Неточные совпадения
Я занял две
большие комнаты: одна — с огромным окном на море; вторая
была раза в два более первой.
Уместны ли в той игре, какую я вел сам с собой, банальная осторожность? бесцельное самолюбие? даже — сомнение? Не отказался ли я от входа в уже раскрытую дверь только потому, что слишком хорошо помнил
большие и маленькие лжи прошлого?
Был полный звук, верный тон — я слышал его, но заткнул уши, мнительно вспоминал прежние какофонии. Что, если мелодия
была предложена истинным на сей раз оркестром?
Его дорогой костюм из тонкого серого шелка, воротник безукоризненно белой рубашки с синим галстуком и крупным бриллиантом булавки, шелковое белое кепи, щегольские ботинки и кольца на смуглой руке, изобличающие возможность платить
большие деньги за украшения, — все эти вещи
были не свойственны простой службе матроса.
Он только что кончил зевать. Его левая рука
была засунута в карман брюк, а правая, отгоняя сон, прошлась по глазам и опустилась, потирая
большим пальцем концы других. Это
был высокий, плечистый человек, выше меня, с наклоном вперед. Хотя его опущенные веки играли в невозмутимость, под ними светилось плохо скрытое удовольствие — ожидание моего смущения. Но я не
был ни смущен, ни сбит и взглянул ему прямо в глаза. Я поклонился.
Большие круглые окна-иллюминаторы, диаметром более двух футов, какие никогда не делаются на грузовых кораблях, должны
были ясно и элегантно озарять днем.
Я
был тронут. По молчаливому взаимному соглашению мы
больше не говорили о впечатлении случая с «Бегущей по волнам», как бы опасаясь повредить его странно наметившееся хрупкое очертание. Разговор
был о Гезе. После его свидания с Брауном Филатр говорил с ним в телефон, получив более полную характеристику капитана.
Это
была большая каюта, обтянутая узорным китайским шелком.
Перед ним стоял
большой графин с водкой, которую он
пил методически, медленно и уверенно, пока не осушил весь графин.
Никто не настаивал, чтобы я
пил больше, чем хочу сам.
Я еще не совсем выспался, когда, пробудясь на рассвете, понял, что «Бегущая по волнам»
больше не стоит у мола. Каюта опускалась и поднималась в медленном темпе крутой волны. Начало звякать и скрипеть по углам;
было то всегда невидимое соотношение вещей, которому обязаны мы бываем ощущением движения. Шарахающийся плеск вдоль борта, неровное сотрясение, неустойчивость тяжести собственного тела, делающегося то грузнее, то легче, отмечали каждый размах судна.
Я не ожидал хорошей игры от его
больших рук и
был удивлен, когда первый же такт показал значительное искусство.
— Оно
было бы еще лучше, — сказал Бутлер, — для нас, конечно, если бы могло брать
больше груза. Один трюм. Но и тот рассчитан не для грузовых операций. Мы кое-что сделали, сломав внутренние перегородки, и тем увеличили емкость, но все же грузить более двухсот тонн немыслимо. Теперь, при высокой цене фрахта, еще можно существовать, а вот в прошлом году Гез наделал немало долгов.
Но я
был на
большом расстоянии от прекрасной опасности, и я
был спокоен, если можно назвать спокойствием упорное размышление, лишенное терзающего стремления к встрече.
Ветер дул в спину. По моему расчету, через два часа должен
был наступить рассвет. Взглянув на свои часы с светящимся циферблатом, я увидел именно без пяти минут четыре. Ровное волнение не представляло опасности. Я надеялся, что приключение окончится все же благополучно, так как из разговоров на «Бегущей» можно
было понять, что эта часть океана между Гарибой и полуостровом весьма судоходна. Но
больше всего меня занимал теперь вопрос, кто и почему сел со мной в эту дикую ночь?
— Не обращайте внимания и не бойтесь за меня, — ответила она. — Кто бы ни
были они в своей жадной надежде, ни тронуть меня, ни повредить мне они
больше не могут.
— Вот это весь разговор, — сказала она, покорно возвращаясь на свой канат. В ее глазах блестели слезы смущения, на которое она досадовала сама. — Спрячьте деньги, чтобы я их
больше не видела. Ну зачем это
было подстроено? Вы мне испортили весь день. Прежде всего, как я могла объяснить Тоббогану? Он даже не поверил бы. Я побилась с ним и доказала, что деньги следует возвратить.
