Неточные совпадения
Наконец,
на неоднократное и точное заявление, что он действительно князь Мышкин и что ему непременно надо видеть генерала по
делу необходимому, недоумевающий человек препроводил его рядом, в маленькую переднюю, перед самою приемной, у кабинета, и сдал его с рук
на руки другому человеку, дежурившему по утрам в
этой передней и докладывавшему генералу о посетителях.
Подозрительность
этого человека, казалось, все более и более увеличивалась; слишком уж князь не подходил под разряд вседневных посетителей, и хотя генералу довольно часто, чуть не ежедневно, в известный час приходилось принимать, особенно по
делам, иногда даже очень разнообразных гостей, но, несмотря
на привычку и инструкцию довольно широкую, камердинер был в большом сомнении; посредничество секретаря для доклада было необходимо.
— И
это правда. Верите ли, дивлюсь
на себя, как говорить по-русски не забыл. Вот с вами говорю теперь, а сам думаю: «А ведь я хорошо говорю». Я, может, потому так много и говорю. Право, со вчерашнего
дня все говорить по-русски хочется.
— Да и я, брат, слышал, — подхватил генерал. — Тогда же, после серег, Настасья Филипповна весь анекдот пересказывала. Да ведь дело-то теперь уже другое. Тут, может быть, действительно миллион сидит и… страсть. Безобразная страсть, положим, но все-таки страстью пахнет, а ведь известно,
на что
эти господа способны, во всем хмелю!.. Гм!.. Не вышло бы анекдота какого-нибудь! — заключил генерал задумчиво.
Мало того, она даже юридически чрезвычайно много понимала и имела положительное знание, если не света, то о том по крайней мере, как некоторые
дела текут
на свете; во-вторых,
это был совершенно не тот характер, как прежде, то есть не что-то робкое, пансионски неопределенное, иногда очаровательное по своей оригинальной резвости и наивности, иногда грустное и задумчивое, удивленное, недоверчивое, плачущее и беспокойное.
С другой стороны, опытность и глубокий взгляд
на вещи подсказали Тоцкому очень скоро и необыкновенно верно, что он имеет теперь
дело с существом совершенно из ряду вон, что
это именно такое существо, которое не только грозит, но и непременно сделает, и, главное, ни пред чем решительно не остановится, тем более что решительно ничем в свете не дорожит, так что даже и соблазнить его невозможно.
У нас такая общая комната есть, — обратилась она к князю, уводя его, — попросту, моя маленькая гостиная, где мы, когда одни сидим, собираемся, и каждая своим
делом занимается: Александра, вот
эта, моя старшая дочь,
на фортепиано играет, или читает, или шьет...
Аглая остановилась, взяла записку и как-то странно поглядела
на князя. Ни малейшего смущения не было в ее взгляде, разве только проглянуло некоторое удивление, да и то, казалось, относившееся к одному только князю. Аглая своим взглядом точно требовала от него отчета, — каким образом он очутился в
этом деле вместе с Ганей? — и требовала спокойно и свысока. Они простояли два-три мгновения друг против друга; наконец что-то насмешливое чуть-чуть обозначилось в лице ее; она слегка улыбнулась и прошла мимо.
— Фу, какая скверная комната, — заметил Ганя, презрительно осматриваясь, — темно и окна
на двор. Во всех отношениях вы к нам не вовремя… Ну, да
это не мое
дело; не я квартиры содержу.
Она проговорила
это, не отрываясь от работы и, казалось, в самом
деле спокойно. Ганя был удивлен, но осторожно молчал и глядел
на мать, выжидая, чтоб она высказалась яснее. Домашние сцены уж слишком дорого ему стоили. Нина Александровна заметила
эту осторожность и с горькою улыбкой прибавила...
— А как вы узнали, что
это я? Где вы меня видели прежде? Что
это, в самом
деле, я как будто его где-то видела? И позвольте вас спросить, почему вы давеча остолбенели
на месте? Что во мне такого остолбеняющего?
