Неточные совпадения
Так как Ефим Петрович плохо распорядился и получение завещанных самодуркой генеральшей собственных детских денег, возросших с тысячи уже на две процентами, замедлилось по разным совершенно неизбежимым у нас формальностям и проволочкам, то молодому человеку
в первые его два года
в университете пришлось очень солоно, так как он принужден был все
это время кормить и содержать себя сам и
в то
же время учиться.
Только впоследствии объяснилось, что Иван Федорович приезжал отчасти по просьбе и по делам своего старшего брата, Дмитрия Федоровича, которого
в первый раз отроду узнал и увидал тоже почти
в это же самое
время,
в этот самый приезд, но с которым, однако
же, по одному важному случаю, касавшемуся более Дмитрия Федоровича, вступил еще до приезда своего из Москвы
в переписку.
— Из простонародья женский пол и теперь тут, вон там, лежат у галерейки, ждут. А для высших дамских лиц пристроены здесь
же на галерее, но вне ограды, две комнатки, вот
эти самые окна, и старец выходит к ним внутренним ходом, когда здоров, то есть все
же за ограду. Вот и теперь одна барыня, помещица харьковская, госпожа Хохлакова, дожидается со своею расслабленною дочерью. Вероятно, обещал к ним выйти, хотя
в последние
времена столь расслабел, что и к народу едва появляется.
Если
же не хочет того и сопротивляется, то отводится ей
в государстве за то как бы некоторый лишь угол, да и то под надзором, — и
это повсеместно
в наше
время в современных европейских землях.
Но есть из них, хотя и немного, несколько особенных людей:
это в Бога верующие и христиане, а
в то
же время и социалисты.
— Меня не было, зато был Дмитрий Федорович, и я слышал
это своими ушами от Дмитрия
же Федоровича, то есть, если хочешь, он не мне говорил, а я подслушал, разумеется поневоле, потому что у Грушеньки
в ее спальне сидел и выйти не мог все
время, пока Дмитрий Федорович
в следующей комнате находился.
А коли я именно
в тот
же самый момент
это все и испробовал и нарочно уже кричал сей горе: подави сих мучителей, — а та не давила, то как
же, скажите, я бы
в то
время не усомнился, да еще
в такой страшный час смертного великого страха?
Вместо ответа мальчик вдруг громко заплакал,
в голос, и вдруг побежал от Алеши. Алеша пошел тихо вслед за ним на Михайловскую улицу, и долго еще видел он, как бежал вдали мальчик, не умаляя шагу, не оглядываясь и, верно, все так
же в голос плача. Он положил непременно, как только найдется
время, разыскать его и разъяснить
эту чрезвычайно поразившую его загадку. Теперь
же ему было некогда.
— Войдите, войдите ко мне сюда, — настойчиво и повелительно закричала она, — теперь уж без глупостей! О Господи, что ж вы стояли и молчали такое
время? Он мог истечь кровью, мама! Где
это вы, как
это вы? Прежде всего воды, воды! Надо рану промыть, просто опустить
в холодную воду, чтобы боль перестала, и держать, все держать… Скорей, скорей воды, мама,
в полоскательную чашку. Да скорее
же, — нервно закончила она. Она была
в совершенном испуге; рана Алеши страшно поразила ее.
Лицо его изображало какую-то крайнюю наглость и
в то
же время — странно
это было — видимую трусость.
Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере
в свой подвиг,
в свою истину,
в свою борьбу и
в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать
эти камни и плакать над ними, —
в то
же время убежденный всем сердцем моим, что все
это давно уже кладбище, и никак не более.
Видишь: предположи, что нашелся хотя один из всех
этих желающих одних только материальных и грязных благ — хоть один только такой, как мой старик инквизитор, который сам ел коренья
в пустыне и бесновался, побеждая плоть свою, чтобы сделать себя свободным и совершенным, но однако
же, всю жизнь свою любивший человечество и вдруг прозревший и увидавший, что невелико нравственное блаженство достигнуть совершенства воли с тем, чтобы
в то
же время убедиться, что миллионы остальных существ Божиих остались устроенными лишь
в насмешку, что никогда не
в силах они будут справиться со своею свободой, что из жалких бунтовщиков никогда не выйдет великанов для завершения башни, что не для таких гусей великий идеалист мечтал о своей гармонии.
