Неточные совпадения
Вот если вы не согласитесь с этим последним тезисом и ответите: «Не так» или «не всегда так», то я, пожалуй, и ободрюсь духом насчет значения героя моего Алексея Федоровича. Ибо не только чудак «не всегда» частность и обособление, а напротив, бывает так, что он-то, пожалуй, и носит
в себе иной раз сердцевину целого, а
остальные люди его эпохи — все, каким-нибудь наплывным ветром, на время почему-то от него оторвались…
Кроме Федора Павловича,
остальные трое, кажется, никогда не видали никакого монастыря, а Миусов так лет тридцать, может быть, и
в церкви не был.
А Агафья уже подозревала, мои тогдашние слова запомнила, подкралась и вовремя подсмотрела: ворвалась, бросилась на него сзади, обняла, ружье выстрелило вверх
в потолок; никого не ранило; вбежали
остальные, схватили его, отняли ружье, за руки держат…
Он и
в Москве, как передавали потом, все молчал; сама же Москва его как-то чрезвычайно мало заинтересовала, так что он узнал
в ней разве кое-что, на все
остальное и внимания не обратил.
Опять-таки и то взямши, что никто
в наше время, не только вы-с, но и решительно никто, начиная с самых даже высоких лиц до самого последнего мужика-с, не сможет спихнуть горы
в море, кроме разве какого-нибудь одного человека на всей земле, много двух, да и то, может, где-нибудь там
в пустыне египетской
в секрете спасаются, так что их и не найдешь вовсе, — то коли так-с, коли все
остальные выходят неверующие, то неужели же всех сих
остальных, то есть население всей земли-с, кроме каких-нибудь тех двух пустынников, проклянет Господь и при милосердии своем, столь известном, никому из них не простит?
— Да он левша, — ответил тотчас же другой мальчик, молодцеватый и здоровый, лет одиннадцати. Все
остальные пять мальчиков уперлись глазами
в Алешу.
Ваша жизнь, Катерина Ивановна, будет проходить теперь
в страдальческом созерцании собственных чувств, собственного подвига и собственного горя, но впоследствии страдание это смягчится, и жизнь ваша обратится уже
в сладкое созерцание раз навсегда исполненного твердого и гордого замысла, действительно
в своем роде гордого, во всяком случае отчаянного, но побежденного вами, и это сознание доставит вам наконец самое полное удовлетворение и примирит вас со всем
остальным…
Видишь: предположи, что нашелся хотя один из всех этих желающих одних только материальных и грязных благ — хоть один только такой, как мой старик инквизитор, который сам ел коренья
в пустыне и бесновался, побеждая плоть свою, чтобы сделать себя свободным и совершенным, но однако же, всю жизнь свою любивший человечество и вдруг прозревший и увидавший, что невелико нравственное блаженство достигнуть совершенства воли с тем, чтобы
в то же время убедиться, что миллионы
остальных существ Божиих остались устроенными лишь
в насмешку, что никогда не
в силах они будут справиться со своею свободой, что из жалких бунтовщиков никогда не выйдет великанов для завершения башни, что не для таких гусей великий идеалист мечтал о своей гармонии.
Тогда они берут полотенце-с, мочат
в этот настой и всю-то ему спину Марфа Игнатьевна трет полчаса-с, досуха-с, совсем даже покраснеет и вспухнет-с, а затем
остальное, что
в стклянке, дают ему выпить-с с некоторою молитвою-с, не все, однако ж, потому что часть малую при сем редком случае и себе оставляют-с и тоже выпивают-с.
Остальные же слуги и служанки спали
в людских и
в кухне,
в нижнем этаже.
«Но, — воскликнут тут, пожалуй, разумные люди, — нельзя же всякому юноше веровать
в такой предрассудок, и ваш юноша не указ
остальным».
«Не пьян ведь, а какую ахинею порет!» — подумал вслед ему Петр Ильич. Он расположился было остаться присмотреть за тем, как будут снаряжать воз (на тройке же) с
остальными припасами и винами, предчувствуя, что надуют и обсчитают Митю, но вдруг, сам на себя рассердившись, плюнул и пошел
в свой трактир играть на биллиарде.
«Да неужели один час, одна минута ее любви не стоят всей
остальной жизни, хотя бы и
в муках позора?» Этот дикий вопрос захватил его сердце.
В существенном же явилось одно показание панов, возбудившее необыкновенное любопытство следователей: это именно о том, как подкупал Митя,
в той комнатке, пана Муссяловича и предлагал ему три тысячи отступного с тем, что семьсот рублей
в руки, а
остальные две тысячи триста «завтра же утром
в городе», причем клялся честным словом, объявляя, что здесь,
в Мокром, с ним и нет пока таких денег, а что деньги
в городе.
Пятеро
остальных, державших пари, с замиранием сердца, а наконец
в страхе и с раскаянием, ждали внизу насыпи подле дороги
в кустах.
Двое из них были тоже
в немецком платье и оттого-то, может быть, грязнее и непригляднее на вид, чем
остальные четверо.
Вот там молодой блестящий офицер высшего общества, едва начинающий свою жизнь и карьеру, подло,
в тиши, безо всякого угрызения совести, зарезывает мелкого чиновника, отчасти бывшего своего благодетеля, и служанку его, чтобы похитить свой долговой документ, а вместе и
остальные денежки чиновника: „пригодятся-де для великосветских моих удовольствий и для карьеры моей впереди“.
Заметьте, он выдал документ, и существует письмо его,
в котором он от
остального почти отрекается и этими шестью тысячами препирание с отцом по наследству оканчивает.
Неточные совпадения
Одна из них описана выше; из
остальных трех первая имела целью разъяснить глуповцам пользу от устройства под домами каменных фундаментов; вторая возникла вследствие отказа обывателей разводить персидскую ромашку и третья, наконец, имела поводом разнесшийся слух об учреждении
в Глупове академии.
— Знаю я, — говорил он по этому случаю купчихе Распоповой, — что истинной конституции документ сей
в себе еще не заключает, но прошу вас, моя почтеннейшая, принять
в соображение, что никакое здание, хотя бы даже то был куриный хлев, разом не завершается! По времени выполним и
остальное достолюбезное нам дело, а теперь утешимся тем, что возложим упование наше на бога!
Все
остальное время он посвятил поклонению Киприде [Кипри́да — богиня любви.]
в тех неслыханно разнообразных формах, которые были выработаны цивилизацией того времени.
Но прошла неделя, другая, третья, и
в обществе не было заметно никакого впечатления; друзья его, специалисты и ученые, иногда, очевидно из учтивости, заговаривали о ней.
Остальные же его знакомые, не интересуясь книгой ученого содержания, вовсе не говорили с ним о ней. И
в обществе,
в особенности теперь занятом другим, было совершенное равнодушие.
В литературе тоже
в продолжение месяца не было ни слова о книге.
Но с тех пор как она, после несчастия, постигшего Каренина, взяла его под свое особенное покровительство, с тех пор как она потрудилась
в доме Каренина, заботясь о его благосостоянии, она почувствовала, что все
остальные любви не настоящие, а что она истинно влюблена теперь
в одного Каренина.