Князь проговорил свои несколько фраз голосом неспокойным, прерываясь и часто переводя дух. Всё выражало в нем чрезвычайное волнение. Настасья Филипповна смотрела
на него с любопытством, но уже не смеялась. В
эту самую минуту вдруг громкий, новый голос, послышавшийся из-за толпы, плотно обступившей князя и Настасью Филипповну, так сказать, раздвинул толпу и
разделил ее надвое. Перед Настасьей Филипповной стоял сам отец семейства, генерал Иволгин. Он был во фраке и в чистой манишке; усы его были нафабрены…
— Но позвольте, как же
это? — спросила вдруг Настасья Филипповна. — Пять или шесть
дней назад я читала в «Indеpendance» — а я постоянно читаю «Indеpendance», — точно такую же историю! Но решительно точно такую же!
Это случилось
на одной из прирейнских железных дорог, в вагоне, с одним французом и англичанкой: точно так же была вырвана сигара, точно так же была выкинута за окно болонка, наконец, точно так же и кончилось, как у вас. Даже платье светло-голубое!
Сцена выходила чрезвычайно безобразная, но Настасья Филипповна продолжала смеяться и не уходила, точно и в самом
деле с намерением протягивала ее. Нина Александровна и Варя тоже встали с своих мест и испуганно, молча, ждали, до чего
это дойдет; глаза Вари сверкали, и
на Нину Александровну всё
это подействовало болезненно; она дрожала и, казалось, тотчас упадет в обморок.
— Я ведь и в самом
деле не такая, он угадал, — прошептала она быстро, горячо, вся вдруг вспыхнув и закрасневшись, и, повернувшись, вышла
на этот раз так быстро, что никто и сообразить не успел, зачем
это она возвращалась. Видели только, что она пошептала что-то Нине Александровне и, кажется, руку ее поцеловала. Но Варя видела и слышала всё и с удивлением проводила ее глазами.
— Представьте себе, господа, своим замечанием, что я не мог рассказать о моем воровстве так, чтобы стало похоже
на правду, Афанасий Иванович тончайшим образом намекает, что я и не мог в самом
деле украсть (потому что
это вслух говорить неприлично), хотя, может быть, совершенно уверен сам про себя, что Фердыщенко и очень бы мог украсть!
— А служанку согнали
на другой же
день, разумеется.
Это строгий дом.
Сам же он почти совсем успел отрезвиться, но зато чуть не одурел от всех вынесенных им впечатлений в
этот безобразный и ни
на что не похожий
день из всей его жизни.
— Я теперь во хмелю, генерал, — засмеялась вдруг Настасья Филипповна, — я гулять хочу! Сегодня мой
день, мой табельный
день, мой высокосный
день, я его давно поджидала. Дарья Алексеевна, видишь ты вот
этого букетника, вот
этого monsieur aux camеlias, [господина с камелиями (фр.).] вот он сидит да смеется
на нас…
А многие шептали друг другу, что ведь
дело это самое обыкновенное, что мало ли
на ком князья женятся, и цыганок из таборов берут.
— Знаете, Афанасий Иванович,
это, как говорят, у японцев в
этом роде бывает, — говорил Иван Петрович Птицын, — обиженный там будто бы идет к обидчику и говорит ему: «Ты меня обидел, за
это я пришел распороть в твоих глазах свой живот», и с
этими словами действительно распарывает в глазах обидчика свой живот и чувствует, должно быть, чрезвычайное удовлетворение, точно и в самом
деле отмстил. Странные бывают
на свете характеры, Афанасий Иванович!
Кой-кому, очень немногим интересующимся, стало известно по каким-то слухам, что Настасья Филипповна
на другой же
день после Екатерингофа бежала, исчезла, и что будто бы выследили наконец, что она отправилась в Москву; так что и в отъезде Рогожина в Москву стали находить некоторое совпадение с
этим слухом.
Князь почти всех удовлетворил, несмотря
на представления друзей о том, что все
эти людишки и кредиторишки совершенно без прав; и потому только удовлетворил, что действительно оказалось, что некоторые из них в самом
деле пострадали.
И вот всего только две недели спустя вдруг получено было его превосходительством сведение, что Настасья Филипповна бежала в третий раз, почти что из-под венца, и
на этот раз пропала где-то в губернии, а между тем исчез из Москвы и князь Мышкин, оставив все свои
дела на попечение Салазкина, «с нею ли, или просто бросился за ней — неизвестно, но что-то тут есть», заключил генерал.
