я ничего
не могу сейчас
сказать; я
скажу потом.
— Я хочу видеть! — вскинулась генеральша. — Где этот портрет? Если ему подарила, так и должен быть у него, а он, конечно, еще в кабинете. По средам он всегда приходит работать и никогда раньше четырех
не уходит. Позвать сейчас Гаврилу Ардалионовича! Нет, я
не слишком-то умираю от желания его видеть. Сделайте одолжение, князь, голубчик, сходите в кабинет, возьмите у него портрет и принесите сюда.
Скажите, что посмотреть. Пожалуйста.
— Виноват, я совершенно
не думавши; к слову пришлось. Я
сказал, что Аглая почти так же хороша, как Настасья Филипповна.
— Далась же вам Настасья Филипповна… — пробормотал он, но,
не докончив, задумался. Он был в видимой тревоге. Князь напомнил о портрете. — Послушайте, князь, —
сказал вдруг Ганя, как будто внезапная мысль осенила его, — у меня до вас есть огромная просьба… Но я, право,
не знаю…
— Я никому
не покажу, —
сказал князь.
— Я хочу ему два слова
сказать — и довольно! — быстро отрезала генеральша, останавливая возражение. Она была видимо раздражена. — У нас, видите ли, князь, здесь теперь всё секреты. Всё секреты! Так требуется, этикет какой-то, глупо. И это в таком деле, в котором требуется наиболее откровенности, ясности, честности. Начинаются браки,
не нравятся мне эти браки…
— До свидания, князь, и я ухожу, —
сказала Аделаида. Она крепко пожала руку князю, приветливо и ласково улыбнулась ему и вышла. На Ганю она
не посмотрела.
— Вот, князь, —
сказала Аглая, положив на столик свой альбом, — выберите страницу и напишите мне что-нибудь. Вот перо, и еще новое. Ничего что стальное? Каллиграфы, я слышала, стальными
не пишут.
— А я вам сейчас продиктую, —
сказала Аглая, поворачиваясь к нему, — готовы? Пишите же: «Я в торги
не вступаю». Теперь подпишите число и месяц. Покажите.
— Этот человек уверяет, — резко
сказала Аглая, когда князь кончил читать, — что слово «разорвите всё» меня
не скомпрометирует и
не обяжет ничем, и сам дает мне в этом, как видите, письменную гарантию, этою самою запиской.
На обстоятельную, но отрывистую рекомендацию Гани (который весьма сухо поздоровался с матерью, совсем
не поздоровался с сестрой и тотчас же куда-то увел из комнаты Птицына) Нина Александровна
сказала князю несколько ласковых слов и велела выглянувшему в дверь Коле свести его в среднюю комнату. Коля был мальчик с веселым и довольно милым лицом, с доверчивою и простодушною манерой.
—
Не ври пустяков, — строго
сказала Варя, которая и с князем говорила весьма сухо и только что разве вежливо.
— Два слова, князь, я и забыл вам
сказать за этими… делами. Некоторая просьба: сделайте одолжение, — если только вам это
не в большую натугу будет, —
не болтайте ни здесь, о том, что у меня с Аглаей сейчас было, ни там, о том, что вы здесь найдете; потому что и здесь тоже безобразия довольно. К черту, впрочем… Хоть сегодня-то по крайней мере удержитесь.
— Вы должны будете многое извинить Ардалиону Александровичу, если у нас останетесь, —
сказала Нина Александровна князю, — он, впрочем, вас очень
не обеспокоит; он и обедает один.
— Вы знаете, что мы уж целый месяц почти ни слова
не говорим. Птицын мне про все
сказал, а портрет там у стола на полу уж валялся; я подняла.
— Если все кончено, то Иван Петрович, разумеется, прав, —
сказала Нина Александровна, —
не хмурься, пожалуйста, и
не раздражайся, Ганя, я ни о чем
не стану расспрашивать, чего сам
не хочешь
сказать, и уверяю тебя, что вполне покорилась, сделай одолжение,
не беспокойся.
Вы
сказали:
не будет ни расспросов, ни попреков, а они уже начались!