Неточные совпадения
Хотя происхождения он был, кажется, невысокого, но случилось так, что воспитан был с самого малолетства в одном знатном
доме в Москве и, стало быть, прилично; по-французски говорил,
как парижанин.
Губернатору, по отцу, он был сродни и в
доме его принят
как близкий родственник.
Говорю
как друг вашего
дома,
как искренно любящий вас пожилой и вам родной человек, от которого нельзя обижаться…
В письме своем Прасковья Ивановна, — с которою Варвара Петровна не видалась и не переписывалась лет уже восемь, — уведомляла ее, что Николай Всеволодович коротко сошелся с их
домом и подружился с Лизой (единственною ее дочерью) и намерен сопровождать их летом в Швейцарию, в Vernex-Montreux, несмотря на то что в семействе графа К… (весьма влиятельного в Петербурге лица), пребывающего теперь в Париже, принят
как родной сын, так что почти живет у графа.
Офицер этот, однако, здесь, с собой привезли, и в
доме у них
как родственник поселился.
А вот женились бы, так
как вы и теперь еще такой молодец из себя, на хорошенькой да на молоденькой, так, пожалуй, от нашего принца двери крючком заложите да баррикады в своем же
доме выстроите!
— Представьте, — остановился он предо мною, — представьте камень такой величины,
как с большой
дом; он висит, а вы под ним; если он упадет на вас, на голову — будет вам больно?
Я воспользовался промежутком и рассказал о моем посещении
дома Филиппова, причем резко и сухо выразил мое мнение, что действительно сестра Лебядкина (которую я не видал) могла быть когда-то какой-нибудь жертвой Nicolas, в загадочную пору его жизни,
как выражался Липутин, и что очень может быть, что Лебядкин почему-нибудь получает с Nicolas деньги, но вот и всё.
Капитан приехал с сестрой совершенно нищим и,
как говорил Липутин, действительно сначала ходил по иным
домам побираться; но, получив неожиданно деньги, тотчас же запил и совсем ошалел от вина, так что ему было уже не до хозяйства.
Началось с того, что мы со Степаном Трофимовичем, явившись к Варваре Петровне ровно в двенадцать часов,
как она назначила, не застали ее
дома; она еще не возвращалась от обедни.
Карета покатилась.
Дом Варвары Петровны находился очень близко от собора. Лиза сказывала мне потом, что Лебядкина смеялась истерически все эти три минуты переезда, а Варвара Петровна сидела «
как будто в каком-то магнетическом сне», собственное выражение Лизы.
— А в
каких деньгах, позвольте вас спросить, полученных будто бы от Николая Всеволодовича и будто бы вам недоданных, вы осмелились обвинить одно лицо, принадлежащее к моему
дому?
Болтовне способствовала и таинственность обстановки; оба
дома были заперты наглухо; Лизавета Николаевна,
как рассказывали, лежала в белой горячке; то же утверждали и о Николае Всеволодовиче, с отвратительными подробностями о выбитом будто бы зубе и о распухшей от флюса щеке его.
Все-таки он слыл же когда-то заграничным революционером, правда ли, нет ли, участвовал в каких-то заграничных изданиях и конгрессах, «что можно даже из газет доказать»,
как злобно выразился мне при встрече Алеша Телятников, теперь, увы, отставной чиновничек, а прежде тоже обласканный молодой человек в
доме старого губернатора.
— Никогда, ничем вы меня не можете погубить, и сами это знаете лучше всех, — быстро и с твердостью проговорила Дарья Павловна. — Если не к вам, то я пойду в сестры милосердия, в сиделки, ходить за больными, или в книгоноши, Евангелие продавать. Я так решила. Я не могу быть ничьею женой; я не могу жить и в таких
домах,
как этот. Я не того хочу… Вы всё знаете.
Прибыв в пустой
дом, она обошла комнаты в сопровождении верного и старинного Алексея Егоровича и Фомушки, человека, видавшего виды и специалиста по декоративному делу. Начались советы и соображения: что из мебели перенести из городского
дома;
какие вещи, картины; где их расставить;
как всего удобнее распорядиться оранжереей и цветами; где сделать новые драпри, где устроить буфет, и один или два? и пр., и пр. И вот, среди самых горячих хлопот, ей вдруг вздумалось послать карету за Степаном Трофимовичем.
