Неточные совпадения
Едва я понял это, как она встала; вся ее свита с возгласами и чемоданами кинулась к экипажу, на задке которого
была надпись «Отель „Дувр“». Подойдя,
девушка раздала мелочь и уселась с улыбкой полного удовлетворения. Казалось, ее занимает решительно все, что происходит.
Не скрою — я
был расстроен, и не оттого только, что в лице неизвестной
девушки увидел привлекательную ясность существа, отмеченного гармонической цельностью, как вывел из впечатления.
Не знаю, почему в тот вечер так назойливо представилось мне это воспоминание; но я готов
был признать, что его тон необъяснимо связан со сценой на набережной. Дремота вила сумеречный узор. Я стал думать о
девушке, на этот раз с поздним раскаянием.
Он
был краток. Я попросил вызвать Анну Макферсон, приехавшую сегодня с пароходом «Гранвиль». После незначительного молчания деловой голос служащего объявил мне, что в гостинице нет упомянутой дамы, и я, зная, что получу такой ответ, помог недоразумению точным описанием костюма и всей наружности неизвестной
девушки.
Мне так понравилось это красивое судно, что я представил его своим. Я мысленно вошел по его трапу к себе, в свою каюту, и я
был — так мне представилось — с той
девушкой. Не
было ничего известно, почему это так, но я некоторое время удерживал представление.
Будь я спокоен, я отнесся бы к своей идее о сближении корабля с
девушкой как к дикому суеверию, но теперь
было иначе — представления возникли с той убедительностью, как бывает при горе или испуге.
Я стоял у стола, склонясь над картой. Раскладывая ее, Синкрайт отвел верхний угол карты рукой, сделав движение вправо от меня, и, машинально взглянув по этому направлению, я увидел сбоку чернильного прибора фотографию под стеклом. Это
было изображение
девушки, сидевшей на чемоданах.
Главной моей заботой
было теперь, чтобы Синкрайт не заметил, куда я смотрю. Узнав
девушку, я тотчас опустил взгляд, продолжая видеть портрет среди меридианов и параллелей, и перестал понимать слова штурмана. Соединить мысли с мыслями Синкрайта хотя бы мгновением на этом портрете — казалось мне нестерпимо.
Хотя я видел
девушку всего раз, на расстоянии, и не говорил с ней, — это воспоминание стояло в особом порядке. Увидеть ее портрет среди вещей Геза
было для меня словно живая встреча. Впечатление повторилось, но — теперь — резко и тяжело; оно неестественно соединялось с личностью Геза. В это время Синкрайт сказал...
Он предстал теперь на фоне потаенного, внезапно установленного мной отношения к той
девушке, и от сильного желания понять
суть отношения — но понять без расспросов — я придал его взгляду на портрет разнообразное значение.
С другой стороны, надо
было признать, что портрет дочери Сениэля, очень красивой и на редкость привлекательной
девушки, не мог
быть храним Гезом безотносительно к его чувствам.
— Не набрасывайтесь на пищу! — испуганно заявила женщина. Она оказалась молодой
девушкой; ее левый глаз
был завязан черным платком. Здоровый голубой глаз смотрел на меня с ужасом и упоением.
Девушка с завязанным глазом
была двоюродной племянницей Проктора и пошла в рейс потому, что трудно
было расстаться с ней Тоббогану, ее признанному жениху; как я узнал впоследствии, не менее важной причиной
была надежда Тоббогана обвенчаться с Дэзи в Гель-Гью.
— Славная
девушка; она, может
быть, ваша дочь?
— Вам
было страшно на лодке? — спросила меня
девушка, постукивая ножом.
— Так и
быть, — ответила
девушка, — скажу всем то же и я.
Я
был чрезвычайно смущен, хотя скрывал это, и ушел под предлогом выбора для Дэзи книги. Разыскав два романа, я передал их матросу с просьбой отнести
девушке.
Проктор, однако, обращался ко мне с усиленным радушием, и если он знал что-нибудь от Дэзи, то ему
был, верно, приятен ее поступок; он на что-то хотел намекнуть, сказав: «Человек предполагает, а Дэзи располагает!» Так как в это время люди
ели, а
девушка убирала и подавала, то один матрос заметил...
— Вам следовало бы попасть на такой пароход, — сказала
девушка. — Там так отлично. Все удобно, все
есть, как в большой гостинице. Там даже танцуют. Но я никогда не бывала на роскошных пароходах. Мне даже послышалось, что играет музыка.
