Неточные совпадения
Деревеньку же и довольно хороший городской
дом, которые тоже пошли ей в приданое, он долгое время и изо всех сил старался перевести на свое имя чрез совершение какого-нибудь подходящего акта и наверно бы добился того
из одного, так сказать, презрения и отвращения к себе, которое он возбуждал в своей супруге ежеминутно своими бесстыдными вымогательствами и вымаливаниями,
из одной ее душевной усталости, только чтоб отвязался.
Софья Ивановна была
из «сироток», безродная с детства, дочь какого-то темного дьякона, взросшая в богатом
доме своей благодетельницы, воспитательницы и мучительницы, знатной генеральши-старухи, вдовы генерала Ворохова.
Неутешная супруга Ефима Петровича, почти тотчас же по смерти его, отправилась на долгий срок в Италию со всем семейством, состоявшим все
из особ женского пола, а Алеша попал в
дом к каким-то двум дамам, которых он прежде никогда и не видывал, каким-то дальним родственницам Ефима Петровича, но на каких условиях, он сам того не знал.
Святейший отец, верите ли: влюбил в себя благороднейшую
из девиц, хорошего
дома, с состоянием, дочь прежнего начальника своего, храброго полковника, заслуженного, имевшего Анну с мечами на шее, компрометировал девушку предложением руки, теперь она здесь, теперь она сирота, его невеста, а он, на глазах ее, к одной здешней обольстительнице ходит.
Вот и случилось, что однажды (давненько это было), в одну сентябрьскую светлую и теплую ночь, в полнолуние, весьма уже по-нашему поздно, одна хмельная ватага разгулявшихся наших господ, молодцов пять или шесть, возвращалась
из клуба «задами» по
домам.
А вторая эта жена, уже покойница, была
из знатного, какого-то большого генеральского
дома, хотя, впрочем, как мне достоверно известно, денег подполковнику тоже никаких не принесла.
Одна
из них приходилась, впрочем, теткой лишь сестре Агафье Ивановне; это была та бессловесная особа в
доме ее отца, которая ухаживала за нею там вместе с сестрой, когда она приехала к ним туда
из института.
Они расходились по
домам из класса со своими ранчиками за плечами, другие с кожаными мешочками на ремнях через плечо, одни в курточках, другие в пальтишках, а иные и в высоких сапогах со складками на голенищах, в каких особенно любят щеголять маленькие детки, которых балуют зажиточные отцы.
Скоро подошел он к
дому госпожи Хохлаковой, к
дому каменному, собственному, двухэтажному, красивому,
из лучших
домов в нашем городке.
Тут начались расспросы именно
из таких, на которые Смердяков сейчас жаловался Ивану Федоровичу, то есть все насчет ожидаемой посетительницы, и мы эти расспросы здесь опустим. Чрез полчаса
дом был заперт, и помешанный старикашка похаживал один по комнатам, в трепетном ожидании, что вот-вот раздадутся пять условных стуков, изредка заглядывая в темные окна и ничего в них не видя, кроме ночи.
«Вы спрашиваете, что я именно ощущал в ту минуту, когда у противника прощения просил, — отвечаю я ему, — но я вам лучше с самого начала расскажу, чего другим еще не рассказывал», — и рассказал ему все, что произошло у меня с Афанасием и как поклонился ему до земли. «
Из сего сами можете видеть, — заключил я ему, — что уже во время поединка мне легче было, ибо начал я еще
дома, и раз только на эту дорогу вступил, то все дальнейшее пошло не только не трудно, а даже радостно и весело».
Перестав ходить, он, зная расположение ее
дома, пробрался к ней ночью
из сада чрез крышу, с превеликою дерзостью, рискуя быть обнаруженным.
Правда, прошло уже четыре года с тех пор, как старик привез в этот
дом из губернского города восемнадцатилетнюю девочку, робкую, застенчивую, тоненькую, худенькую, задумчивую и грустную, и с тех пор много утекло воды.
Тем не менее когда ступил на крыльцо
дома госпожи Хохлаковой, вдруг почувствовал на спине своей озноб ужаса: в эту только секунду он сознал вполне и уже математически ясно, что тут ведь последняя уже надежда его, что дальше уже ничего не остается в мире, если тут оборвется, «разве зарезать и ограбить кого-нибудь из-за трех тысяч, а более ничего…».
«Из-за вздора, который окажется, разбужу чужой
дом и наделаю скандала.