— Вам следовало бы попасть на такой пароход, — сказала девушка. — Там так отлично. Все удобно, все
есть, как в
большой гостинице. Там даже танцуют. Но я никогда не бывала на роскошных пароходах. Мне даже послышалось, что играет музыка.
Волна прошла, ушла, и
больше другой такой волны не
было. Когда солнце стало садиться, увидели остров, который ни на каких картах не значился; по пути «Фосса» не мог
быть на этой широте остров. Рассмотрев его в подзорные трубы, капитан увидел, что на нем не заметно ни одного дерева. Но
был он прекрасен, как драгоценная вещь, если положить ее на синий бархат и смотреть снаружи, через окно: так и хочется взять. Он
был из желтых скал и голубых гор, замечательной красоты.
—
Были, конечно, как у всякого порядочного человека. Отца звали Ричард Бенсон. Он пропал без вести в Красном море. А моя мать простудилась насмерть лет пять назад. Зато у меня хороший дядя; кисловат, правда, но за меня пойдет в огонь и воду. У него нет
больше племяшей. А вы верите, что
была Фрези Грант?
Проктор принес трубу, но не рассмотрел ничего, кроме построек на мысе, и высказал предположение, не
есть ли это отсвет
большого пожара.
Играл не один оркестр, а два, три, может
быть,
больше, так как иногда наступало толкущееся на месте смешение звуков, где только барабан знал, что ему делать.
Это относилось к
большому катеру, на корме и носу которого развевались флаги, а борты и тент
были увешаны цветными фонариками.
Это
были по
большей части двухэтажные каменные постройки, обнесенные навесами веранд и балконов.
Я оглянулся и увидел
большой стол, вытащенный, должно
быть, из ресторана, бывшего прямо против нас, через мостовую.
Однако Грас Паран, выждав время, начал жестокую борьбу, поставив задачей жизни — убрать памятник; и достиг того, что среди огромного числа родственников, зависящих от него людей и людей подкупленных
был поднят вопрос о безнравственности памятника, чем привлек на свою сторону людей, бессознательность которых ноет от старых уколов, от мелких и
больших обид, от злобы, ищущей лишь повода, — людей с темными, сырыми ходами души, чья внутренняя жизнь скрыта и обнаруживается иногда непонятным поступком, в основе которого, однако, лежит мировоззрение, мстящее другому мировоззрению — без ясной мысли о том, что оно делает.
Таков
был наш разговор, внимать которому приходилось с тем
большим напряжением, что его течение часто нарушалось указанными выше вещественными и невещественными порывами.
Действие этого рассказа
было таково, что Биче немедленно сняла полумаску и
больше уж не надевала ее, как будто ей довольно
было разделять нас. Но она не вскрикнула и не негодовала шумно, как это сделали бы на ее месте другие: лишь, сведя брови, стесненно вздохнула.
Доктор осматривал рану. Пуля прошла сквозь голову и застряла в стене. Не
было труда вытащить ее из штукатурки, что комиссар сделал гвоздем. Она
была помята, меньшего калибра и
большей длины, чем пуля в револьвере Геза; кроме того — никелирована.
Гез угрожал, уходя, что звонить
больше он не намерен —
будет стрелять.
Синкрайту
было просто обещано пятьдесят фунтов, и он
был спокоен, зная, должно
быть, что все пронюхает и добьется своего в
большем размере, чем надеется Гез.
Мне
было горько опасаться, что она, по-видимому, думала обо мне
больше, чем следовало в ее и моем положении.
— Чему, чему вы улыбнулись?! — вскричала Дэзи, заметив, что я посмотрел на платье. — Вы вспомнили? О, как вы
были поражены! Я дала слово никогда
больше не шутить так. Я просто глупа. Надеюсь, вы простили меня?
— Милая Дэзи, — сказал я, растроганный
больше, чем ожидал, ее искусственно шутливым рассказом, — я пришел с вами проститься. Когда мы встретимся, — а мы должны встретиться, — то
будем друзьями. Вы не заставите меня забыть ваше участие.
Я ждал, встревоженный ее спокойствием
больше, чем то
было бы вызвано холодностью или досадой. Она улыбнулась.
В один из своих приездов в Леге я остановился перед лавкой, на окне которой
была выставлена модель парусного судна —
большое, правильно оснащенное изделие, изображавшее каравеллу [Каравелла — в Средние века — трех — или четырех мачтовое судно со сложной системой парусов.] времен Васко да Гама.
По всему можно
было судить, что корабль оставлен здесь
больше года назад.