— Изложение
дела. Я его племянник,
это он не солгал, хоть и всё лжет. Я курса не кончил, но кончить хочу и
на своем настою, потому что у меня есть характер. А покамест, чтобы существовать, место одно беру в двадцать пять рублей
на железной дороге. Сознаюсь, кроме того, что он мне раза два-три уже помог. У меня было двадцать рублей, и я их проиграл. Ну, верите ли, князь, я был так подл, так низок, что я их проиграл!
Если совершенная правда, что у вас опять
это дело сладилось, то я и
на глаза ей не покажусь, да и к тебе больше никогда не приду.
— Верно знаю, — с убеждением подтвердил Рогожин. — Что, не такая, что ли?
Это, брат, нечего и говорить, что не такая. Один
это только вздор. С тобой она будет не такая, и сама, пожалуй, этакому
делу ужаснется, а со мной вот именно такая. Ведь уж так. Как
на последнюю самую шваль
на меня смотрит. С Келлером, вот с
этим офицером, что боксом дрался, так наверно знаю — для одного смеху надо мной сочинила… Да ты не знаешь еще, что она надо мной в Москве выделывала! А денег-то, денег сколько я перевел…
— «Так вот я тебе, говорит, дам прочесть: был такой один папа, и
на императора одного рассердился, и тот у него три
дня не пивши, не евши, босой,
на коленках, пред его дворцом простоял, пока тот ему не простил; как ты думаешь, что тот император в
эти три
дня,
на коленках-то стоя, про себя передумал и какие зароки давал?..
Убеждение в чем? (О, как мучила князя чудовищность, «унизительность»
этого убеждения, «
этого низкого предчувствия», и как обвинял он себя самого!) Скажи же, если смеешь, в чем? — говорил он беспрерывно себе, с упреком и с вызовом. — Формулируй, осмелься выразить всю свою мысль, ясно, точно, без колебания! О, я бесчестен! — повторял он с негодованием и с краской в лице, — какими же глазами буду я смотреть теперь всю жизнь
на этого человека! О, что за
день! О боже, какой кошмар!
В самый
день переезда, состоявшегося уже к вечеру, вокруг него
на террасе собралось довольно много гостей: сперва пришел Ганя, которого князь едва узнал, — так он за все
это время переменился и похудел.
Князь намекал
на то, что Лебедев хоть и разгонял всех домашних под видом спокойствия, необходимого больному, но сам входил к князю во все
эти три
дня чуть не поминутно, и каждый раз сначала растворял дверь, просовывал голову, оглядывал комнату, точно увериться хотел, тут ли? не убежал ли? и потом уже
на цыпочках, медленно, крадущимися шагами, подходил к креслу, так что иногда невзначай пугал своего жильца.
Генеральша решительно осердилась
на эти замечания и готова была биться об заклад, что князь явится по крайней мере
на другой же
день, хотя «
это уже будет и поздно».
В
эту минуту из комнат вышла
на террасу Вера, по своему обыкновению, с ребенком
на руках. Лебедев, извивавшийся около стульев и решительно не знавший, куда
девать себя, но ужасно не хотевший уйти, вдруг набросился
на Веру, замахал
на нее руками, гоня прочь с террасы, и даже, забывшись, затопал ногами.
Это, собственно, некоторое последствие нигилизма, но не прямым путем, а понаслышке и косвенно, и не в статейке какой-нибудь журнальной заявляют себя, а уж прямо
на деле-с; не о бессмысленности, например, какого-нибудь там Пушкина
дело идет, и не насчет, например, необходимости распадения
на части России; нет-с, а теперь уже считается прямо за право, что если очень чего-нибудь захочется, то уж ни пред какими преградами не останавливаться, хотя бы пришлось укокошить при
этом восемь персон-с.
Иван Федорович Епанчин, например, ничего не знавший и не понимавший в
этом «новом
деле», даже вознегодовал, смотря
на такую юность, и наверно как-нибудь протестовал бы, если бы не остановила его странная для него горячность его супруги к партикулярным интересам князя.
Это была только слепая ошибка фортуны; они следовали сыну П.
На него должны были быть употреблены, а не
на меня — порождение фантастической прихоти легкомысленного и забывчивого П. Если б я был вполне благороден, деликатен, справедлив, то я должен бы был отдать его сыну половину всего моего наследства; но так как я прежде всего человек расчетливый и слишком хорошо понимаю, что
это дело не юридическое, то я половину моих миллионов не дам.