Библию
же одну никогда почти
в то
время не развертывал, но никогда и не расставался с нею, а возил ее повсюду с собой: воистину берег
эту книгу, сам того не ведая, «на день и час, на месяц и год».
Кричат и секунданты, особенно мой: «Как
это срамить полк, на барьере стоя, прощения просить; если бы только я
это знал!» Стал я тут пред ними пред всеми и уже не смеюсь: «Господа мои, говорю, неужели так теперь для нашего
времени удивительно встретить человека, который бы сам покаялся
в своей глупости и повинился,
в чем сам виноват, публично?» — «Да не на барьере
же», — кричит мой секундант опять.
Провозгласил мир свободу,
в последнее
время особенно, и что
же видим
в этой свободе ихней: одно лишь рабство и самоубийство!
Пусть
этот ропот юноши моего был легкомыслен и безрассуден, но опять-таки,
в третий раз повторяю (и согласен вперед, что, может быть, тоже с легкомыслием): я рад, что мой юноша оказался не столь рассудительным
в такую минуту, ибо рассудку всегда придет
время у человека неглупого, а если уж и
в такую исключительную минуту не окажется любви
в сердце юноши, то когда
же придет она?
Грушенька хоть и любила его часочек истинно и искренно,
это правда, но и мучила
же его
в то
же время иной раз действительно жестоко и беспощадно.
Ревнивец чрезвычайно скоро (разумеется, после страшной сцены вначале) может и способен простить, например, уже доказанную почти измену, уже виденные им самим объятия и поцелуи, если бы, например, он
в то
же время мог как-нибудь увериться, что
это было «
в последний раз» и что соперник его с
этого часа уже исчезнет, уедет на край земли, или что сам он увезет ее куда-нибудь
в такое место, куда уж больше не придет
этот страшный соперник.
— Вас не минуют, Дмитрий Федорович, — тотчас
же перерезала госпожа Хохлакова, —
эти три тысячи все равно что у вас
в кармане, и не три тысячи, а три миллиона, Дмитрий Федорович,
в самое короткое
время!
Время это именно совпадало с тем, когда Митя встретил
в темноте на галерейке разыскивавшего его хозяина, причем тут
же заметил, что у Трифона Борисовича какая-то
в лице и
в речах вдруг перемена.
— Да
это же невозможно, господа! — вскричал он совершенно потерявшись, — я… я не входил… я положительно, я с точностью вам говорю, что дверь была заперта все
время, пока я был
в саду и когда я убегал из сада. Я только под окном стоял и
в окно его видел, и только, только… До последней минуты помню. Да хоть бы и не помнил, то все равно знаю, потому что знаки только и известны были что мне да Смердякову, да ему, покойнику, а он, без знаков, никому бы
в мире не отворил!
Он ясно и настойчиво передал нам, очнувшись, на расспросы наши, что
в то еще
время, когда, выйдя на крыльцо и заслышав
в саду некоторый шум, он решился войти
в сад чрез калитку, стоявшую отпертою, то, войдя
в сад, еще прежде чем заметил вас
в темноте убегающего, как вы сообщили уже нам, от отворенного окошка,
в котором видели вашего родителя, он, Григорий, бросив взгляд налево и заметив действительно
это отворенное окошко, заметил
в то
же время, гораздо ближе к себе, и настежь отворенную дверь, про которую вы заявили, что она все
время, как вы были
в саду, оставалась запертою.
— Помилуйте, зачем
же непременно прочел? И никто ровно не научил. Я и сам могу… И если хотите, я не против Христа.
Это была вполне гуманная личность, и живи он
в наше
время, он бы прямо примкнул к революционерам и, может быть, играл бы видную роль…
Это даже непременно.
Старик
же ее, купец, лежал
в это время уже страшно больной, «отходил», как говорили
в городе, и действительно умер всего неделю спустя после суда над Митей.
В то
же время мучилась беспрерывно раскаянием, что изменила Мите, и
в грозные, ссорные минуты с Иваном (а их было много) прямо высказывала
это ему.
— И я тоже подумал тогда, минутку одну, что и на меня тоже рассчитываете, — насмешливо осклабился Смердяков, — так что тем самым еще более тогда себя предо мной обличили, ибо если предчувствовали на меня и
в то
же самое
время уезжали, значит, мне тем самым точно как бы сказали:
это ты можешь убить родителя, а я не препятствую.
