Неточные совпадения
Шагов я не слышал. Внизу трапа появилась стройная, закутанная фигура, махнула рукой и перескочила в шлюпку точным движением. Внизу было светлее, чем смотреть вверх, на палубу. Пристально взглянув на меня, женщина нервно двинула руками под скрывавшим ее
плащом и села на скамейку рядом с той, которую занимал я. Ее лица, скрытого кружевной отделкой
темного покрывала, я не видел, лишь поймал блеск черных глаз. Она отвернулась, смотря на корабль. Я все еще удерживался за трап.
Говорят, древние производили выборы как-то тайно, скрываясь, как воры; некоторые наши историки утверждают даже, что они являлись на выборные празднества тщательно замаскированными (воображаю это фантастически-мрачное зрелище: ночь, площадь, крадущиеся вдоль стен фигуры в
темных плащах; приседающее от ветра багровое пламя факелов…).
На всем решительно — и на вещах, и на людях (кроме Лагранжа) — печать необыкновенного события, тревоги и волнения. Лагранж, не занятый в спектакле, сидит в уборной, погруженный в думу. Он в
темном плаще. Он молод, красив и важен. Фонарь на его лицо бросает таинственный свет.
Квартира Мольера. Вечер. Свечи в канделябрах, таинственные тени на стенах. Беспорядок. Разбросаны рукописи. Мольер, в колпаке, в белье, в халате, сидит в громадном кресле. Бутон в другом. На столе две шпаги и пистолет. На другом столе ужин и вино, к которому Бутон время от времени прикладывается. Лагранж в
темном плаще ходит взад и вперед и не то ноет, не то что-то напевает, за ним по стене ходит темная рыцарская тень.
Неточные совпадения
Одета она была ужасно жидко: на
темном платьишке болтался сверху лоскуточек чего-то, долженствовавший изображать
плащ или мантилью; на голове у ней была старая, облупленная шляпка-матроска, очень ее не красившая.
Спешно идут дзампоньяры — пастухи из Абруццы, горцы, в синих коротких
плащах и широких шляпах. Их стройные ноги, в чулках из белой шерсти, опутаны крест-накрест
темными ремнями, у двоих под
плащами волынки, четверо держат в руках деревянные, высокого тона рожки.
Тогда, в веселом и гордом трепете огней, из-под капюшона поднялась и засверкала золотом пышных волос светозарная голова мадонны, а из-под
плаща ее и еще откуда-то из рук людей, ближайших к матери бога, всплескивая крыльями, взлетели в
темный воздух десятки белых голубей, и на минуту показалось, что эта женщина в белом, сверкающем серебром платье и в цветах, и белый, точно прозрачный Христос, и голубой Иоанн — все трое они, такие удивительные, нездешние, поплыли к небу в живом трепете белых крыльев голубиных, точно в сонме херувимов.
На небе
темнеет, надвигается ночь, лошадь Долинского все дрожит, все мнется, и на нем самом не
плащ, а белый холщовый саван, и лошадь его уж совсем не лошадь, а серый волк.
В предутренний час
темной ревущей ночи пошли они все, как камни, на дно в своих коневых сапогах до поясницы, в кожаных куртках, в крашеных желтых непромокаемых
плащах.