— Как вы смели, милостивый государь, как решились обеспокоить незнакомую вам даму в ее
доме и в такой час… и явиться к ней говорить о человеке, который здесь же, в этой самой гостиной, всего три часа тому, приходил убить меня, стучал ногами и вышел как никто не выходит
из порядочного
дома.
Коля же в эти мгновения или смотрел нахмуренно в окно, или разглядывал, не просят ли у него сапоги каши, или свирепо звал Перезвона, лохматую, довольно большую и паршивую собаку, которую с месяц вдруг откуда-то приобрел, втащил в
дом и держал почему-то в секрете в комнатах, никому ее не показывая
из товарищей.
В
доме вдовы Красоткиной, чрез сени от квартиры, которую занимала она сама, отдавалась еще одна и единственная в
доме квартирка
из двух маленьких комнат внаймы, и занимала ее докторша с двумя малолетними детьми.
Не доходя одного
дома до площади, он остановился у ворот, вынул
из кармашка свистульку и свистнул изо всей силы, как бы подавая условный знак.
Действительно, к воротам
дома подъехала принадлежавшая госпоже Хохлаковой карета. Штабс-капитан, ждавший все утро доктора, сломя голову бросился к воротам встречать его. Маменька подобралась и напустила на себя важности. Алеша подошел к Илюше и стал оправлять ему подушку. Ниночка,
из своих кресел, с беспокойством следила за тем, как он оправляет постельку. Мальчики торопливо стали прощаться, некоторые
из них пообещались зайти вечером. Коля крикнул Перезвона, и тот соскочил с постели.
Она была уже
дома; с полчаса как воротилась от Мити, и уже по тому быстрому движению, с которым она вскочила с кресел из-за стола к нему навстречу, он заключил, что ждала она его с большим нетерпением.
Первое
из этих дел было в
доме госпожи Хохлаковой, и он поспешил туда, чтобы покончить там поскорее и не опоздать к Мите.
Что же до Алеши, то исправник очень любил его и давно уже был с ним знаком, а Ракитин, повадившийся впоследствии приходить очень часто к заключенному, был одним
из самых близких знакомых «исправничьих барышень», как он называл их, и ежедневно терся в их
доме.
Три недели назад меня дразнить вздумал: «Ты вот, говорит, влопался как дурак из-за трех тысяч, а я полтораста их тяпну, на вдовице одной женюсь и каменный
дом в Петербурге куплю».
И он, и Иван Федорович квартировали особо, на разных квартирах: ни один
из них не захотел жить в опустевшем
доме Федора Павловича.
Да хоть именно для того только, чтобы не оставлять свою возлюбленную на соблазны старика, к которому он так ревновал, он должен бы был распечатать свою ладонку и остаться
дома неотступным сторожем своей возлюбленной, ожидая той минуты, когда она скажет ему наконец: „Я твоя“, чтоб лететь с нею куда-нибудь подальше
из теперешней роковой обстановки.
„Да, но куда ж в таком случае делись деньги, если их выбрал
из пакета сам Федор Павлович, в его
доме при обыске не нашли?“ Во-первых, в шкатулке у него часть денег нашли, а во-вторых, он мог вынуть их еще утром, даже еще накануне, распорядиться ими иначе, выдать их, отослать, изменить, наконец, свою мысль, свой план действий в самом основании и при этом совсем даже не найдя нужным докладываться об этом предварительно Смердякову?
Но пусть, пусть была дверь отворена, пусть подсудимый отперся, солгал
из чувства самозащиты, столь понятного в его положении, пусть, пусть он проник в
дом, был в
доме — ну и что же, почему же непременно коли был, то и убил?
Но в своей горячей речи уважаемый мой противник (и противник еще прежде, чем я произнес мое первое слово), мой противник несколько раз воскликнул: „Нет, я никому не дам защищать подсудимого, я не уступлю его защиту защитнику, приехавшему
из Петербурга, — я обвинитель, я и защитник!“ Вот что он несколько раз воскликнул и, однако же, забыл упомянуть, что если страшный подсудимый целые двадцать три года столь благодарен был всего только за один фунт орехов, полученных от единственного человека, приласкавшего его ребенком в родительском
доме, то, обратно, не мог же ведь такой человек и не помнить, все эти двадцать три года, как он бегал босой у отца „на заднем дворе, без сапожек, и в панталончиках на одной пуговке“, по выражению человеколюбивого доктора Герценштубе.
Стали следить за нею и на чердаке
дома, в углу за кирпичами, нашли ее сундук, про который никто не знал, его отперли и вынули
из него трупик новорожденного и убитого ею младенца.
Знайте же, что ничего нет выше, и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще
из детства,
из родительского
дома.