К тому
же мое описание вышло бы отчасти и лишним, потому что
в речах прокурора и защитника, когда приступили к прениям, весь ход и смысл всех данных и выслушанных показаний были сведены как бы
в одну точку с ярким и характерным освещением, а
эти две замечательные речи я, по крайней мере местами, записал
в полноте и передам
в свое
время, равно как и один чрезвычайный и совсем неожиданный эпизод процесса, разыгравшийся внезапно еще до судебных прений и несомненно повлиявший на грозный и роковой исход его.
«Ну так возвратили вы тогда
эти сто рублей господину Карамазову или нет?» Трифон Борисович как ни вилял, но после допроса мужиков
в найденной сторублевой сознался, прибавив только, что Дмитрию Федоровичу тогда
же свято все возвратил и вручил «по самой честности, и что вот только оне сами, будучи
в то
время совсем пьяными-с, вряд ли
это могут припомнить».
«Насчет
же мнения ученого собрата моего, — иронически присовокупил московский доктор, заканчивая свою речь, — что подсудимый, входя
в залу, должен был смотреть на дам, а не прямо пред собою, скажу лишь то, что, кроме игривости подобного заключения, оно, сверх того, и радикально ошибочно; ибо хотя я вполне соглашаюсь, что подсудимый, входя
в залу суда,
в которой решается его участь, не должен был так неподвижно смотреть пред собой и что
это действительно могло бы считаться признаком его ненормального душевного состояния
в данную минуту, но
в то
же время я утверждаю, что он должен был смотреть не налево на дам, а, напротив, именно направо, ища глазами своего защитника,
в помощи которого вся его надежда и от защиты которого зависит теперь вся его участь».
В то
же время бросает взгляд на ту
же особу и старик, отец подсудимого, — совпадение удивительное и роковое, ибо оба сердца зажглись вдруг,
в одно
время, хотя прежде и тот и другой знали
же и встречали
эту особу, — и зажглись
эти оба сердца самою безудержною, самою карамазовскою страстью.
Да и не подозрение только — какие уж теперь подозрения, обман явен, очевиден: она тут, вот
в этой комнате, откуда свет, она у него там, за ширмами, — и вот несчастный подкрадывается к окну, почтительно
в него заглядывает, благонравно смиряется и благоразумно уходит, поскорее вон от беды, чтобы чего не произошло, опасного и безнравственного, — и нас
в этом хотят уверить, нас, знающих характер подсудимого, понимающих,
в каком он был состоянии духа,
в состоянии, нам известном по фактам, а главное, обладая знаками, которыми тотчас
же мог отпереть дом и войти!“ Здесь по поводу „знаков“ Ипполит Кириллович оставил на
время свое обвинение и нашел необходимым распространиться о Смердякове, с тем чтоб уж совершенно исчерпать весь
этот вводный эпизод о подозрении Смердякова
в убийстве и покончить с
этою мыслию раз навсегда.
Но, может быть,
это было вовсе не активное сообщество со стороны Смердякова, а, так сказать, пассивное и страдальческое: может быть, запуганный Смердяков согласился лишь не сопротивляться убийству и, предчувствуя, что его
же ведь обвинят, что он дал убить барина, не кричал, не сопротивлялся, — заранее выговорил себе у Дмитрия Карамазова позволение пролежать
это время как бы
в падучей, «а ты там убивай себе как угодно, моя изба с краю».
„Еще там не успели, — думает он, — еще можно что-нибудь подыскать, о, еще будет
время сочинить план защиты, сообразить отпор, а теперь, теперь — теперь она так прелестна!“ Смутно и страшно
в душе его, но он успевает, однако
же, отложить от своих денег половину и где-то их спрятать — иначе я не могу объяснить себе, куда могла исчезнуть целая половина
этих трех тысяч, только что взятых им у отца из-под подушки.
Эта мысль моя, формула моя — следующая: подавляющая совокупность фактов против подсудимого и
в то
же время ни одного факта, выдерживающего критику, если рассматривать его единично, самого по себе!
А сын, вломившийся к отцу, убивший его, но
в то
же время и не убивший,
это уж даже и не роман, не поэма,
это сфинкс, задающий загадки, которые и сам, уж конечно, не разрешит.