Несмотря ни на какие клейма, кандалы и ненавистные пали острога, заслоняющие ему божий мир и огораживающие его, как зверя в клетке, — он может достать вина, то есть страшно запрещенное наслаждение, попользоваться клубничкой, даже иногда (хоть и не всегда) подкупить своих ближайших начальников, инвалидов и даже унтер-офицера, которые сквозь пальцы будут
смотреть на то, что он нарушает закон и дисциплину; даже может, сверх торгу, еще покуражиться над ними, а покуражиться арестант ужасно любит, то есть представиться пред товарищами и уверить даже себя хоть на время, что у него воли и власти несравненно больше, чем кажется, — одним словом, может накутить, набуянить, разобидеть кого-нибудь в прах и доказать ему, что он все это может, что все это в «наших руках», то есть уверить себя в том, о чем бедняку и помыслить невозможно.
Неточные совпадения
Если вы с ним заговаривали,
то он
смотрел на вас чрезвычайно пристально и внимательно, с строгой вежливостью выслушивал каждое слово ваше, как будто в него вдумываясь, как будто вы вопросом вашим задали ему задачу или хотите выпытать у него какую-нибудь тайну, и, наконец, отвечал ясно и коротко, но до
того взвешивая каждое слово своего ответа, что вам вдруг становилось отчего-то неловко и вы, наконец, сами радовались окончанию разговора.
С
тех пор, встречаясь со мной, он
смотрел на меня как будто с каким-то испугом.
Случалось,
посмотришь сквозь щели забора
на свет божий: не увидишь ли хоть чего-нибудь? — и только и увидишь, что краешек неба да высокий земляной вал, поросший бурьяном, а взад и вперед по валу день и ночь расхаживают часовые, и тут же подумаешь, что пройдут целые годы, а ты точно так же пойдешь
смотреть сквозь щели забора и увидишь
тот же вал, таких же часовых и
тот же маленький краешек неба, не
того неба, которое над острогом, а другого, далекого, вольного неба.
«Фортикультяпность» произвела некоторый эффект: многие засмеялись.
Того только и надо было веселому толстяку, который, очевидно, был в казарме чем-то вроде добровольного шута. Высокий арестант
посмотрел на него с глубочайшим презрением.
Они с любовью
смотрели на наши страдания, которые мы старались им не показывать. Особенно доставалось нам сначала
на работе, за
то, что в нас не было столько силы, как в них, и что мы не могли им вполне помогать. Нет ничего труднее, как войти к народу в доверенность (и особенно к такому народу) и заслужить его любовь.
Он так не похож был
на других арестантов: что-то до
того спокойное и тихое было в его взгляде, что, помню, я с каким-то особенным удовольствием
смотрел на его ясные, светлые глаза, окруженные мелкими лучистыми морщинками.
Что же касается других, подобных ему, которых было у нас всех человек до пятнадцати,
то даже странно было
смотреть на них; только два-три лица были еще сносны; остальные же все такие вислоухие, безобразные, неряхи; иные даже седые.
Он вошел в кухню в сопровождении
того гаденького полячка со скрипкой, которого обыкновенно нанимали гулявшие для полноты своего увеселения, и остановился посреди кухни, молча и внимательно оглядывая всех присутствующих. Все замолчали. Наконец, увидя тогда меня и моего товарища, он злобно и насмешливо
посмотрел на нас, самодовольно улыбнулся, что-то как будто сообразил про себя и, сильно покачиваясь, подошел к нашему столу.
Именно: что все не арестанты, кто бы они ни были, начиная с непосредственно имеющих связь с арестантами, как
то: конвойных, караульных солдат, до всех вообще, имевших хоть какое-нибудь дело с каторжным бытом, — как-то преувеличенно
смотрят на арестантов.
Вот почему я и сказал, что если и
смотрел на все с таким жадным, усиленным вниманием,
то все-таки не мог разглядеть много такого, что у меня было под самым носом.
Но А-в тотчас же возненавидел его именно за
то, что
тот был благороден, за
то, что с таким ужасом
смотрел на всякую низость, за
то именно, что был совершенно не похож
на него, и всё, что М., в прежних разговорах, передал ему об остроге и о майоре, всё это А-в поспешил при первом случае донести майору.
— Голова зато дорого стоит, братцы, голова! — отвечал он. — Как и с Москвой прощался,
тем и утешен был, что голова со мной вместе пойдет. Прощай, Москва, спасибо за баню, за вольный дух, славно исполосовали! А
на тулуп нечего тебе, милый человек,
смотреть…
Было морозно и солнечно; арестанты радовались уже
тому, что выйдут из крепости и
посмотрят на город.
