Неточные совпадения
Если я мальчик, как назвала меня однажды бойкая девушка с корзиной дынь, — она сказала: «Ну-ка, посторонись, мальчик», —
то почему я думаю о всем большом: книгах, например, и о должности капитана, семье, ребятишках, о
том, как надо басом говорить: «Эй вы, мясо акулы!» Если же я мужчина, — что более всех других заставил меня думать оборвыш лет семи, сказавший,
становясь на носки: «Дай-ка прикурить, дядя!» —
то почему у меня нет усов и женщины всегда
становятся ко мне спиной, словно я не человек, а столб?
Мы вышли из гавани на крепком ветре, с хорошей килевой качкой, и, как повернули за мыс, у руля
стал Эстамп, а я и Дюрок очутились в каюте, и я воззрился на этого человека, только теперь ясно представив, как чувствует себя дядя Гро, если он вернулся с братом из трактира. Что он подумает обо мне, я не смел даже представить, так как его мозг, верно, полон был кулаков и ножей, но я отчетливо видел, как он говорит брату: «
То ли это место или нет? Не пойму».
Заключение этой речи восстановило меня в правах, а
то я уже начинал думать, что из меня будут, как из глины, лепить, что им вздумается. Оба мои пестуна сели и
стали смотреть, как я обнажаюсь. Растерянный, я забыл о подлой татуировке и, сняв рубашку, только успел заметить, что
Том, согнув голову вбок, трудится над чем-то очень внимательно.
Черт побери! — сказал я наконец, стараясь во что бы
то ни
стало овладеть собой, и встал, жаждя вызвать в душе солидную твердость.
Немедленно меня качнуло, клетка с диванчиком поехала вправо так быстро, что мгновенно скрылся коридор и начали мелькать простенки,
то запирая меня,
то открывая иные проходы, мимо которых я
стал кружиться безостановочно, ухватясь за диван руками и тупо смотря перед собой на смену препятствий и перспектив.
Не страх, но совершенное отчаяние, полное бесконечного равнодушия к
тому, что меня здесь накроют, владело мной, когда, почти падая от изнурения, подкравшегося всесильно, я остановился у тупика, похожего на все остальные, лег перед ним и
стал бить в стену ногами так, что эхо, завыв гулом, пошло грохотать по всем пространствам, вверху и внизу.
Видя, как он быстро и ловко ест, наливая себе и мне из трепещущего по скатерти розовыми зайчиками графина, я сбился в темпе,
стал ежеминутно ронять
то нож,
то вилку; одно время стеснение едва не замучило меня, но аппетит превозмог, и я управился с едой очень быстро, применив
ту уловку, что я будто бы тороплюсь больше Дюрока.
Едва мы подошли к углу, как Дюрок посмотрел назад и остановился. Я
стал тоже смотреть. Скоро из ворот вышел Варрен. Мы спрятались за углом, так что он нас не видел, а сам был виден нам через ограду, сквозь ветви. Варрен посмотрел в обе стороны и быстро направился через мостик поперек оврага к поднимающемуся на
той стороне переулку.
— Да, как он приехал? Но что за свидания?! Всего-то и виделись мы семь раз, фф-у-у! Надо было привезти меня немедленно к себе. Что за отсрочки?! Из-за этого меня проследили и окончательно все
стало известно. Знаете, эти мысли,
то есть критика, приходят, когда задумаешься обо всем. Теперь еще у него живет красавица, — ну и пусть живет и не сметь меня звать!
— Ответит этот господин, — сказал Варрен, указывая пальцем на Дюрока и растирая другой рукой подбородок, после
того, как вдруг наступившее молчание
стало невыносимо.
— Молли, да не
та! — вскричал я злорадно, рухнув ниц и со всей силой ударив его головой между ног, в самом низу — прием вдохновения. Он завопил и свалился через меня. Я на бегу разорвал пояс юбки и выскочил из нее, потом, отбежав,
стал трясти ею, как трофеем.