А то, что вы написали про Павлищева, то уж совершенно невыносимо: вы называете
этого благороднейшего человека сладострастным и легкомысленным так смело, так положительно, как будто вы и в самом
деле говорите правду, а между тем
это был самый целомудренный человек, какие были
на свете!
— В
этом вы правы, признаюсь, но
это было невольно, и я тотчас же сказал себе тогда же, что мои личные чувства не должны иметь влияния
на дело, потому что если я сам себя признаю уже обязанным удовлетворить требования господина Бурдовского, во имя чувств моих к Павлищеву, то должен удовлетворить в каком бы то ни было случае, то есть, уважал бы или не уважал бы я господина Бурдовского.
— Если можете, господин Бурдовский, — тихо и сладко остановил его Гаврила Ардалионович, — то останьтесь еще минут хоть
на пять. По
этому делу обнаруживается еще несколько чрезвычайно важных фактов, особенно для вас, во всяком случае, весьма любопытных. По мнению моему, вам нельзя не познакомиться с ними, и самим вам, может быть, приятнее станет, если
дело будет совершенно разъяснено…
Иван Федорович говорил
на другой же
день князю Щ., что «с ней
это бывает, но в такой степени, как вчера, даже и с нею редко бывает, так года в три по одному разу, но уж никак не чаще!
Девушка в доме растет, вдруг среди улицы прыг
на дрожки: «Маменька, я
на днях за такого-то Карлыча или Иваныча замуж вышла, прощайте!» Так
это и хорошо так, по-вашему, поступать?
Я, может быть, впрочем, не знаю… потому что сбиваюсь, но во всяком случае, кто, кроме вас, мог остаться… по просьбе мальчика (ну да, мальчика, я опять сознаюсь) провести с ним вечер и принять… во всем участие и… с тем… что
на другой
день стыдно… (я, впрочем, согласен, что не так выражаюсь), я все
это чрезвычайно хвалю и глубоко уважаю, хотя уже по лицу одному его превосходительства, вашего супруга, видно, как всё
это для него неприятно…
— Да почти ничего дальше, — продолжал Евгений Павлович, — я только хотел заметить, что от
этого дело может прямо перескочить
на право силы, то есть
на право единичного кулака и личного захотения, как, впрочем, и очень часто кончалось
на свете. Остановился же Прудон
на праве силы. В американскую войну многие самые передовые либералы объявили себя в пользу плантаторов, в том смысле, что негры суть негры, ниже белого племени, а стало быть, право силы за белыми…
— Это-то, кажется, было; ветреник! Но, впрочем, если было, то уж очень давно, еще прежде, то есть года два-три. Ведь он еще с Тоцким был знаком. Теперь же быть ничего не могло в
этом роде,
на ты они не могли быть никогда! Сами знаете, что и ее всё здесь не было; нигде не было. Многие еще и не знают, что она опять появилась. Экипаж я заметил
дня три, не больше.
Князь, например, доверил ему вести
дело Бурдовского и особенно просил его об
этом; но несмотря
на эту доверенность и
на кое-что бывшее прежде, между обоими постоянно оставались некоторые пункты, о которых как бы решено было взаимно ничего не говорить.
Он предчувствовал, что если только останется здесь хоть еще
на несколько
дней, то непременно втянется в
этот мир безвозвратно, и
этот же мир и выпадет ему впредь
на долю.
Ну, так как, по-вашему, будет:
это извращение понятий и убеждений,
эта возможность такого кривого и замечательного взгляда
на дело, есть ли
это случай частный или общий?
— Нет-с, я не про то, — сказал Евгений Павлович, — но только как же вы, князь (извините за вопрос), если вы так
это видите и замечаете, то как же вы (извините меня опять) в
этом странном
деле… вот что
на днях было… Бурдовского, кажется… как же вы не заметили такого же извращения идей и нравственных убеждений? Точь-в-точь ведь такого же! Мне тогда показалось, что вы совсем не заметили?
Или по крайней мере быть у себя дома,
на террасе, но так, чтобы никого при
этом не было, ни Лебедева, ни детей; броситься
на свой диван, уткнуть лицо в подушку и пролежать таким образом
день, ночь, еще
день.
Тот месяц в провинции, когда он чуть не каждый
день виделся с нею, произвел
на него действие ужасное, до того, что князь отгонял иногда даже воспоминания об
этом еще недавнем времени.