Неточные совпадения
Голос
старика прерывался, худое лицо
было строго, от одежд его пахло ладаном.
И вот однажды Фома
был пойман руками штабс-капитана Чумакова, маленького и худенького
старика. Неслышно подкравшись к мальчику, укладывавшему сорванные яблоки за пазуху рубахи,
старик вцепился ему в плечи и грозно закричал...
Фоме в то время
было около пятнадцати лет, он ловко вывернулся из рук
старика. Но не побежал от него, а, нахмурив брови и сжав кулаки, с угрозой произнес...
Он
был зол на Фому и считал себя напрасно обиженным; но в то же время почувствовал над собой твердую, настоящую хозяйскую руку. Ему, годами привыкшему к подчинению, нравилась проявленная над ним власть, и, войдя в каюту старика-лоцмана, он уже с оттенком удовольствия в голосе рассказал ему сцену с хозяином.
Он
был слишком избалован жизнью для того, чтобы проще отнестись к первой капле яда в только что початом кубке, и все сутки дороги провел без сна, думая о словах
старика и лелея свою обиду.
— Это, положим, верно, — бойка она — не в меру… Но это — пустое дело! Всякая ржавчина очищается, ежели руки приложить… А крестный твой — умный
старик… Житье его
было спокойное, сидячее, ну, он, сидя на одном-то месте, и думал обо всем… его, брат, стоит послушать, он во всяком житейском деле изнанку видит… Он у нас — ристократ — от матушки Екатерины! Много о себе понимает… И как род его искоренился в Тарасе, то он и решил — тебя на место Тараса поставить, чувствуешь?
Голос
старика странно задребезжал и заскрипел. Его лицо перекосилось, губы растянулись в большую гримасу и дрожали, морщины съежились, и по ним из маленьких глаз текли слезы, мелкие и частые. Он
был так трогательно жалок и не похож сам на себя, что Фома остановился, прижал его к себе с нежностью сильного и тревожно крикнул...
От смеха морщины
старика дрожали, каждую секунду изменяя выражение лица; сухие и тонкие губы его прыгали, растягивались и обнажали черные обломки зубов, а рыжая бородка точно огнем пылала, и звук смеха
был похож на визг ржавых петель.
Однообразные речи
старика скоро достигли того, на что
были рассчитаны: Фома вслушался в них и уяснил себе цель жизни.
Нужно
быть лучше других, — затвердил он, и возбужденное
стариком честолюбие глубоко въелось в его сердце…
Фома смотрел на его губы и думал, что, наверное,
старик таков и
есть, как говорят о нем…
— Грешнее Игната-покойника один
есть человек на земле — окаянный фармазон, твой крестный Яшка… — отчеканил
старик.
И женщин — жен и любовниц — этот
старик, наверное, вогнал в гроб тяжелыми ласками своими, раздавил их своей костистой грудью,
выпил сок жизни из них этими толстыми губами, и теперь еще красными, точно на них не обсохла кровь женщин, умиравших в объятиях его длинных, жилистых рук.
— Нет… — ответил Фома. От речей
старика в голове у него
было тяжело и мутно, и он
был доволен, что разговор перешел, наконец, на деловую почву.
Фома смотрел на Щурова и удивлялся. Это
был совсем не тот
старик, что недавно еще говорил словами прозорливца речи о дьяволе… И лицо и глаза у него тогда другие
были, — а теперь он смотрел жестко, безжалостно, и на щеках, около ноздрей, жадно вздрагивали какие-то жилки. Фома видел, что, если не заплатить ему в срок, — он действительно тотчас же опорочит фирму протестом векселей…
Фома унес с собой от
старика двойственное чувство! Щуров и нравился ему, и в то же время
был противен.
Его поклон доставил Маякину, должно
быть, большое удовольствие, —
старик как-то весь извился, затопал ногами, и лицо его осветилось ядовитой улыбкой.
Из темных уст
старика забила трепетной, блестящей струей знакомая Фоме уверенная, бойкая речь. Он не слушал, охваченный думой о свободе, которая казалась ему так просто возможной. Эта дума впилась ему в мозг, и в груди его все крепло желание порвать связь свою с мутной и скучной жизнью, с крестным, пароходами, кутежами — со всем, среди чего ему
было душно жить.
Фома не знал пределов власти крестного и не решался посоветоваться с кем-нибудь по этому поводу; он
был уверен, что в торговом мире
старик — сила и может сделать все, что захочет.
Ее ласки
были крайне редки; они всегда смягчали одинокого
старика, и хотя он не отвечал на них почему-то, но — все ж таки ценил их. И теперь, передернув плечами и сбросив с них ее руки, он сказал ей...