Фрези Грант, хотя
была доброй
девушкой, — вот, скажем, как наша Дэзи… Обратите внимание, джентльмены, на ее лицо при этих моих словах. Так я говорю о Фрези. Ее все любили на корабле. Однако в ней сидел женский черт, и, если она что-нибудь задумывала, удержать ее являлось задачей.
Пока это происходило, все стояли, как связанные. И вот, с волны на волну, прыгая и перескакивая, Фрези Грант побежала к тому острову. Тогда опустился туман, вода дрогнула, и, когда туман рассеялся, не видно
было ни
девушки, ни того острова: как он поднялся из моря, так и опустился снова на дно. Дэзи, возьми платок и вытри глаза.
— Если это
была та
девушка, — сказал я естественно, не рискуя ничем, —
девушка в кружевном платье и золотых туфлях, с которой я говорил на рассвете, — то, значит, это она и
была.
— Хотя это невежливо, — сказала
девушка, — но меня почему-то заботит, что я не все знаю. Не все вы рассказали нам о себе. Я вчера думала. Знаете,
есть что-то загадочное. Вернее, вы сказали правду, но об одном умолчали. А что это такое — одно? С вами в море что-то случилось. Отчего-то мне вас жаль. Отчего это?
Разговор
был прерван появлением матроса, пришедшего за огнем для трубки. «Скоро ваш отдых», — сказал он мне и стал копаться в углях. Я вышел, заметив, как пристально смотрела на меня
девушка, когда я уходил. Что это
было? Отчего так занимала ее история, одна половина которой лежала в тени дня, а другая — в свете ночи?
— Это карнавал, джентльмены, — повторил красный камзол. Он
был в экстазе. — Нигде нет — только у нас, по случаю столетия основания города. Поняли?
Девушка недурна. Давайте ее сюда, она
споет и станцует. Бедняжка, как пылают ее глазенки! А что, вы не украли ее? Я вижу, что она намерена прокатиться.
Главное же, я знал и
был совершенно убежден в том, что встречу Биче Сениэль,
девушку, память о которой лежала во мне все эти дни светлым и неясным движением мыслей.
Все линии тела
девушки, приподнявшей ногу, в то время как другая отталкивалась,
были отчетливы и убедительны.
–…
есть указания в городском архиве, — поспешно вставил свое слово рассказчик. — Итак, я рассказываю легенду об основании города. Первый дом построил Вильямс Гобс, когда
был выброшен на отмели среди скал. Корабль бился в шторме, опасаясь неизвестного берега и не имея возможности пересечь круговращение ветра. Тогда капитан увидел прекрасную молодую
девушку, вбежавшую на палубу вместе с гребнем волны. «Зюйд-зюйд-ост и три четверти румба!» — сказала она можно понять как чувствовавшему себя капитану.
Снова начались музыка, танцы: пол содрогался. Слова Биче о «мошеннической проделке» Геза показали ее отношение к этому человеку настолько ясно, что присутствие в каюте капитана портрета
девушки потеряло для меня свою темную сторону. В ее манере говорить и смотреть
была мудрая простота и тонкая внимательность, сделавшие мой рассказ неполным; я чувствовал невозможность не только сказать, но даже намекнуть о связи особых причин с моими поступками. Я умолчал поэтому о происшествии в доме Стерса.
— А в каком? Ну, Ботвель, это все стоит рассказать Герде Торнстон. Ее надолго займет. Не гневайтесь, — обратилась ко мне
девушка, — я должна шутить, чтобы не загрустить. Все сложно! Так все сложно. Вся жизнь! Я сильно задета в том, чего не понимаю, но очень хочу понять. Вы мне поможете завтра? Например, эти два платья. Тут
есть вопрос! До свидания.
Когда она отвернулась, уходя с Ботвелем, ее лицо — как я видел его профиль — стало озабоченным и недоумевающим. Они прошли, тихо говоря между собой, в дверь, где оба одновременно обернулись взглянуть на меня; угадав это движение, я сам повернулся уйти. Я понял, как дорога мне эта, лишь теперь знакомая
девушка. Она ушла, но все еще как бы
была здесь.
Первым, как я упомянул, вбежал дородный человек. Он растерялся. Затем, среди разом нахлынувшей толпы — человек пятнадцати — появилась молодая женщина или
девушка, в светлом полосатом костюме и шляпе с цветами. Она
была тесно окружена и внимательно, осторожно спокойна. Я заставил себя узнать ее. Это
была Биче Сениэль, сказавшая, едва вошла и заметила, что я тут: «Эти люди мне неизвестны».
