Неточные совпадения
Но он тогда самбициозничал и с особенною поспешностью распорядился уверить себя раз навсегда, что карьера его разбита
на всю его
жизнь «вихрем обстоятельств».
Есть дружбы странные: оба друга один другого почти съесть хотят,
всю жизнь так живут, а между тем расстаться не могут. Расстаться даже никак нельзя: раскапризившийся и разорвавший связь друг первый же заболеет и, пожалуй, умрет, если это случится. Я положительно знаю, что Степан Трофимович несколько раз, и иногда после самых интимных излияний глаз
на глаз с Варварой Петровной, по уходе ее вдруг вскакивал с дивана и начинал колотить кулаками в стену.
Так как она никогда ни разу потом не намекала ему
на происшедшее и
всё пошло как ни в чем не бывало, то он
всю жизнь наклонен был к мысли, что
всё это была одна галлюцинация пред болезнию, тем более что в ту же ночь он и вправду заболел
на целых две недели, что, кстати, прекратило и свидания в беседке.
Но, несмотря
на мечту о галлюцинации, он каждый день,
всю свою
жизнь, как бы ждал продолжения и, так сказать, развязки этого события. Он не верил, что оно так и кончилось! А если так, то странно же он должен был иногда поглядывать
на своего друга.
Всю же свою
жизнь мальчик, как уже и сказано было, воспитывался у теток в О—ской губернии (
на иждивении Варвары Петровны), за семьсот верст от Скворешников.
Справиться с нею они никогда не в силах, а уверуют страстно, и вот
вся жизнь их проходит потом как бы в последних корчах под свалившимся
на них и наполовину совсем уже раздавившим их камнем.
— Вы одни, я рада: терпеть не могу ваших друзей! Как вы всегда накурите; господи, что за воздух! Вы и чай не допили, а
на дворе двенадцатый час! Ваше блаженство — беспорядок! Ваше наслаждение — сор! Что это за разорванные бумажки
на полу? Настасья, Настасья! Что делает ваша Настасья? Отвори, матушка, окна, форточки, двери,
всё настежь. А мы в залу пойдемте; я к вам за делом. Да подмети ты хоть раз в
жизни, матушка!
— Почему мне в этакие минуты всегда становится грустно, разгадайте, ученый человек? Я
всю жизнь думала, что и бог знает как буду рада, когда вас увижу, и
всё припомню, и вот совсем как будто не рада, несмотря
на то что вас люблю… Ах, боже, у него висит мой портрет! Дайте сюда, я его помню, помню!
— Поскорей возьмите! — воскликнула она, отдавая портрет. — Не вешайте теперь, после, не хочу и смотреть
на него. — Она села опять
на диван. — Одна
жизнь прошла, началась другая, потом другая прошла — началась третья, и
всё без конца.
Все концы, точно как ножницами, обрезывает. Видите, какие я старые вещи рассказываю, а ведь сколько правды!
— Его нет, но он есть. В камне боли нет, но в страхе от камня есть боль. Бог есть боль страха смерти. Кто победит боль и страх, тот сам станет бог. Тогда новая
жизнь, тогда новый человек,
всё новое… Тогда историю будут делить
на две части: от гориллы до уничтожения бога и от уничтожения бога до…
А между тем, если бы совокупить
все эти факты за целый год в одну книгу, по известному плану и по известной мысли, с оглавлениями, указаниями, с разрядом по месяцам и числам, то такая совокупность в одно целое могла бы обрисовать
всю характеристику русской
жизни за
весь год, несмотря даже
на то, что фактов публикуется чрезвычайно малая доля в сравнении со
всем случившимся.
Прошу тоже сообразить, что, несмотря
на необыкновенную твердость души и
на значительную долю рассудка и практического, так сказать даже хозяйственного, такта, которыми она обладала, все-таки в ее
жизни не переводились такие мгновения, которым она отдавалась вдруг
вся, всецело и, если позволительно так выразиться, совершенно без удержу.
— Вы поймете тогда тот порыв, по которому в этой слепоте благородства вдруг берут человека даже недостойного себя во
всех отношениях, человека, глубоко не понимающего вас, готового вас измучить при всякой первой возможности, и такого-то человека, наперекор
всему, воплощают вдруг в какой-то идеал, в свою мечту, совокупляют
на нем
все надежды свои, преклоняются пред ним, любят его
всю жизнь, совершенно не зная за что, — может быть, именно за то, что он недостоин того…
Рассказывали, например, про декабриста Л—
на, что он
всю жизнь нарочно искал опасности, упивался ощущением ее, обратил его в потребность своей природы; в молодости выходил
на дуэль ни за что; в Сибири с одним ножом ходил
на медведя, любил встречаться в сибирских лесах с беглыми каторжниками, которые, замечу мимоходом, страшнее медведя.