— Вот и Валаамова ослица заговорила! — усмехнувшись, сказал
старик. — Н-ну? Что же дальше
будет?
— Молчи уж! — грубо крикнул на нее
старик. — Даже того не видишь, что из каждого человека явно наружу прет… Как могут
быть все счастливы и равны, если каждый хочет выше другого
быть? Даже нищий свою гордость имеет и пред другими чем-нибудь всегда хвастается… Мал ребенок — и тот хочет первым в товарищах
быть… И никогда человек человеку не уступит — дураки только это думают… У каждого — душа своя… только тех, кто души своей не любит, можно обтесать под одну мерку… Эх ты!.. Начиталась, нажралась дряни…
Девушке стало до боли жалко
старика; ее охватило страшное желание помочь ему; ей хотелось
быть нужной для него.
Старик расхаживал по комнате, озабоченно подергивая рукой бородку; глаза его смотрели куда-то далеко, и
было видно, что весь он погрузился в большую, сложную думу.
А
старик расхаживал по комнате и то вполголоса
напевал псалмы, то внушительно поучал дочь, как нужно ей держаться с женихом. И тут же он что-то высчитывал на пальцах, хмурился и улыбался…
Ответ
был сух и краток; в нем Тарас извещал, что через месяц
будет по делам на Волге и не преминет зайти к отцу, если
старик против этого действительно ничего не имеет.
— Это — похвально! — ударив рукой по столу, сказал
старик. — Пора им глотку заткнуть — давно пopa! Особенно Ежов там
есть…
пила такая зубастая… Вот его вы и приструньте! Да хорошенько!..
— Издание газеты, — поучительно заговорил Смолин, перебивая речь
старика, — рассматриваемое даже только с коммерческой точки зрения, может
быть очень прибыльным делом. Но помимо этого, у газеты
есть другая, более важная цель — это защита прав личности и интересов промышленности и торговли…
Любовь побледнела и с испугом взглянула на Смолина. Он сидел спокойно, рассматривая старинную солонку-ковчежец, украшенную эмалью, крутил усы и как будто не слыхал слов
старика… Но его глаза потемнели, и губы
были сложены как-то очень плотно, отчего бритый подбородок упрямо выдался вперед.
— В сына пошел, должно
быть! — с хитрой гримасой молвил
старик. — У меня, брат, сын семнадцать лет молчал из гордости…
Вечером он снова зашел к Маякиным.
Старика не
было дома, и в столовой за чаем сидела Любовь с братом. Подходя к двери, Фома слышал сиплый голос Тараса...
Теперь, при Маякине, люди, издевавшиеся над Фомой, — молчали, вопросительно и с любопытством поглядывая на
старика и ожидая от него чего-то. Он
был спокоен, но глаза у него поблескивали как-то несообразно событию, — светло…
Его согнутая фигура
была жалка и беспомощна. Вокруг него говорили вполголоса, ходили с какой-то осторожностью. И все поглядывали то на него, то на Маякина, усевшегося против него.
Старик не сразу дал водки крестнику. Сначала он пристально осмотрел его, потом, не торопясь, налил рюмку и, наконец, молча поднес ее к губам Фомы. Фома высосал водку и попросил...
Неточные совпадения
Да больно уж окрысился //
Старик:
пилил,
пилил его, // Права свои дворянские // Высчитывал ему!
Чуть дело не разладилось. // Да Климка Лавин выручил: // «А вы бурмистром сделайте // Меня! Я удовольствую // И
старика, и вас. // Бог приберет Последыша // Скоренько, а у вотчины // Останутся луга. // Так
будем мы начальствовать, // Такие мы строжайшие // Порядки заведем, // Что надорвет животики // Вся вотчина… Увидите!»
Не видеться ни с женами, // Ни с малыми ребятами, // Ни с
стариками старыми, // Покуда спору нашему // Решенья не найдем, // Покуда не доведаем // Как ни на
есть — доподлинно: // Кому жить любо-весело, // Вольготно на Руси?
Поспоривши, повздорили, // Повздоривши, подралися, // Подравшися, удумали // Не расходиться врозь, // В домишки не ворочаться, // Не видеться ни с женами, // Ни с малыми ребятами, // Ни с
стариками старыми, // Покуда спору нашему // Решенья не найдем, // Покуда не доведаем // Как ни на
есть — доподлинно, // Кому жить любо-весело, // Вольготно на Руси?
Гремит на Волге музыка. //
Поют и пляшут девицы — // Ну, словом, пир горой! // К девицам присоседиться // Хотел
старик, встал на ноги // И чуть не полетел! // Сын поддержал родителя. //
Старик стоял: притопывал, // Присвистывал, прищелкивал, // А глаз свое выделывал — // Вертелся колесом!