Как бы там ни было, но рабочие пришли наконец всею толпою на площадку пред губернаторским
домом и выстроились чинно и молча.
Говорили мне, что они будто бы, едва стали, тотчас же и сняли шапки, то есть, может, за полчаса до появления хозяина губернии, которого,
как нарочно, не случилось в ту минуту
дома.
Я воображаю, что ему смутно представлялись дорогою многие весьма интересные вещи, на многие темы, но вряд ли он имел какую-нибудь твердую идею или какое-нибудь определенное намерение при въезде на площадь пред губернаторским
домом. Но только лишь завидел он выстроившуюся и твердо стоявшую толпу «бунтовщиков», цепь городовых, бессильного (а может быть, и нарочно бессильного) полицеймейстера и общее устремленное к нему ожидание,
как вся кровь прилила к его сердцу. Бледный, он вышел из коляски.
С открытым видом, с обворожительною улыбкой, быстро приблизилась она к Степану Трофимовичу, протянула ему прелестно гантированную ручку и засыпала его самыми лестными приветствиями, —
как будто у ней только и заботы было во всё это утро, что поскорей подбежать и обласкать Степана Трофимовича за то, что видит его наконец в своем
доме.
Он не сейчас рассказал, придя в
дом,
как первую и чрезвычайную новость, а сделал вид, что мы будто уж знаем и без него, — что невозможно было в такой короткий срок.
Был уже одиннадцатый час, когда я достиг подъезда
дома предводительши, где та же давешняя Белая зала, в которой происходило чтение, уже была, несмотря на малый срок, прибрана и приготовлена служить главною танцевальною залой,
как предполагалось, для всего города.
Обнаружился один странный факт: совсем на краю квартала, на пустыре, за огородами, не менее
как в пятидесяти шагах от других строений, стоял один только что отстроенный небольшой деревянный
дом, и этот-то уединенный
дом загорелся чуть не прежде всех, при самом начале пожара.
Если б и сгорел, то за расстоянием не мог бы передать огня ни одному из городских строений, и обратно — если бы сгорело всё Заречье, то один этот
дом мог бы уцелеть, даже при
каком бы то ни было ветре.
Он остановился. Лиза летела
как птица, не зная куда, и Петр Степанович уже шагов на пятьдесят отстал от нее. Она упала, споткнувшись о кочку. В ту же минуту сзади, в стороне, раздался ужасный крик, крик Маврикия Николаевича, который видел ее бегство и падение и бежал к ней чрез поле. Петр Степанович в один миг отретировался в ворота ставрогинского
дома, чтобы поскорее сесть на свои дрожки.
Прибытие их к роковому
дому произошло именно в то самое мгновение, когда сбившаяся пред
домом густая толпа уже довольно наслушалась о Ставрогине и о том,
как выгодно было ему зарезать жену.
Один из слушателей как-то заметил ему, что он напрасно «представляется»; что он ел, пил, чуть не спал в
доме Юлии Михайловны, а теперь первый же ее и чернит, и что это вовсе не так красиво,
как он полагает.
— Вознесенская, Богоявленская — все эти глупые названия вам больше моего должны быть известны, так
как вы здешний обыватель, и к тому же вы несправедливы: я вам прежде всего заявила про
дом Филиппова, а вы именно подтвердили, что его знаете. Во всяком случае можете искать на мне завтра в мировом суде, а теперь прошу вас оставить меня в покое.
— Что за глупости и
как это долго будет! Возьмите, вот мои деньги, коли у вас нет ничего, тут восемь гривен, кажется; всё. У вас точно в помешанном
доме.
Ему хотелось посмотреть в окно: «Tiens, un lac, [Вот
как, тут озеро (фр.).] — проговорил он, — ах, боже мой, я еще и не видал его…» В эту минуту у подъезда избы прогремел чей-то экипаж и в
доме поднялась чрезвычайная суматоха.
К счастию, Софья Матвеевна не успела еще выбраться из
дому и только выходила из ворот с своим мешком и узелком. Ее вернули. Она так была испугана, что даже ноги и руки ее тряслись. Варвара Петровна схватила ее за руку,
как коршун цыпленка, и стремительно потащила к Степану Трофимовичу.
Лишь только он остался один (Эркель, надеясь на Толкаченку, еще прежде ушел к себе),
как тотчас же выбежал из
дому и, разумеется, очень скоро узнал о положении дел.