— Я вижу уже, — ответил комиссар с некоторой поспешностью, позволяющей сделать благоприятное для
девушки заключение, — что вы
будете допрошены как свидетельница.
— Сначала, — говорила
девушка, причем ее лицо очень выразительно жаловалось, — он пообещал мне, что сделает всего три ставки и потом мы пойдем куда-нибудь, где танцуют;
будем веселиться и
есть, но, как ему повезло — ему здорово вчера повезло, — он уже не мог отстать.
Я припоминал, не
было ли мной сказано нечаянных слов, о которых так важно размышляют
девушки.
Но, кроме сознания, что мир время от времени пускает бродить детей, даже не позаботившись одернуть им рубашку, подол которой они суют в рот, красуясь торжественно и пугливо, — не
было у меня к этой
девушке ничего пристального или знойного, что могло бы
быть выражено вопреки воле и памяти.
— Мне
было тяжело по другой причине, — ответил я, обращаясь к
девушке, смотревшей на меня с раздумьем и интересом. — Потому, что я ненавидел положение, бросившее на вас свою терпкую тень. Что касается обстоятельств дела, то они хотя и просты по существу, но странны, как встреча после ряда лет, хотя это всего лишь движение к одной точке.
Действительно, в огромные окна гостиной проникали хоровые крики, музыка, весь праздничный гул собравшегося с новыми силами карнавала. Я немедленно согласился. Ботвель отправился распорядиться о выезде. Но я
был лишь одну минуту с Биче, так как вошли ее родственники, хозяева дома, — старичок и старушка, круглые, как два старательно одетых мяча, и я
был представлен им
девушкой, с облегчением убедясь, что они ничего не знают о моей истории.
Не возмущение против запрета, но стремление к
девушке, чувство обиды за нее и глубокая тоска вырвали у меня слова, взять обратно которые
было уже нельзя.
Это соскользнуло, как выпавшая на рукав искра. Замяв ее, я рассказал Биче о том, что сказала мне Фрези Грант; как она
была и ушла. Я не умолчал также о запрещении говорить ей, Биче, причем мне не
было дано объяснения.
Девушка слушала, смотря в сторону, опустив локоть на борт, а подбородок в ладонь.
Извиняясь перед
девушкой, которая отошла к двери и стала смотреть в сад, я спросил Бреннера, чем могу
быть ему полезен.
Я сама
была с вами в лодке и видела Фрези Грант,
девушку в кружевном платье, не боящуюся ступить ногами на бездну, так как и она видит то, чего не видят другие.
Неточные совпадения
Он видел, что старик повар улыбался, любуясь ею и слушая ее неумелые, невозможные приказания; видел, что Агафья Михайловна задумчиво и ласково покачивала головой на новые распоряжения молодой барыни в кладовой, видел, что Кити
была необыкновенно мила, когда она, смеясь и плача, приходила к нему объявить, что
девушка Маша привыкла считать ее барышней и оттого ее никто не слушает.
Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же подумал об этом, но, несмотря на это, решил, что такие виды на него Свияжского
есть только его ни на чем не основанное предположение, и потому он всё-таки поедет. Кроме того, в глубине души ему хотелось испытать себя, примериться опять к этой
девушке. Домашняя же жизнь Свияжских
была в высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля, какой только знал Левин,
был для Левина всегда чрезвычайно интересен.
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел из комнаты. «Матвей говорит: образуется; но как? Я не вижу даже возможности. Ах, ах, какой ужас! И как тривиально она кричала, — говорил он сам себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. — И, может
быть,
девушки слышали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан Аркадьич постоял несколько секунд один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив грудь, вышел из комнаты.
Когда они вошли, девочка в одной рубашечке сидела в креслице у стола и обедала бульоном, которым она облила всю свою грудку. Девочку кормила и, очевидно, с ней вместе сама
ела девушка русская, прислуживавшая в детской. Ни кормилицы, ни няни не
было; они
были в соседней комнате, и оттуда слышался их говор на странном французском языке, на котором они только и могли между собой изъясняться.
Русская
девушка ухаживала за мадам Шталь и, кроме того, как замечала Кити, сходилась со всеми тяжело-больными, которых
было много на водах, и самым натуральным образом ухаживала зa ними.