— Знаете ли вы, — начал он почти грозно, принагнувшись вперед
на стуле, сверкая взглядом и подняв перст правой руки вверх пред собою (очевидно, не примечая этого сам), — знаете ли вы, кто теперь
на всей земле единственный народ-«богоносец», грядущий обновить и спасти мир именем нового бога и кому единому даны ключи
жизни и нового слова… Знаете ли вы, кто этот народ и как ему имя?
— Так я уж и кушачок приготовлю-с. Счастливого пути, сударь,
всё под зонтиком сироту обогрели,
на одном этом по гроб
жизни благодарны будем.
Но зато так
всю жизнь,
на одном месте, а место это угрюмое.
Нельзя же
всю жизнь прожить
на верхах своей фантазии.
Послушайте, — обратился он ко мне опять, — он рубля
на меня не истратил
всю жизнь, до шестнадцати лет меня не знал совсем, потом здесь ограбил, а теперь кричит, что болел обо мне сердцем
всю жизнь, и ломается предо мной, как актер.
Когда дорогой в Петербург я вам объявила, что намерена издавать журнал и посвятить ему
всю мою
жизнь, вы тотчас же поглядели
на меня иронически и стали вдруг ужасно высокомерны.
— Ну, да я вам не обязан отчетами в прежней
жизни, — махнул он рукой, —
всё это ничтожно,
всё это три с половиной человека, а с заграничными и десяти не наберется, а главное — я понадеялся
на вашу гуманность,
на ум.
Андрей Антонович
всю жизнь питал к нему самое трогательное сочувствие и везде, где только мог, по мере собственных своих успехов по службе, выдвигал его
на подчиненное, подведомственное ему местечко; но тому нигде не везло.
Но именинник все-таки был спокоен, потому что майор «никак не мог донести»; ибо, несмотря
на всю свою глупость,
всю жизнь любил сновать по
всем местам, где водятся крайние либералы; сам не сочувствовал, но послушать очень любил.
Как назло себе, Андрей Антонович
всю жизнь отличался ясностью характера и ни
на кого никогда не кричал и не топал ногами; а с таковыми опаснее, если раз случится, что их санки почему-нибудь вдруг сорвутся с горы.
— Твои слова, этот смех, вот уже час, насылают
на меня холод ужаса. Это «счастье», о котором ты так неистово говоришь, стоит мне…
всего. Разве я могу теперь потерять тебя? Клянусь, я любил тебя вчера меньше. Зачем же ты у меня
всё отнимаешь сегодня? Знаешь ли ты, чего она стоила мне, эта новая надежда? Я
жизнью за нее заплатил.
— Своею или моею
жизнью заплатили, вот что я хотела спросить. Или вы совсем теперь понимать перестали? — вспыхнула Лиза. — Чего вы так вдруг вскочили? Зачем
на меня глядите с таким видом? Вы меня пугаете. Чего вы
всё боитесь? Я уж давно заметила, что вы боитесь, именно теперь, именно сейчас… Господи, как вы бледнеете!
— Я вам должна признаться, у меня тогда, еще с самой Швейцарии, укрепилась мысль, что у вас что-то есть
на душе ужасное, грязное и кровавое, и… и в то же время такое, что ставит вас в ужасно смешном виде. Берегитесь мне открывать, если правда: я вас засмею. Я буду хохотать над вами
всю вашу
жизнь… Ай, вы опять бледнеете? Не буду, не буду, я сейчас уйду, — вскочила она со стула с брезгливым и презрительным движением.
Мне всегда казалось, что вы заведете меня в какое-нибудь место, где живет огромный злой паук в человеческий рост, и мы там
всю жизнь будем
на него глядеть и его бояться.
— Становлюсь
на колена пред
всем, что было прекрасно в моей
жизни, лобызаю и благодарю!
Больной с высокомерною улыбкой указал
на свой маленький сак; в нем Софья Матвеевна отыскала его указ об отставке или что-то в этом роде, по которому он
всю жизнь проживал.