Он разгуливал с самодовольным видом около своего места
на нарах, под которые смело перенес вино, хранившееся до
того времени где-то в снегу за казармами, в потаенном месте, и лукаво посмеивался,
смотря на прибывавших к нему потребителей.
Нецветаев был до
того углублен в свое занятие, что уж и не
смотрел ни
на кого и никуда, даже говорил, не подымая глаз, и только и делал, что следил за своей тросточкой и за ее кончиком.
За желание Чекунова подслужиться и
тем достать копейку никто бы не стал
на него сердиться или
смотреть на него с особым презрением.
— Да с чего мне думать-то, что тебя за ухо тянули? Да и как я это вздумаю, туголобый ты человек? — ввязался снова Устьянцев, с негодованием обращаясь к Шапкину, хотя, впрочем,
тот вовсе не к нему относился, а ко всем вообще, но Шапкин даже и не
посмотрел на него.
— Отвести их в острог, говорит, я с ними потом; ну, а ты оставайся, — это мне
то есть говорит. — Пошел сюда, садись! —
Смотрю: стол, бумага, перо. Думаю: «Чего ж он это ладит делать?» — Садись, говорит,
на стул, бери перо, пиши! — а сам схватил меня за ухо, да и тянет. Я
смотрю на него, как черт
на попа: «Не умею, говорю, ваше высокоблагородие». — Пиши!
Как
посмотрела на меня, мать-то думала, что она смеется со мною, и кричит в подворотню: «Что ты зубы-то моешь, бесстыдница!» — так в
тот день ее опять драть.
Он сначала внимательно
посмотрел на козла, серьезно сообразил и отвечал, что, пожалуй, можно, «но будет непрочно-с и к
тому же совершенно бесполезно».
— А вот выйти всем, так
посмотрим, какое он оправдание произнесет.
На том и стоять.
Кстати: я ужасно любил
смотреть на Куликова во всех подобных случаях,
то есть во всех
тех случаях, когда требовалось ему показать себя.
Следственно, если при таком строгом содержании, как в нашем остроге, при военном начальстве,
на глазах самого генерал-губернатора и, наконец, ввиду таких случаев (иногда бывавших), что некоторые посторонние, но официозные люди, по злобе или по ревности к службе, готовы были тайком донести куда следует, что такого-то, дескать, разряда преступникам такие-то неблагонамеренные командиры дают поблажку, — если в таком месте, говорю я,
на преступников-дворян
смотрели несколько другими глазами, чем
на остальных каторжных,
то тем более
смотрели на них гораздо льготнее в первом и третьем разряде.
— Все отобрать. Отдать им только одно белье, и
то белое, а цветное, если есть, отобрать. Остальное все продать с аукциона. Деньги записать в приход. Арестант не имеет собственности, — продолжал он, строго
посмотрев на нас. —
Смотрите же, вести себя хорошо! чтоб я не слыхал! Не
то… телес-ным на-казанием! За малейший проступок — р-р-розги!..
Но не так
смотрели на него арестанты: несмотря
на то, что Куликов всегда и везде умел поддержать себя, арестанты в душе как-то перестали уважать его, как-то более запанибрата стали с ним обходиться.
— Э! да ты, я вижу, Аркадий Николаевич, понимаешь любовь, как все новейшие молодые люди: цып, цып, цып, курочка, а как только курочка начинает приближаться, давай бог ноги! Я не таков. Но довольно об этом. Чему помочь нельзя, о том и говорить стыдно. — Он повернулся на бок. — Эге! вон молодец муравей тащит полумертвую муху. Тащи ее, брат, тащи! Не
смотри на то, что она упирается, пользуйся тем, что ты, в качестве животного, имеешь право не признавать чувства сострадания, не то что наш брат, самоломанный!
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в
то же время говорит про себя.)А вот
посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста
на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею
на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Он не
посмотрел бы
на то, что ты чиновник, а, поднявши рубашонку, таких бы засыпал тебе, что дня б четыре ты почесывался.
Марья Антоновна. Право, маменька, все
смотрел. И как начал говорить о литературе,
то взглянул
на меня, и потом, когда рассказывал, как играл в вист с посланниками, и тогда
посмотрел на меня.
Осип. Да, хорошее. Вот уж
на что я, крепостной человек, но и
то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я человек простой».
Хлестаков. Ну, нет, вы напрасно, однако же… Все зависит от
той стороны, с которой кто
смотрит на вещь. Если, например, забастуешь тогда, как нужно гнуть от трех углов… ну, тогда конечно… Нет, не говорите, иногда очень заманчиво поиграть.