Я помнил и провел его в коридор, второй дверью налево. Здесь, к моему восхищению, повторилось
то же, что у Дюрока: потянув шнур, висевший у стены, сбоку стола, мы увидели, как откинулась в простенке меж окон металлическая доска и с отверстием поравнялась никелевая плоскость, на которой были вино, посуда и завтрак. Он состоял из мясных блюд, фруктов и кофе. Для храбрости я выпил полный стакан вина и, отделавшись таким образом от стеснения,
стал есть, будучи почти пьян.
Однако
то, что я увидел, разом уперлось в грудь, уперлось всем блеском своим и
стало оттеснять прочь.
Кроме
того, я никого не видел из них и в
то время, как
стал думать об этом еще раз, вдруг увидел входящего из боковых дверей Ганувера.
Еще в дверях, повернув голову, он сказал что-то шедшему с ним Дюроку и немедленно после
того стал говорить с Дигэ, руку которой нес в сгибе локтя.
Как только я это подумал, страшная мысль
стала неотвязно вертеться,
тем более что немногое, известное мне в этом деле, оставляло обширные пробелы, допускающие любое предположение. Я видел Лемарена; этот сорт людей был мне хорошо знаком, и я знал, как изобретательны хулиганы, одержимые манией или корыстью. Решительно, мне надо было увидеть Попа, чтобы успокоиться.
— Босиком, — вскричал Галуэй, в
то время как Ганувер, откинувшись,
стал вдруг напряженно слушать. Дюрок хранил любезную, непроницаемую улыбку, а Дигэ слегка приподняла брови и весело свела их в улыбку верхней части лица. Все были заинтересованы.
— Орсуна, радость моя, капитан капитанов! — сказал он. — На мысе Гардена с
тех пор, как я купил у Траулера этот дом, поселилось столько народа, что женское население
стало очень разнообразно. Ваша фея Маленькой Ноги должна иметь папу и маму; что касается меня,
то я не вижу здесь пока другой феи, кроме Дигэ Альвавиз, но и
та не может исчезнуть, я думаю.
Ганувер посмотрел в сторону. Тотчас подбежал слуга, которому было отдано короткое приказание. Не прошло минуты, как три удара в гонг связали шум, и
стало если не совершенно тихо,
то довольно покойно, чтоб говорить. Ганувер хотел говорить, — я видел это по устремленным на него взглядам; он выпрямился, положив руки на стол ладонями вниз, и приказал оркестру молчать.
— Мы вам покажем! — заявила она, и если волновалась,
то нельзя ничего было заметить. — Откровенно скажу, я сама не знаю, что произойдет. Если дом
станет летать по воздуху, держитесь за стулья!
И — в
то самое мгновение, когда у меня авансом
стала кружиться голова, — все осталось, как было, на своем месте.
Меж вами и Молли
станет двадцать тысяч шагов, которые нужно сделать, чтобы обойти все эти, — клянусь! — превосходные залы, — или она сама сделается Эмилией Ганувер — больше, чем вы хотите
того, трижды, сто раз Эмилия Ганувер!
— Я шел утром по береговому песку и услышал, как кто-то играет на рояле в доме, где я вас нашел, Молли. Точно так было семь лет
тому назад, почти в
той же обстановке. Я шел тогда к девушке, которой более нет в живых. Услышав эту мелодию, я остановился, закрыл глаза, заставил себя перенестись в прошлое и на шесть лет
стал моложе.
Через месяц мне написал Поп, — он уведомлял, что Ганувер умер на третий день от разрыва сердца и что он, Поп, уезжает в Европу, но зачем, надолго ли, а также что
стало с Молли и другими, о
том ничего не упомянул.
Постепенно я
стал вспоминать «Золотую цепь» как отзвучавшую песню, но, чтобы ничего не забыть, потратил несколько дней на записывание всех разговоров и случаев
того дня: благодаря этой старой тетрадке я могу теперь восстановить все доподлинно.
Паркер
стал говорить дальше; как ни интересно было слушать обо всем, из чего вышли события
того памятного вечера, нетерпение мое отправиться к Дюроку росло и разразилось
тем, что, страдая и шевеля ногами под стулом, я, наконец, кликнул прислугу, чтоб расплатиться.